Глава 8
Армия одного человека
Любимое выражение папы было: «Я солдат Босса и подчиняюсь Его приказам».
Он занимался всеми аспектами еврейской религиозной жизни в Америке. Несгибаемое мужество папы и его готовность бескомпромиссно защищать еврейство вызывали насмешки и издевательства, но это не смогло сдвинуть его с прямой дороги даже на самую малость.
Я вспоминаю, как однажды утром в шаббат папа вернулся домой из синагоги со знакомым блеском в глазах. Он свидетельствовал о боевом настроении. «Эйдл, я скоро вернусь, — сказал он маме. «Проследи, чтобы гости начали трапезу».
Мама бросила на папу обеспокоенный взгляд и быстро сказала мне: «Рухома, иди с папой и посмотри, куда он идет. Если с ним что-нибудь случится, по крайней мере, я хоть буду знать».
Я поспешила за папой и догнала его. Он мне улыбнулся. «Я вижу, что мама послала тебя за мной, Рухома».
Папа шел по Восточному Бродвею, а я едва поспевала за ним. Он остановился у синагоги «Молодой Израиль» и сказал: «Подожди меня».
Любопытство заставило меня последовать за папой. Я зашла в коридор и заглянула внутрь. Синагога была заполнена до отказа. Только что закончилось чтение Торы.
Папа на мгновение замер в задней части синагоги. Затем он вдруг подбежал к кафедре, стукнул по ней рукой и громко провозгласил: «У вас на улице висит табличка с объявлением: «Танцы в Молодом Израиле сегодня вечером». Тора запрещает смешанные танцы. Либо сотрите слова «Молодой Израиль», либо слово «танцы». И то, и другое не может быть на одной вывеске».
Поднялся шум. Кто-то крикнул: «Вышвырните его вон!». Два крупных молодых человека грубо схватили папу с обеих сторон, приподняли его и бесцеремонно выставили на улицу.
«Папа, ты не чувствуешь себя осрамленным из-за того, что тебя выгнали из синагоги?», воскликнула я.
«Вовсе нет, Рухома», — спокойно сказал папа. «Я не знаю, прислушаются ли они к моим словам, но я должен был выразить протест».
Папа расправил плечи и крепко сжал мне руку. Мы вернулись домой к маме и к гостям.
Лишь спустя годы, когда во время Второй мировой войны в Америку из европейских стран прибыли многие великие главы ешив и раввины, а количество учащихся в ешивах сильно увеличилось, к папиным замечаниям начали прислушиваться.
Папа был специалистом по шаатнезу (запрету на смесь шерсти и льна). Многие люди стучались в нашу дверь, чтобы попросить папу проверить их костюмы и пальто. Однако папа не довольствовался ожиданием, когда его попросят.
Однажды вечером наш друг привел к нам домой профессора химии. Папа взглянул на хорошо одетого профессора и сказал: «Снимите, пожалуйста, пиджак». Тот изумленно уставился на папу. «Я хотел бы проверить его на шаатнез», — объяснил папа. Поскольку профессор никогда раньше не слышал этого странного слова, он еще больше растерялся, но все же снял пиджак.
Папа взял пиджак и своим острым ножом разрезал подкладку воротника и вытащил несколько ниток. Он внимательно осмотрел их. «Шаатнез!» — воскликнул папа. «Вам не разрешается носить это, пока шаатнез не будет полностью удален».
«Я — я — не понимаю всего этого», — заикаясь, произнес растерянный профессор.
Папа терпеливо объяснил ему, что Тора запрещает евреям носить одежду из смеси шерсти и льна. «Не волнуйся, — заверил он его, — у меня есть специальный портной, который мастерски удаляет шаатнез. Пиджак будет как новенький». Затем папа подошел к своему шкафу и достал оттуда свой пиджак. «Вы можете вернуться домой в этом пиджаке», — сказал папа любезно. Когда смущенный профессор встал, чтобы уйти, папа добавил: «Принесите мне все ваши костюмы и пальто, чтобы я мог проверить и их».
Дополнительное примечание автора: Профессор снова и снова возвращался к папе, пока не стал сведущ в законах Торы. Папа посоветовал ему провести свой отпускной год (который полагается профессорам) в городе Мир в Польше, где он еще больше продвинулся в изучении Торы.
Однажды летом в шаббат днем в нашу дверь постучала женщина. «Я хотела бы поговорить с господином Германом», — сказала она мне. Я пригласил ее в столовую, где папа пил чай с некоторыми из наших гостей.
