@beerot — Teletype

Цадик из Манхэттена 

Рухома Шайн

Предлагаем вниманию наших читателей удивительную книгу Рухомы Шайн об её отце, Раве Якове Йосефе Германе. В прошлом на русском языке было опубликовано несколько отрывков из первого издания этой книги под названием «Всё для Босса». В данном переводе мы постараемся, с Б-жьей помощью, представить нашему читателю полный и точный перевод второго, дополненного издания этой столь любимой читателями книги, стараясь сохранить живой и веселый стиль автора.

Глава 1 — Щипок

— 1 —

Я ещё раз прочитала папино письмо. Жажда увидеть меня, которая пронизывала его последние письма, звучала теперь в каждой строчке. После того, как мама умерла почти десять лет назад, эта жажда явно усилилась, хоть папа и женился второй раз. 

Да, несколько любящих внуков жили недалеко от него в Иерусалиме. Но папа один раз написал мне: «внуки — это не дети». 

Пятнадцать нескончаемых лет прошло с тех пор, как мы последний раз виделись с папой. У меня всегда были веские причины не поехать к нему: вторая мировая война, рождение моих двух младших детей, война за Независимость в Израиле. Но в сердце у меня всегда таилась надежда: на следующий год я всё-таки поеду навестить папу…

Держа в руках папино письмо, я смотрела на его столь дорогой моему сердцу почерк. Меня охватило неудержимое желание увидеть отца. Я хотела почувствовать его теплые объятия, силу его мощных рук. Я хотела увидеть, как проницательный, стальной взгляд его серых глаз вдруг становится мягким и полным любви, когда он смотрит на меня. Я хотела поговорить с ним, рассказать ему о своих сокровенных мыслях, о том, что терзает меня; я хотела задать ему вопросы, которые его мудрость могла бы разрешить для меня… и я хотела, чтобы он наконец увидел меня! Я залилась слезами.

Когда мой муж, Реб Моше, вернулся домой из йешивы, он стал внимательно рассматривать мое лицо. «Ракома, что случилось? Ты плакала?» В голосе у него слышалось беспокойство.

Я больше не могла сдерживаться. «О Моше, я так хочу навестить папу! Сколько можно ждать? Я жажду увидеть его!» Он увидел папино письмо на столе, и сразу всё понял. 

«Так езжай, Ракома!»

Я тут же позвонила в бюро путешествий. Поездка туда и обратно стоит 987 долларов. Полет занимает примерно сорок часов, с пятью остановками: Лабрадор, Шаннон, Париж, Рим, Афины, и, наконец, Тель Авив. (В те времена, в начале пятидесятых, ещё не было реактивной авиации.) Через несколько недель, в конце июня, был рейс. Я сразу же заказала билет на 29ое июня. Обратный полет — через месяц. 

К счастью, у нас были облигации военного займа США, которые нам удалось обналичить, чтобы заплатить за билеты. Я послала папе сообщение: «Лечу в Землю Израиля, чтобы навестить тебя. Через шесть недель мы увидимся. Жди меня… С любовью, Рухома». 

Папа ответил в рекордные сроки: «Жду. Твой щипок тоже ждет тебя. Папа.»

Я дотронулась до щеки… «Щипок» был неотъемлемой частью моего детства. Даже когда мы были совсем маленькими, папины принципы воспитания детей были настолько твердыми и бескомпромиссными, что он сдерживал свои отцовские чувства и никогда не целовал нас. 

Однако, когда он хотел показать мне, своей самой младшей дочке, свое одобрение, он щипал меня за щеку. Если я себя очень хорошо вела, или говорила что-нибудь особенно умное, то получала «щипок». Иногда у меня на худенькой щечке появлялся небольшой синяк. Я носила его как медаль. 

Но пока я решила не вдаваться в воспоминания о детстве. Будет достаточно времени для воспоминаний во время нескончаемого полета. 

У меня были горы дел, и я носилась, как живой ураган. Маши и Ицхака, наших младших детей, нужно было подготовить к летнему лагерю. Они первый раз в жизни уезжали из дому. Надо было все купить, пришить ко всей их одежде бирки с именами. Всё надо было перестирать и перегладить. Мне надо было обработать все шкафы против появления моли. Мне нужно было сделать прививки перед путешествием в Израиль. Я также начала готовить и замораживать обеды для Моше и для нашего старшего сына Исроэля Меира, которым скоро придется заботиться о самих себе во время моего отсутствия. Наши близкие родственники обещали помочь им. 