«Я хотела бы попросить вашего совета по важному вопросу», — вежливо сказала она.
Папа заметил, что у неё в руке ридикюль, и громко воскликнул: «Сегодня шаббат! Я должен попросить вас немедленно положить свою сумочку».
Смущенная женщина тут же выронила свою сумочку из рук, как будто в ней был динамит.
Затем папа мягко сказал: «Пожалуйста, пройдите в другую комнату, и я с удовольствием обсужу с вами вашу проблему».
Когда они вернулись, папа объяснил ей некоторые законы шаббата. «Можете оставаться в нашем доме до конца шаббата, и потом вам можно будет забрать с собой свою сумочку».
Она с удовольствием провела остаток дня с мамой и со мной; мама накормила ее третьей трапезой. Когда она ушла в субботу вечером, у нас появилась подруга, которая часто приходила к нам в гости.
Однажды в пятницу вечером к нашей двери подошел полицейский со срочным сообщением для папы. «Мистер Герман, в вашем меховом магазине пожар! Пожарная команда делает все возможное, чтобы погасить пламя. Желательно, чтобы вы приехали туда как можно скорее».
Папа поблагодарил полицейского, а затем сказал: «У нас Суббота. Я не могу быть там до ее окончания завтра вечером».
Полицейский в изумлении уставился на папу. «Мистер Герман, ваш магазин горит! Вы даже не пойдете туда, чтобы посмотреть, что происходит?» Папа покачал головой.
Весь шаббат папа не проявлял никакого беспокойства. Он пел субботние песни, говорил за столом слова Торы и не спешил делать авдалу (церемонию разделения между субботой и будними) после шаббата.
В субботу вечером папа отправился на Седьмую авеню, где находился его меховой магазин, ожидая увидеть там одни руины. Но оказалось, что сгорел соседний меховой магазин!
Страховая компания заставила папу установить в его меховом магазине сигнализационную систему «Холмс» для защиты от краж. После установки Папа пошел в заднюю часть магазина и оставил окно слегка приоткрытым. «Я не могу полностью положиться на такую защиту. Я обязан предпринять обычные меры, но защищает меня Босс «.
6
Были каникулы, но я была очень занята — я сидела дома и приставала к маме.
На протяжении всех последних волнительных недель школы, вперемешку с выпускными экзаменами, табелями успеваемости и переходом в следующий класс, мы с друзьями планировали каждый солнечный день ездить на пляж Кони-Айленд.
В то утро, в мой первый день каникул, я проснулась очень рано, чтобы собраться. И тут мама сообщила мне «трагическую» новость: «Рухома, мне очень жаль, но папа говорит, что ты больше не можешь ездить на Кони-Айленд. Тебе уже двенадцать лет, ты прошла бат-мицву и считаешься юной леди. Было бы нескромно появляться на людях в купальнике».
Я посмотрела на себя в зеркало комода. На меня смотрела тощая двенадцатилетняя девчонка с короткими черными волосами, худым лицом и вызывающими темными глазами. Я явно не тянула на цветущую женщину.
«Мама, — причитала я, — почему я всегда должна быть не такой, как все мои подруги? Они тоже религиозные, но им почему-то разрешено купаться!»
«Ты не такая, как все, потому что твой папа не такой, как все», — просто сказала мама. С такой логикой невозможно было спорить. Факт есть факт.
«Мама, что я буду делать все каникулы? Папа не хочет, чтобы я ходила в кино, ему не нравится, когда я хожу в библиотеку, и теперь он не разрешает мне ездить на Кони-Айленд. Я сойду с ума, вот что!
«Разве ты не говорила мне всегда, что плавание так полезно для здоровья, мама? И что солнце полезно для меня?».
Мама вздохнула. «Рухома, папа скоро вернется из синагоги. Он с тобой поговорит… «, — поспешно сказала она, быстро схватив кастрюлю с супом, которая чуть не выкипела.
Папа вошел в дом с талитом и тфилин. — «Янкев Йосеф, поговори с Рухомой. Она хочет поехать на Кони-Айленд».
Прежде чем папа успел что-то сказать, я начала. «Папа, на самом деле, я еще совсем не леди. Я даже не выгляжу на свой возраст. Все так говорят. Почему я не могу поехать? Ты всегда говорил, что важно научиться плавать. Как я смогу плавать, если не могу поехать на Кони-Айленд?».