Телефон звонил беспрерывно. У друзей и родственников было полно советов, пожеланий и просьб. «Ракома, какая радость, что ты наконец увидишь своего отца! Вы столько лет не виделись!» 

«Ой, ты наверное так взволнована — ведь ты первый раз в жизни летишь на самолете!»

«У меня в Тверии живет двоюродный брат. Можешь передать ему от меня небольшой подарок?»

«Обязательно возьми с собой крем от загара! Я слышала, что летом в Израиле солнце жарит нещадно!»

«Ой, как я тебе завидую!»

— 2 —

Наконец наступил день отлета. Маши и Ицхак уже вчера были отправлены в лагерь в вихре поцелуев и слез. Во вторник вечером я с трепетом в сердце взошла на борт самолета, последний раз помахав своим любимым. 

И вот, пилот объявляет: «застегните ремни»! Самолет с пятидесяти-семью пассажирами взмыл в облака, которые почтенно расступились, чтобы позволить странной металлической птице забрать у них кусочек неба. Самолет набирал скорость. Монотонный, успокоительный гул моторов помог мне расслабиться в первый раз за много недель. Я привела кресло в лежачее положение и подняла руку, чтобы вытереть со лба капельки пота. Я дотронулась до щеки… щипок! 

Яркие воспоминания детства нахлынули на меня бурным потоком, и я с головой погрузилась в них.

— 3 —

Когда моя мама ожидала моего рождения, папа почему-то был уверен, что она обязательно подарит ему второго сына. Мне предшествовали Эстер, Фрида, Нохум Довид и Бесси. 

Папа бежал домой из синагоги. В подъезде нашего дома его ожидала его сестра Молли. «Мазаль тов! Эйдл только что родила дочку!»

«Что?!!» Папа глазел на неё неверящим взглядом. «Ты полностью уверена?» Он взлетел по лестнице, перескакивая через две ступеньки, и ворвался в квартиру. 

Доктор Блюстон, наш семейный врач, вышел из маминой спальни с широкой улыбкой на лице. (В те времена женщины обычно рожали дома.) «Реб Яков Йосеф, у вас родилась прекрасная, здоровая девочка!» Он тепло пожал папе руку. 

Папа был удручен и не знал, что сказать. 

«Не волнуйтесь» — сказал доктор, усмехаясь: «когда придет время, ваша дочка даст вам сына — своего мужа!»

Был восемнадцатый день месяца кислев (6 декабря, 1914). Первая мировая война, которая началась в августе 1914-го года, уже принесла страшные разрушения и лишения во многие европейские страны. Количество убитых и раненых ежедневно росло. 

Папа назвал меня Рухома, что означает «жалость». Это имя встречается в словах пророка Ошеа (2:3): «Скажите же братьям своим: «Ами», и сестрам своим: «Рухама»». Это имя также было символом папиной молитвы нашему Отцу в Небесах: сжалься надо мной и подари мне ещё сыновей! Однако, Он распорядился иначе. Я так и осталась самой младшей в семье. 

Когда я была девочкой, папа относился ко мне по-особенному. Я объясняю это чувством вины из-за разочарования, которое он испытал, когда я родилась. Когда я была совсем маленькая, папа любил держать меня на коленях и позволял мне гладить свою бороду — это была особая привилегия, которой пользовалась только я. 

Когда папа записывал меня в сорок вторую школу на Ловер Ист Сайд (общеобразовательная школа в юго-восточной части Манхэттена в г. Нью-Йорк), он показал секретарю моё свидетельство о рождении, в котором моё имя было записано как «Ruchoma». Папе сказали, что, так как в английском языке нет звука, соответствующего ивритской букве «хес» (т.е., звука «х»), мне требуется дать какое-то произносимое имя. Папа тут же, не сходя с места, создал моё английское имя: Ракома! Папа и мама всегда называли меня еврейским именем, но почти все остальные называли меня Ракома. 

В школьные годы моё имя вызывало массу любопытства у учителей и одноклассников. Я с гордостью давала всем пространное объяснение истории своего имени, подчеркивая, что оно было взято из Писания. 

— 4 —

У папы были вполне определенные понятия о каждом аспекте нашей жизни. Мы жили в квартире, которая отапливалась только угольной плитой на кухне. Папа мог бы позволить себе купить гораздо более дорогое и теплое жилье. Но он считал, что избыток искусственного тепла — это вредно для здоровья, и, что прохладная атмосфера нашей квартиры избавит нас от болезней дыхательных путей. Похоже, что его теория оправдала себя. Мы очень редко простужались и почти никогда не болели гриппом.

Касторовое масло было лекарством от великого множества разных болезней, начиная от головной боли и кончая проблемами с желудком. Когда папа пытался влить в меня это средство, начиналась шумная баталия. Мама всегда оказывалась где-то рядом с апельсином в руке. Апельсин должен был перебить вкус касторки. (До сих пор, при виде апельсина, я ощущаю на языке вкус касторки.)   

Папа был жёстким и строгим в отношении своих детей. Мама смягчала его дисциплину теплотой и пониманием. Однако, несмотря на то, что в воспитательных целях и для того, чтобы наставить нас на путь Торы, папа нас иногда серьёзно наказывал, его абсолютная преданность нам всегда превалировала над всеми остальными приоритетами. Наши нужды были важнее для папы, чем его меховой бизнес, и чем всё остальное, кроме того, чего от него требовала религия. Поэтому, хоть будучи ребенком я и побаивалась папу, он внушил мне чувство полной эмоциональной уверенности. Я знала, что он защитит меня от любой опасности. 

Однажды в Шаббат у меня ужасно разболелось ухо. Когда папа вернулся из синагоги, мама сказала ему: «Янкев Йосеф, я просто не знаю, что делать с Рухамой. Она страшно мучается.» Весь дом был наполнен моими рыданиями. 

Папа подошел ко мне, снял с себя таллит, и осторожно подложил его мне под голову. «Рухома, держи ухо на моём таллите и полежи немного. Тебе станет легче.» Он сказал это с полной уверенностью. Мама уложила меня в постель с папиным таллитом под ухом, и я заснула. Когда я проснулась, от боли в ухе не осталось и следа.

— 5 —

Как-то зимой, когда мне было шесть лет, у меня поднялась температура. Всё мое тело покрылось глубокой сыпью. Мы вызвали доктора Блюстоуна. 

«У Рухомы скарлатина. Ей придется лежать в постели как минимум шесть недель. Это очень заразно, поэтому её надо изолировать.» Врач выписал рецепт на жаропонижающее. (В те времена ещё не было антибиотиков.) 

Красные прыщи жутко чесались. Мама следила за мной с беспокойством. Главное — не давать мне чесаться. Папа заботился обо мне по ночам, чтобы дать маме возможность отдохнуть. 

«Янкев Йосеф, не давай Рухоме чесать лицо. У неё могут остаться шрамы!», предупреждала мама папу ещё раз, и ещё раз. Я помню, что лежала в тумане зуда и лихорадки. Папа всю ночь ласково держал мне руки и в полусне рассказывал мне истории из Писания. Я выздоровела без всяких следов перенесенной скарлатины. 

— 6 —

Папа также всегда показывал, насколько он заботится о нас тем, что всё наше детство он нежно решал все наши проблемы с ногами. Я так и не узнала, где он научился делать педикюр, но результаты были отличные. 

— 7 —

Папа чувствовал себя как рыба в воде. Мама только что родила «его» сына — первый мальчик после двух девочек, Эстер и Фриды. Хотя его радость не знала границ, он посредством великих усилий контролировал себя, так как это произошло в день перед Тиша бе-Ав, днем горести и скорби. 

Более того, он сообщил об этом Зейде и Буббе (дедушке и бабушке) Андрон, маминым родителям, только после того, как окончился пост.

Когда они пришли навестить маму и младенца, Зейде сказал папе: «я бы очень хотел, чтобы вы назвали мальчика в честь моего отца». 

«Я уже выбрал ему имя», ответил папа. Он решил назвать своего сына Нохум Довид, что связано со временем его рождения. Слово «нохум» означает «утешение». Но оказалось, что дедушкиного отца так и звали — Нохум Довид. Папа был так взволнован, что совершенно забыл об этом!

Маленький Нохум Довид, или Дэви, как мы его называли, испытывал на себе всю тяжесть папиной строгости. Когда ему было четыре года, папа завернул его в большой таллит и отнес в Йешиву Тиферес Йерушалаим, где он начал изучать еврейские предметы. 

Каждое утро я просыпалась из-за того, что Дэви шумно протестовал. Папа вытаскивал полу-спящего мальчика из кровати и нес в синагогу на утреннюю молитву. У Дэви было мало времени для игр или других детских занятий, так как каждый день, когда он возвращался из йешивы, дома его уже ожидал реббе (учитель еврейских предметов). 