Папа сел в свое большое кресло и пододвинул другой стул для меня. «Садись, Рухома. Я объясню тебе, почему неправильно купаться на пляже Кони-Айленд.
«Если бы ты увидела табличку с надписью «Опасно! Купание запрещено по приказу департамента полиции», — начал он, — «ты бы, конечно, не стала там купаться. Во-первых, ты бы боялась, что с тобой что-то случится. Во-вторых, ты не хотела бы нарушать закон.»
«Именно поэтому нельзя купаться на пляже Кони-Айленд. Хотя это может быть не опасно для твоего тела, это точно опасно для твоей нешамы (души). Ты прекрасно знаешь, что ходить нескромно одетым — это противоречит Торе. А йидише тохтер становится а йидише мамэ. (Еврейская девочка становится еврейской матерью.) Без скромности невозможно быть ни тем, ни другим. Это основа нашего еврейского наследия.
«Сара Имейну, наша первая еврейская мать, научила нас, что такое скромность. Если наши еврейские дочери не будут соблюдать эту мицву, то мы ничем не будем отличаться от неевреев. Теперь, когда тебе исполнилось двенадцать лет, Рухома, ты обязана выполнять все заповеди. Я понимаю, что сейчас тебе трудно это понять, особенно когда все твои друзья ходят купаться на Кони-Айленд, но когда-нибудь ты будешь благодарить нас с мамой за то, что мы не разрешили тебе пойти туда».
Папины слова долетали до моих ушей, но не проникали мне в разум и не доходили до сердца. «Я никогда не поблагодарю папу и маму за то, что они не отпустили меня на Кони-Айленд», — думала я.
Я не сдавалась. «Папа, мама купалась на Кони-Айленде, когда была девочкой. Она сама мне об этом рассказывала».
«Послушай, Рухома, когда мама купалась, купальник закрывал ее с головы до ног».
«Как ты прав, Янкев Йосеф», — добавила мама. «Действительно, он был такой тяжелый, что я едва могла двигаться в воде!»
«Папа, мой купальник не так сильно вырезан». Я побежал и достал его из сумки для покупок, куда я положил его, готовясь к походу на пляж.
Я положила купальник с яркими полосками на стол перед папой. Папа внимательно осмотрел его. «Руки и ноги полностью открыты, и он вырезан в области декольте. Ты не пойдешь. Вот и все. Ни слова больше». Папины глаза пылали.
Слезы катились у меня по лицу. Мама смотрела на меня жалобным взглядом. «Янкев Йосеф, должно же быть какое-то место, где Рухома сможет купаться», — сказала мама, — «Сделай что-нибудь!». Мама была убеждена, что, если папа по-настоящему хотел сделать что-либо, то мог добиться всего, к чему лежит его сердце. Мы, дети, разделяли это мнение.
Папа не отвечал довольно долго. Затем он сказал: «У меня есть идея. Я пойду в мэрию и попробую уговорить мэра выделить специальный пляж для женщин».
Я уставился на папу, с трудом веря своим ушам. Папа собирался поговорить с мэром Нью-Йорка? «Эйдл, достань, пожалуйста, мой хороший костюм и субботние туфли». Папа расчесал свою черную, но седеющую бороду. Я тихо сидела и смотрела на него; слезы постепенно высыхали у меня на щеках. Он выглядел очень солидно.
Папа вышел из дома, как солдат, идущий в бой, с обычным маминым благословением: «Иди с ацлахой (удачей)».
Я вылезла на пожарную лестницу, с которой открывался вид на жаркий, пересохший Восточный Бродвей. Я увидела, как мои подруги подбегают к нашему дому. Они посмотрели вверх. «Ракома, ты еще не готова?»
Я смотрела на них сквозь железную решетку своей тюрьмы — пожарной лестницы. «Я не могу пойти! Отец не разрешает мне купаться на Кони-Айленде».
Мои друзья смотрели на меня с жалостью, но не задавали вопросов. Они знали, что я не могу делать все то, что могут они. Я с завистью смотрела, как они поворачивают за угол к станции метро.
Внезапно мое воображение увлекло меня вместе с ними… Вот я бегу по ступенькам метро, неся в одной руке сумку с купальными принадлежностями и обедом, а в другой крепко сжимаю драгоценную сумочку с мелочью. Я услышала, как в турникете звякнул мой пятак и вышла на переполненную станцию метро.