Мама же старалась смягчить эту дисциплину. Нохум Довид был её любимцем. С её точки зрения, он был всегда прав, и она потворствовала всем его капризам. Как ни странно, хоть я и была настоящим малышом в семье, у меня никогда не возникало зависти к Дэви. Было совершенно естественно, что единственный сын пользуется особыми привилегиями. Я больше всего любила куриную пульке (ножку); однако, всё моё детство, если Дави был дома, все пулькес автоматически отдавались ему. Я воспринимала это как нечто само собой разумеющееся. 

У папы никогда не было проблемы с тем, что его дочери не вставали вовремя в школу, особенно морозным зимним утром. Он заходил в нашу комнату, забирал наши толстые пуховые одеяла и спокойно удалялся. Четыре маленькие дрожащие девчонки влетали в кухню, чтобы согреться у раскаленной угольной плиты, которую мама уже разожгла для нас. 

Когда папа заходил в дом, мы все вставали в его честь, в знак почета и уважения. Мы должны были поступать точно также, когда в дом заходила мама, но, если папа не подгонял нас, мы часто об этом забывали. 

— 8 —

Однажды, когда я сидела и спокойно делала домашнее задание, папа неожиданно подошел ко мне и хорошенько стукнул меня по руке. Я стала громко протестовать. «Я не имела в виду Рухому» — закричала мама из кухни. 

Но папу этот неоправданный удар совершенно не смутил. «Скорее всего, Рухома этого заслуживает», сказал он, «наверняка, она чего-нибудь натворила, и не получила за этого никакого наказания!» 

— 9 —

Однажды, в жаркий солнечный день во время летних каникул я играла на улице в «классы» со своими подругами. Вдруг я увидела, что папа бежит ко мне. «Рухома, ты уже бас-мицва», сказал папа. «Быстренько пойди домой и надень длинные чулки.» 

Я побежала домой. «Мама, папа больше не разрешает мне носить гольфы из-за того, что мне двенадцать лет. А у меня нет легких чулок!» Я обыскала весь свой ящик, но обнаружила только толстые, теплые зимние чулки. Я смотрела на них с отвращением. 

«Пока носи их», мягко сказала мама, «я куплю тебе летние чулки при первой же возможности.» 

Я вернулась к «классам». Все мои подруги бросали сочувствующие взгляды на мои утепленные чулки. 

— 10 —

Осна была моей лучшей подругой. Её отец, Альтер Виневский, приехал в Америку совсем без денег, оставив свою жену Хану и двух сыновей в России, пока ему не удастся переслать им средства на переезд.

Однажды вечером папа обнаружил его в синагоге, одинокого и растерянного. У него не было ни друзей, ни родственников, к которым он мог бы обратиться за помощью. Поэтому папа поселил его у нас дома. Папа занимался меховым бизнесом. Он научил и Альтера этому делу. Тому удалось заработать достаточно денег, чтобы привезти свою семью в Америку. Когда семья Виневских прибыла, папа снял для них квартиру в нашем доме. Мама и Хана вскоре стали лучшими подругами.

Мама и Хана должны были родить в одно и то же время. После того, как родилась Осна, Хана с нетерпением ожидала маминых родов. Через три недели Эстер вбежала в Ханину квартиру и объявила с пафосом: «У меня новая сестренка. Её зовут Рухома!»

Мама Осны была в восторге. «Теперь у моей дочки будет хорошая подруга.»

Родители Осны оба работали, стараясь свести концы с концами. Большую часть времени Осна проводила у нас. Папа и мама относились к ней как к одному из своих детей, и она как будто стала частью нашей семьи.

Осна страшно боялась темноты. Она дрожала, если свет выключался даже на секунду. Я помню, как она говорила с ужасом: «Черная рука схватит тебя в темноте!»

Но благодаря тому, что папа постоянно повторял: «не надо бояться никого, кроме Босса», у меня возникло чувство такой уверенности, что слова Осны на меня ни чуточку не влияли.

Папа попытался излечить Осну от страхов, используя свое собственное понимание детской психологии. Однажды в воскресенье днем он сказал нам: «Рухома и Осна, пойдемте со мной». Мы честно побежали за папой вниз по лестнице в подвал. Он снял засов с тяжелой двери и включил свет. Подвал залился желтоватым светом.

Тут стояли все наши пасхальные приспособления и всякие другие бытовые устройства, стенки от нашей сукки истремянка. Специальная пасхальная плита и пасхальный стол занимали целую стену. Пасхальные кастрюли, сковородки и посуда были упакованы в разнообразные ящики и покрыты пыльными простынями. В пустом углу стоял гигантский сундук.

«Осна», приказал папа, «дотронься до каждой вещи, и скажи мне точно, что это такое.» Осна стала бегать по подвалу, дотрагиваясь до каждой вещи, и называя её: «Стол! Газовая плита! Ящики! Доски! Стремянка! Сундук!» Ей очень нравилось папино внимание.

Неожиданно папа выключил свет, и мы оказались в кромешной тьме. Осна издала отчаянный вопль. Папа взял её за руку и стал подводить к разным объектам, которые в темноте казались устрашающими чудищами. «Дотронься до них!», приказал папа. Но Осна только жалобно всхлипнула. Папа включил свет, и подвал опять наполнился светом. «Видишь, тут нечего бояться!» Папа повторял эту процедуру, пока Осна в темноте не потрогала всё, что было в подвале.

Не уверена, что папе с помощью этой тренировки удалось полностью излечить Осну от страха перед темнотой. Но я точно знаю, что, когда я перед песахом пошла в подвал, чтобы принести пасхальную посуду, я могла безошибочно найти там любой ящик с закрытыми глазами!

— 11 —

Я всегда читала запоем; книги завораживали меня. Но папа был недоволен, когда его дети читали библиотечные книги. С его точки зрения они были некошерными и забивали наши головы опасной ерундой. Но так как он не сказал, что чтение этих книг полностью запрещено, я постоянно прятала книги в разных местах. Одну книгу я спрятала в ящике со столовыми приборами и читала её, когда вытирала вилки. Другая книга была у меня под подушкой, и я читала, когда папа поздно возвращался домой. Ещё один прекрасный тайник — это вентиляционная труба в туалете.

Но это не всегда срабатывало. «Что ты тут читаешь, Рухома?!». Опять папа поймал меня с поличным.  

«Это просто… просто книжка», сказала я, заикаясь. Он забрал у меня книгу и просмотрел первую и последнюю страницу.

«Это забивает тебе голову ерундой! Пошли, вернем эту книгу в библиотеку.»

Я была в ужасе от похода с папой, но его слово — закон. Я тихонько рыдала, уныло плетясь навстречу гибели; но папу никогда не страшили наши слезы.

Мы зашли в публичную библиотеку, и папа подошел к конторке библиотекаря. «Я не хочу, чтобы моя дочь читала такие книги», сказал папа пораженной библиотекарше, передавая ей книгу. Я пристыженно спрятала лицо.

Через несколько недель я снова пошла в библиотеку. Но перед этим я, конечно, проверила, чтобы это — смена другой библиотекарши.

— 12 —

Был 1927ой год. Чарльз Линдберг должен был совершить первый в истории безостановочный одиночный перелет из Нью Йорка в Париж. Мы с нетерпением ждали малейшей весточки. Папино возбуждение было заразительным.

«Он долетел!!!» Папа забежал в дом, потрясая газетой с огромным заголовком: «ЛИНДБЕРГ ПРИЗЕМЛЯЕТСЯ ВО ФРАНЦИИ».

Папа уселся в свое кресло, перевел дух и воскликнул: «Это преддверие времен Машиаха, когда Ашем соберет евреев со всех краев земли. Они полетят над океанами прямо в Эрец Исроэль. Это точно то, что написано в Торе (Шемот 19:4): ’Я понес вас на крыльях орлов’».

Папа указал на фотографию самолета: «Смотри, Рухома, разве это не выглядит как летящая птица?»

Я внимательно смотрела на фотографию, и думала: «полечу ли я когда-нибудь в небеса?».

— 13 —

Однажды в воскресенье мама взяла Дэви, Бесси и меня навестить бабушку Герман (папину маму), которая жила в Гарлеме. Мы очень любили ходить к ней. Она всегда очень суетилась над нами и готовила нам разные лакомства.

Бабушка и мама очень дружили. Хоть мама и называла бабушку швигер (свекровь), отношения и них были как между матерью и дочерью.

Возвращаясь, мы вышли из надземного метро на станции рядом с домом. Дэви, шаркая, плелся где-то позади нас. Вдруг мы услышали его душераздирающий вопль — его куртка зацепилась за железную решетку дверей движущегося поезда, который потащил его по платформе. Ещё мгновение — и поезд скинет его с огромной высоты на улицу далеко внизу.

Мама закричала в ужасе, а мы с Бесси громко заревели. К счастью, машинист услышал наши крики и резко затормозил поезд. Дэви был мертвенно бледен. Мама схватила его дрожащее тельце и уселась с ним на скамейку, чтобы отдышаться.