Поезд с ревом ворвался на станцию, как огромный кит, прокладывающий себе путь через морские глубины. Он широко раскрыл пасть и как стаю сардин проглотил массу потеющей толпы. Я протиснулась на небольшое открытое пространство и встала, держась за белый шест. Жужжащие вентиляторы над головой мужественно пытались охладить нас, но безуспешно. Поезд набирал скорость, мчась по темному туннелю, и все пассажиры раскачивались в такт его ритму. Снова и снова он кричал мне: «Я еду на Кони-Айленд «. Стук колес звучал для меня музыкой.
Поезд внезапно вынырнул из темноты. Мне потребовалась минута, чтобы привыкнуть к яркому солнцу, которое било в окна. Еще несколько станций, и я буду на месте. Волнение нарастало. Затем кондуктор произнес волшебные слова: «О-о-о-о-о-остров Кони, последняя остановка, все на выход!». Гигантский кит изрыгнул нас на улицу, освободившись от своей тяжелой ноши.
Я слетела с лестницы. Прохладный, соленый запах океана встретил меня. Вдалеке виднелось гигантское чертово колесо с качающимися сиденьями, касающимися неба. Мирно крутилась карусель с пони, танцующими в такт негромкой музыке.
Когда мимо проходил продавец арахиса — манящий аромат жареных зерен защекотал мне ноздри. Я была в Сказочной стране.
Я вышла на набережную и остановилась у таблички с надписью «Десятицентовые камеры хранения». Мне потребовалось всего несколько минут, чтобы снять с себя пропитанную потом одежду и переодеться в купальник и халат.
Горячий песок обжигал мне ноги, когда я мчалась к океану. Прохладные, пенистые волны встретили меня брызгами соленой воды. Как русалка, я нырнула в их глубь. «Посмотрите на меня! Я умею плавать!..», — прокричала я своим друзьям, мой рот наполнился океанской водой. Это был рай на земле: небо и океан стали единым целым на далеком горизонте.
«Иди есть, иди есть!». Я побежала по переполненному, жаркому пляжу и нашла свою хозяйственную сумку. Я вытащила из неё свой промокший бутерброд, из маленького термоса с водой, который я специально привезла из дома, омыла руки, чтобы поесть, и произнесла благословение. Я жадно откусила большой кусок от бутерброда с лососем, который приготовила мама – как вкусно…
«Иди есть, иди есть, Рухома!» Мама высунула голову на пожарную лестницу и пузырь моей фантазии неожиданно лопнул. «Рухома, ты что, оглохла? Я тебя зову уже как минимум десять раз «.
«Я не голодна». Я все еще чувствовала песок между зубами. Голова у меня пульсировала от палящего, огненного солнца, которое пекло меня на пожарной лестнице, пока я фантазировала.
«Не голодна? Кто должен быть голодным, чтобы съесть то, что я приготовила для тебя?» ответила мама с улыбкой. Я залезла через окно в прохладу дома. На кухонном столе лежала свежая, хрустящая булочка с маслом, тарелка клубники со взбитыми сливками и холодный стакан солодового молока.
Не испытывая ни малейшего голода, я до последней крошки доела булочку, вылизал тарелку дочиста от клубники и сливок и запила солодовым молоком. Милая, нежная, мудрая мама, которая всегда была на стороне папы, тем не менее так хорошо понимала нас, детей.
«Мама, — сказал я через некоторое время, — почему папы так долго нет?»
Мама подняла голову от картофелины, которую она проворно чистила, и посмотрела на меня. «Не волнуйся. Папа попадет к мэру!», — уверенно сказала она.
Ее слова не успокоили мои страхи. Может быть, мэр откажется встретиться с папой. Но папа, конечно, будет настаивать. Я вдруг представила себе Папу за решеткой. Его обвиняющий палец указывал на меня: «Только потому, что ты решила поехать на Кони-Айленд…».
Прошло, как мне показалось, несколько часов, и наконец я услышала, как с лестницы доносятся папины торопливые шаги. Я бросилась к двери, и папа вошел, неся под мышкой большую коробку.
Мы с мамой смотрели на него с ожиданием. Он сел, снял шляпу и надел ермолку. Мама принесла ему прохладный напиток, он произнес благословение и с удовольствием выпил его. Потом он вытер лоб своим большим платком и прочистил горло.
«Ну, в конце концов я поговорил с мэром Джимми Уокером, но попасть к нему было нелегко. Сначала я говорил с его секретарем, а затем заместителем мэра, которые отказались принять меня, поскольку у меня не было заранее назначенной встречи. Однако, когда я внушил им важность моей миссии, они посоветовались с мэром Уокером, и он согласился уделить мне несколько минут своего времени.