Мы побежали домой. Не успев зайти в квартиру, мама начала рассказывать папе о событии, которое почти обернулось трагедией. Вдруг мы заметили, что у папы красные, заплаканные глаза и что он произносит Теиллим (псалмы). «Несколько минут назад меня вдруг охватило сильнейшее предчувствие надвигающегося несчастья» — сказал папа с глубоким чувством. «Я сразу же начал молиться. Босс отозвался на мои молитвы.»

— 14 —

Хождение в кино, конечно же, было любимым занятием. Само собой, папа старался отговорить нас, но мама относилась с пониманием. Однажды в воскресенье после того, как мы маму окончательно измучили, она в конце концов уступила. «Янкев Йосеф, отпусти детей в кино. Им сегодня просто нечего больше делать.»

Папа взглянул на маму с удивлением. Она обычно следовала его диктатам, особенно когда они относились к какому-либо аспекту нашего религиозного воспитания. Бесси и я с трепетом ждали папиного приговора.

«Вы сегодня произнесли все молитвы?» спросил папа. Мы закивали. Папа предполагал, что если мы будем правильно молиться, то всякое стремление к этому ненужному злу улетучится само по себе. Папа не мог открыто согласиться на такое. Он вышел из комнаты. Это означало, что не было однозначного «нет».

Мама быстренько приготовила нам большущий мешок с едой, дала каждой по пять центов — стоимость билета в кино и прошептала: «оставайтесь там как можно дольше». Ей нужно было пару часов спокойствия; она считала, что фильмы — это безобидное времяпровождение.

Мы на ковре-самолете полетели в кинотеатр. Бесси и я читали субтитры вслух (в те времена были только немые фильмы), и если было какое-то непонятное слово, Бесси мне его объясняла.

Постепенно все места вокруг нас опустели, поскольку другим зрителям не очень-то нравилась громкая болтовня двух маленьких девочек. Но мы не замечали ничего, кроме фильма, который полностью пленил нас.

Мы остались на второй показ и на третий. В третий раз мы уже знали все субтитры наизусть. Через несколько часов, съев всё, что нам дала мама, мы с сожалением вышли из темного кинотеатра, щурясь и моргая на ярком солнце.

Мы побежали домой, чтобы обнять и поцеловать маму, и рассказать ей о чудесном фильме, который мы просмотрели — три раза!

Но папа был недоволен. «Три месяца не будет никаких фильмов.» Я аккуратно отметила дату у себя в календаре.

Однажды мама получила бесплатный билет в кино в конфетном магазине на углу. Но там было условие, что его можно использовать только в школьное время. Я старалась уговорить маму: «Мама, пойди, тебе это страшно понравится!». Мама согласилась.

В день, когда мама должна была пойти в кино, я не могла сосредоточиться на занятиях. У меня в голове была только одна мысль: представь себе, что мама идет в кино! Я прибежала домой и ворвалась в квартиру. Папа и мама были дома. Я спросила с нетерпением: «Мама, какой фильм ты смотрела?!»

— «Я видела, как ковбой скачет на лошади по пыльной дороге.»

— «Что ещё?»

«Ну», сказала мама спокойно, «там было так прохладно и приятно, что я сразу же заснула. Когда я проснулась, то увидела, что тот же самый ковбой скачет обратно. На этом фильм окончился.» Мама закончила. Я потеряла дар речи.

Папа внимательно слушал, что говорит мама. «Эйдл», сказал он, «тебе очень полезно ходить в кино. Когда у тебя будут бесплатные билеты, обязательно иди!» Папа широко улыбнулся маме, которая выглядела прекрасно отдохнувшей.

— 15 —

Мои сестры и я ходили в районную общеобразовательную школу, поскольку в те времена ещё не было религиозных школ для девочек. Ближе к вечеру, когда мы возвращались из школы, мы шли в Талмуд Тора на занятия по ивриту и Писанию. Но когда папа выяснил, что не все учителя там строго соблюдают Шаббат, он нас оттуда забрал.

Он нанял нам учителя иврита, но ни один учитель не мог долго выдержать живых девочек семьи Герман. Поэтому папе пришлось обучать нас самостоятельно.

В школе мы много общались с детьми самых различных национальностей — итальянцами, поляками, русскими, китайцами. У нас были дружеские отношения со всеми.

Но было одно постоянное и непоколебимое правило, которое мы скрупулезно соблюдали: нам не разрешалось ходить в гости ни к кому из наших одноклассников, кроме нескольких очень близких подруг, чьих родителей папа и мама хорошо знали.