«Он был очень вежлив и внимательно выслушал то, что я хотел сказать о проблемах, с которыми сталкивается наша молодежь. Когда я предложил выделить отдельные места для купания мужчин и женщин, он, казалось, очень хорошо понял проблему.
«Но знаете, что он мне ответил?
«Рабби, вы единственный человек в Нью-Йорке, который предложил такую идею. Вы прекрасно понимаете, что я не могу выделить пляж только для вас».
Все мои надежды рухнули. Я больше никогда не смогу купаться на Кони-Айленде!
Затем папа посмотрел на меня с искоркой в глазах. «Рухома, раз уж ты так хочешь поехать на Кони-Айленд, у меня есть другая идея».
Он развязал большую коробку, которую принес с собой домой. Там, среди толстых слоев папиросной бумаги, лежал купальный костюм цвета морской волны с высоким вырезом, рукавами длиной три четверти, да ещё и длинными панталонами! Конечно, я бы в жизни никому не показалась в таком «чудовище», и папа понимал, что Кони-Айленд больше не будет проблемой. Однажды утром в воскресенье папа таинственно исчез. Обычно в воскресенье он проводил время с семьей, рассказывая нам интересные истории из Писания.
Много часов спустя папа вернулся домой. На лице у него был новый загар, а в руках он нес большую вывеску.
«Где ты был весь день, Янкев Йосеф?» с тревогой спросила мама.
«Есть серьезная проблема с нашей еврейской молодежью, Эйдл», — обеспокоенно сказал папа. «Они не знают, что Тора запрещает смешанное купание. Я напечатал этот знак, прикрепил его к плечам и маршировал взад-вперед по набережной Кони-Айленда».
Мы все смотрели на вывеску, на которой большими красными буквами были начертаны слова: «ЕВРЕЙСКИЕ СЫНОВЬЯ И ДОЧЕРИ: НАША СВЯТАЯ ТОРА ЗАПРЕЩАЕТ СМЕШАННОЕ КУПАНИЕ».
«Янкев Йосеф, ну кто тебя послушает? Все, чего ты добился, — это измучиться», — с жалостью сказала мама.
Когда-нибудь мне придется давать отчет на небесах, где меня спросят: «Что ты сделал этим проступком? По крайней мере, я выполнил свой долг», — решительно сказал папа.
Папа был одним из основателей ешивы «Тиферет Ирушалаим» и проявлял большой личный интерес как к развитию самой ешивы, так и ее синагоги.
Однажды утром в шаббат одного из недавно нанятых учителей вызвали к Торе. Папа заметил, что во время чтения он не смотрел прямо в свиток Торы, а отвернулся куда-то в сторону. [По закону, тот, кого вызвали для чтения Торы, должен тихо читать текст Торы вместе с чтецом.] Когда молитва закончилась, папа решил проследить за ним. Он шел за ним несколько кварталов, а потом увидел, как тот зашел в кондитерскую, где купил пачку сигарет.
Папа сразу же напустился на него. «Ребе, обучающий еврейских детей, является осквернителем шаббата! Никогда больше не показывайся в ешиве!», — гневно сказал ему папа.
С тех пор каждого ребе досконально проверяли.
Позже, когда папу спросили: «Реб Янкев Йосеф, как вы определили, что тот молодой человек нарушал шаббат?».
Папа ответил: «Еврей, который не смотрит прямо в Тору во время чтения, безусловно, вызывает у меня подозрения. Он был холоден, как лед. Я последовал своей интуиции, которая оказалась верной».
8
Сегодня еврейские календари со временем зажигания свечей есть в каждом доме, и они настолько доступны, что мы воспринимаем их как нечто само собой разумеющееся. Однако в начале 1920-х годов было время, когда их не существовало. В каждой синагоге была большая доска объявлений, на которой вывешивалась информация о времени соблюдения разных заповедей, и большинство людей сверялись с ней, чтобы узнать правильное время зажигания свечей на шаббат и Йом Тов.
Папин бизнес шел на спад. Его счет в банке упал до рекордно низкого уровня: на нем было 128 долларов. Папа решил, что настало время использовать деньги с пользой.
Он обратился к знакомому раввину и сказал ему: «Я знаю одного человека, который хочет пожертвовать сто долларов на какое-нибудь достойное дело для пользы еврейства». В то время сто долларов были значительной суммой денег.