Однако, это не мешало мне иметь множество друзей. Многие мои подружки-нееврейки даже приходили к нам в дом, чтобы вместе со мной делать домашние задания. Папа и мама всегда относились к ним с уважением. В шаббат ко мне в гости всегда приходили десять-пятнадцать еврейских подружек. Папа рассказывал нам истории из Писания. Мама всегда угощала нас своим восхитительным кофейным тортом и напитками.

Когда мы закончили начальную школу, папа везде и всюду искал среднюю школу для девочек. Недалеко от нас была отличная средняя школа, но в ней мальчики и девочки учились вместе. Папа даже слышать не хотел об этом варианте.

Наконец, ему удалось найти частную женскую школу на Западной Четырнадцатой улице в Манхэттене. И хотя плата за обучение там была очень высокая, когда речь заходила о религиозных принципах, папа никогда не жалел денег. Ему также пришлось купить нам все учебники.

Школа давала ученицам возможность избрать интенсивную двухлетнюю программу обучения без каникул в жаркие летние месяцы. Было лишь несколько выходных дней, разбросанных по календарю. На папу произвела сильное впечатление отличная академическая программа, которой также сопутствовала программа физического развития. Она включала занятия плаваньем, баскетболом, теннисом и специальной физкультурой.    

Для того, чтобы попасть в эту среднюю школу, надо было пройти вступительный экзамен. Эстер, Фриду и Бесси приняли без всяких проблем. Однако, когда пришла моя очередь регистрироваться, у папы возникли трудности. Минимальный возраст для поступления в школу — четырнадцать лет, а мне было всего лишь тринадцать с половиной.

Папа сделал всё, что было в его силах, чтобы уговорить школьную администрацию принять меня. В конце концов, благодаря тому, что у всех его девочек была такая хорошая репутация, папе сказали, что, если я получу высокие оценки на вступительном экзамене, для меня сделают исключение.

Всю ночь перед экзаменом я ворочалась в кровати. Меня мучала одна навязчивая мысль: «если я не получу хорошие оценки, это будет позором для всей семьи Германов».

С дрожью я пошла на экзамены. Папины и мамины благословения звенели у меня в ушах. Меня приняли.

Учителя относились к ученикам с индивидуальным интересом, и мне страшно нравилось учиться. Мне также очень нравилась школьная форма: у всех нас были зеленые униформы, а под ними белые блузки и гимнастические шаровары.

Физкультура весьма привлекала меня, и папа меня в этом очень поддерживал. Я моментально научилась плавать, нырять, и выполнять разнообразные упражнения в огромном бассейне. Меня выбрали нападающей в баскетбольной команде. Каждый день я спешила домой, чтобы рассказать обо всем папе и маме.

Мама всегда отправляла нас в школу с питательными полдниками. Каждое утро она усердно готовила их для нас, никому не доверяя эту важную роль. Когда мы уходили, на прощание она всегда кричала: «не забудьте полдник!» И, тем не менее, однажды утром я всё-таки забыла свою еду дома.

Во время перемены меня вызвали в кабинет администрации. Я быстро спускалась по широким каменным ступенькам, не понимая, чего от меня хотят. И вдруг я вижу, что в кабинете администрации сидит мама.  

Когда я зашла, она подскочила на месте. «Рухома, ты забыла свой полдник; я его тебе принесла.» Она не высказала мне ни одного слова упрека.

Потом выяснилось, что мама пришла в школу пешком — несколько километров туда и несколько километров обратно. Она не хотела тратить деньги на автобус. У папы в то время были серьёзные финансовые трудности в меховом бизнесе, и она не хотела тратить лишних денег. (К тому времени в Америке уже началась Великая Депрессия.)

Глава 2 — Воспоминания

— 1 —

Папа нередко завораживал нас историями о своём детстве и о своей семье. Ему было восемь лет, когда он со своими родителями и с сестрой Молли переехал из Слуцка в США. Был 1888 год.

Дедушка Ицхок женился на Бабушке Мине Ривке, когда ему было восемнадцать лет, а ей на пару лет больше. Он был ешива бохур (учащийся ешивы). После свадьбы они жили вместе с бабушкиными родителями в селе недалеко от Слуцка.

Дедушке Герману никак не удавалось заработать достаточно, чтобы накормить свою растущую семью, поэтому он, как и многие другие, решил, что Америка — это прекрасная возможность устроиться.

Приехав в Америку, Зейди искал работу в качестве частного преподавателя Торы, но очень скоро понял, что на эту работу нет никакого спроса. Папа оставался его единственным учеником.

Дедушке пытался найти какую-нибудь черную работу или устроиться рабочим на фабрику, но, отказавшись работать в субботу, в понедельник он вновь и вновь оказывался за дверью. Тот факт, что он также не мог работать в холь-а-моэд (полупраздничные дни) в Песах и в Суккот, означал, что ему было ещё сложнее удержаться на работе.