Раввин посоветовался с другими раввинами, и с папиной помощью они создали организацию, которую назвали «Хизук а-Дат» (Укрепление веры), первым делом которой было напечатать небольшие еврейские календари для дома. Папа дал им сто долларов на печать, и они даже не подозревали, что он сам пожертвовал эти деньги.
Папа никогда не щадил себя, когда дело касалось преподавания Торы другим. В пятницу вечером после субботней трапезы, когда он мог бы отдохнуть, он более часа говорил о недельной главе Торы в синагоге на Мэдисон стрит. Приходила большая толпа мужчин, а галерея была заполнена женщинами. Я часто я брала своих друзей послушать папины лекции. Хотя мы не очень хорошо понимали идиш, наблюдение за его сияющим лицом, когда он говорил, приводило нас в восторг.
Каждый вечер после Маарива (вечерней молитвы) папа давал урок по одному из листов Талмуда, по Мишне и по кодексу Шулхан Арух группе мужчин в здании ешивы под названием «Бейс Медраш А-Гадоль» на улице Норфолк.
Разумеется, все это делалось без какой-либо мысли о вознаграждении.
Папа был обеспокоен тем, что большинство еврейских мальчиков, посещавших государственную школу, не получали никакого еврейского образования. После школы они в полном составе играли в мяч на улице. Он пытался заполнить этот вакуум, ища пути и средства, чтобы «подкупить» их.
Каждый день, и летом, и зимой, перед Минхой (послеполуденной молитвой) папа закрывал свой меховой магазин и ехал на метро в Тиферет Йерушалаим. Он брал с собой корзину шоколадных вафель.
Сначала ему пришлось уговаривать мальчиков прекратить свои игры, но через несколько недель проблема решилась. Благодаря раздаче шоколадных вафель, слава о папе распространилась повсюду. Когда он приезжал на Восточный Бродвей, мальчики выстраивались в очередь, ожидая его и, конечно, свою вафлю.
После того, как мальчики съедали свои вафли, папа вел их в синагогу на молитву. Многие из них даже не умели читать молитвы на Святом Языке; этих мальчиков папа обучал отдельно.
После Минхи папа собирал их за столом в синагоге и рассказывал интересные истории о наших великих людях и их еврейском наследии, пока не наступало время Маарива.
Однажды в очередь встал новый парень. «Как тебя зовут?», спросил папа.
— «Где ты живешь?», продолжал интересоваться папа.
«В конце квартала». Он отвел глаза от проницательного взгляда папы.
Папе не потребовалось много времени, чтобы понять, что мальчик был итальянцем и хотел получить шоколадную вафлю.
Папа умел общаться с этими подростками. Он понимал их сленг, их игры и их проблемы. Он убеждал многих из детей, росших в нерелигиозных семьях, прекратить посещать государственную школу. К большому огорчению их родителей, папа убеждал их перейти в ешиву. Он привил этим мальчикам такую любовь к идишкайту (еврейству), что они стали по-настоящему религиозными людьми, которые следовали учению и путям Торы на протяжении всей своей жизни.
Доктор припарковал свою дорогую машину перед нашим домом и быстро поднялся по лестнице. Он ворвался в дверь, даже не потрудившись постучать.
«Где мистер Герман?!» — спросил он.
Папа подошел к взъерошенному мужчине. «Чем я могу вам помочь?», спросил папа.
«Мой сын только что учинил у нас погром и разбил всю фарфоровую посуду в нашем доме, сказав, что она трефная. Он сказал мне, что это вы учите его всем этим дурацким законам. Я убью вас за это!» — Доктор выхватил револьвер и направил его на папу.
Папа не дрогнул. Он распахнул рубашку и сказал: «Вот, стреляй!».
Доктор задрожал, бросил пистолет и рухнул в кресло. Папе потребовалось немало времени, чтобы успокоить его, а мама подала ему горячий кофе и пирог. Позже он признался: «Я никогда не встречал такого храброго человека, как мистер Герман. Неудивительно, что мой сын прислушивается к каждому его слову».
Бесси заметила, что у папы вся рука в синяках. «Папа, как ты поранил руку?» — спросила она, полная беспокойства.
«Я шел по улице, и мне на руку упал кирпич из ремонтируемого здания. Но у меня есть свое объяснение этому», — быстро добавил папа. «Кто-то попросил меня написать для него письмо, а я отложил это на день. Так что, думаю, это наказание».
Было собрание родственников, на которое был приглашен папа. Дэви, который в то время был еще маленьким мальчиком, приехал раньше него.
Позже Дэви сообщил, что внезапно начался переполох. Один из родственников, задыхаясь, поднялся по лестнице и вошел в дом. «Быстро! Джей-Джей [некоторые из наших родственников называли папу по инициалам его имени, Джейкоб Джозеф] только что вышел из метро и направляется сюда». Некоторые родственники с непокрытыми головами побежали за шляпами и прикрыли головы.
Когда папа вошел, все послушно сели на свои места, с покрытой головой, и приветствовали папу с большим уважением.
Г-н Перец Шейнерман приехал в Соединенные Штаты из Европы будучи совсем молодым человеком. Он женился и поселился в Вашингтоне, где держал оптовый мануфактурный магазин. Он был прекрасным, религиозным человеком, который изо всех сил старался воспитывать свою растущую семью в строгих еврейских традициях. Однако это было непростой задачей, поскольку Вашингтон 1920-х годов был пустыней во всем, что касалось иудаизма.
Его бизнес часто приводил его в Нью-Йорк. Во время одной из таких командировок он понял, что не успеет вернуться домой к шаббату, и кто-то посоветовал ему остановиться в нашем доме.
Во время шаббата, который он провел с нами, папа расспрашивал г-на Шейнермана о его семье в Вашингтоне. «Как вы можете воспитать семью еврейских мальчиков и девочек в таком городе, как Вашингтон, где нет ни ешив, ни религиозных друзей для ваших детей? Как вы будете их женить?» недоуменно спросил папа.
Господин Шейнерман согласился с папой и печально покачал головой. «Но что я могу сделать? Я должен зарабатывать на жизнь чтобы кормить жену и детей. Мой бизнес налажен там».
«Если вы хотите сохранить свою семью, чтобы они оставались настоящими евреями, немедленно переезжайте в Нью-Йорк. Босс обеспечит вас заработком, где бы вы ни находились, так что предоставьте это Ему.», — посоветовал папа г-ну Шейнерману.
Мистер Шейнерман принял слова папы близко к сердцу и вернувшись домой, начал обсуждать их со своей женой, очень умной женщиной. При её согласии и инициативе, Шейнерманы и их девять маленьких детей вскоре переехали в Нью-Йорк. Папа не только помог им снять квартиру, но и папа, и мама всячески поддерживали их до тех пор, пока они не обжились.
Семья Шейнерман очень привязалась к нам. Мы стали с ними близкими друзьями. Каждую пятницу вечером мистер и миссис Шейнерман и некоторые из их детей приходили к нам домой, чтобы насладиться духовным теплом нашего дома.
Много раз Реб Перец Шейнерман говорил: «Только мудрый совет Реб Янкева Йосефа спас мою семью».
По сей день госпожа Шейнерман говорит: «Я так хорошо помню, как я приходила в гости к госпоже Герман на неделе. Она всегда встречала меня своей теплой улыбкой, кухня наполнялась восхитительным ароматом готовящейся пищи, а ее приглашающие слова: «Иди, помой руки и перекуси»».
Папа был одним из уважаемых членов синагоги на Пайк-стрит в Нижнем Ист-Сайде.
В месяц Элул для проведения шаббатней молитвы был нанят известный кантор. По этому случаю продавали билеты, чтобы поддержать деятельность синагоги, которая находилась в трудном финансовом положении.
Утром в шаббат, после того как папа закончил молитву в Тиферет Йерушалаим, он отправился в синагогу на Пайк-стрит.
Он стоял и наблюдал за входящими людьми, когда, к своему ужасу, заметил, что один человек продает билеты для входа в синагогу.
Когда папа попытался войти в школу, человек на входе отказал ему в приеме, если он не предъявит свой билет. Папа попросил мужчину позвать президента синагоги. Через несколько минут президент позаботился о том, чтобы папе разрешили войти, не понимая, что папа имел в виду нечто большее, чем просто войти.
Как только кантор остановился на несколько минут между молитвами, папа побежал к входу в синагогу и закричал в ярости: «Вы хотите собрать деньги на существование этой синагоги, нарушая шаббат?! — пусть лучше синагога будет закрыта!».
Папа разворошил осиное гнездо. Президент и другие важные члены синагоги были очень смущены. Молящиеся были в замешательстве, потому что кантор отказался продолжать. Однако в тот шаббат больше не было продано ни одного билета.
Папа покинул синагогу, получив множество оскорблений в свой адрес, но это его не смутило. Его долг перед боссом был выполнен.
Дочь близкого друга семьи выходила замуж в известном свадебном зале, и мы все были приглашены. Прошло немного времени после моей помолвки, и мы с Реб Моше, впервые появились на публике в качестве жениха и невесты.
Я надела по этому случаю красивое платье винного цвета, а Моше — свой новый серый оксфордский костюм. Папа, мама, Моше и я поехали в зал на такси. Когда мы приехали, было слышно, что оркестр уже играет.
Когда мы вошли в зал и увидели, что многие пары танцуют под радостную музыку, глаза папы вспыхнули. Он схватил стул, вскочил на него и громко закричал: «Тора запрещает мужчинам и женщинам танцевать вместе. Я прошу вас остановиться». Оркестр перестал играть и наступила внезапная тишина. Пары несколько минут остолбенело стояли перед этим неожиданным нападением, а затем начался скандал. Большинство гостей никогда не встречались с таким человеком, как папа, и его требование показалось им абсурдным.
Родители жениха подошли к папе, который оживленно спорил с несколькими взволнованными гостями. «Господин Герман, вы мешаете свадьбе. Мы вынуждены попросить вас уйти». Родители невесты были в недоумении, не зная, как реагировать. Они сконфуженно смотрели на нас с мамой.
Папа вышел, а мама, Моше и я, как солдаты, последовали за генералом. Когда мы вышли на улицу, мама с грустью сказала: «Янкев Йосеф, я никогда не смогу пойти с тобой куда-нибудь и насладиться вечером! А дети с таким нетерпением ждали этой свадьбы!». По ее лицу было видно, как ей нас жаль.
«Эйдл, ты прекрасно знаешь, что мы не можем стоять в стороне, не протестуя, когда заповеди Торы нарушаются публично», — решительно ответил папа. «Не присутствовать на свадьбе — это небольшая цена за отстаивание славы Всевышнего! Его слова попали в цель. Мама посмотрела на папу тем особым гордым взглядом, прибереженным только для него.
После первоначального смущения и разочарования от того, что нас так скандально выставили со свадьбы, мы с Моше и папой и мамой отправились домой, испытывая чувство душевного подъема.
На Орчард-стрит, в Нижнем Ист-Сайде, в шаббат, как в пятницу вечером, так и в шаббат, кипела бурная деятельность. Еврейские торговцы с тележек продавали домашнюю утварь, фрукты и овощи, рыбные и мясные продукты. Они выстраивались вдоль улиц на протяжении нескольких кварталов.
Папа был ужасно обеспокоен этим злостным осквернением шаббата и ломал голову над тем, как это прекратить. Он дал объявление в газете на идиш о поиске баалей батим (глав семей), заинтересованных в продвижении иудаизма в Нью-Йорке. Несколько человек пришли. После того, как он и еще несколько человек организовали «Агудат баалей батим», папа и несколько других членов этой организации решили провести демонстрацию против нарушения шаббата на Орчард Стрит в пятницу днем. Мама сказала мне следовать за папой и присматривать за ним, так как она знала, какими грубыми и жесткими могут быть некоторые торговцы на Орчард Стрит, и боялась, что папе могут причинить вред.
С папой во главе они прошли по Орчард Стрит, останавливаясь у каждой тележки и вежливо объясняя, что приближается шаббат и что держать тележки открытыми и заниматься торговлей в шаббат — это большое нарушение еврейского религиозного закона. Очень немногие из торговцев приняли эти слова близко к сердцу и закрылись. Большинство же из них бросали оскорбления в адрес папы и других и почти силой отталкивали их.
Папа не сдавался. Каждую пятницу он ходил по Орчард Стрит, призывая торговцев закрыть свои тележки, пока не стал привычной фигурой, над которой насмехались и на которую нападали.
Когда «Агудат Баалей Батим» смогла собрать достаточно средств, папа смог сказать каждому торговцу: «Сколько вы заработаете за шаббат? Я дам вам всю сумму, если вы закроете свою тележку прямо сейчас». Это сработало.
Через несколько месяцев даже приверженцы этой идеи капитулировали. Папина инициатива и его упрямство закрыли в движение торговцев на Орчард Стрит, от улицы Канал до улицы Деланси. Вместо этого Орчард Стрит стала пешеходной улицей, по которой люди гуляли в шаббат и в Йом-Тов.