Другие евреи насмехались над ним из-за того, что он не хотел брить бороду и вообще ни на йоту не снижал свои стандарты соблюдения Торы. «В Амеркие, — говорили ему знакомые, — ты не можешь оставаться таким, как им ты был ’там’. Так ты никогда не сможешь прокормить свою семью.»

После пяти лет непрерывных усилий, он пришел к выводу, что его друзья абсолютно правы. Поэтому, чтобы не снижать свои духовные стандарты, он решил вернуться в свой родной город в России.

Дедушке с большим трудом удалось наскрести денег на два с половиной билета — для себя, для бабушки и для Молли, которая ещё могла ехать по детскому билету. Папе же, который к тому времени уже отметил бар-мицву, нужен был взрослый билет. У дедушки и бабушки не было никакого выбора. Им пришлось оставить папу у дальних родственников до того момента, когда им удастся найти способ вернуть его домой.

— 2 —

Родственники согласились дать папе жильё и пропитание за плату — один доллар в неделю. Папа работал мальчиком на побегушках в магазине мехов. Это был один из очень немногих магазинов, соблюдавших Шаббат.

Когда, попрощавшись с родителями и сестрой, папа вернулся из порта домой, он почувствовал себя одиноким и заброшенным. Он рассказывал нам, как он засунул руку в карман, и нащупал там свою драгоценную коллекцию стеклянных шариков. Но вдруг, расправив свои щуплые плечики, он вытащил шарики из мешочка и бросил их на мостовую. Так он лишился последнего остатка своего детства. Глядя на то, как разноцветные шарики катятся по пыльной мостовой, он сказал себе: «На этом игры заканчиваются. Теперь я должен быть мужчиной.»

Хоть он и старался изо всех сил быть настоящим мужчиной, это была нелегкая задача для тринадцатилетнего мальчика. Приступы одиночества одолевали его, и его подушка была нередко насквозь пропитана слезами. Ему пришлось повзрослеть в одночасье.

Однако, он совершенно не обижался на своих родителей за то, что те его оставили. Наоборот, папа решил работать изо всех сил, чтобы скопить деньги и привезти родителей и сестру Молли обратно в Америку, и также помогать им, когда они приедут.

— 3 —

Через несколько недель после того, как папа переехал к своим родственникам, они повысили ему арендную плату. «Если ты хочешь жить у нас, ты должен платить 1.25 долларов в неделю.»

Папа чувствовал, что его бессовестно предали. Стараясь подавить рыдания, он убежал из их дома. Был канун субботы. Скоро будет закат — вот-вот наступит Шаббат.

Папа твердо решил не возвращаться в дом своих родственников, даже если ему придется провести Шаббат на улице. Он побежал в пекарню и купил три маленькие халы.

Солнце зашло. Пришел Шаббат, и обнаружил одинокого, брошенного паренька, который сидел на жесткой скамейке в опустевшем Хестер Парке. Во всем бескрайнем городе Нью Йорке этому смущенному, несчастному подростку было абсолютно некуда деваться.

Папа сделал киддуш на две халы, и жадно проглотил одну из них. Всю длинную и холодную ночь он, съежившись в полудреме, сидел на деревянной скамейке.

Когда, наконец, появились признаки зари, папа дал себе слово: когда он женится и у него будет своя семья и свой дом, он никогда не сядет за субботний или праздничный стол, если вокруг него не будет множества гостей. Он будет обходить парки в поисках одиноких, неприкаянных людей, которых нужно накормить.

Когда суббота закончилась, папа забрал свои вещи из дома родственников и нашел себе другое жильё.

— 4 —

Большую часть недели папа питался тем, что он мог позволить себе купить в кошерном гастрономе. Однако он был физически очень сильным человеком, и годы лишений его совершенно не ослабили. Даже в самые морозные зимние дни он никогда не носил пальто. (После того, как папа с мамой поженились, мама пожаловалась ему: «Янкев Йосеф, люди будут думать, что ты не можешь позволить себе зимнее пальто». Для того, чтобы успокоить маму, папа купил очень дорогое пальто, но почти никогда его не надевал.)

Хотя его некому было обучать и воспитывать, папа досконально соблюдал все заповеди, которым дедушка научил его. В тех редких случаях, когда у него появлялась возможность поиграть с друзьями в футбол, он прямо посреди игры бросал мяч и убегал в синагогу, как только подходило время дневной или вечерней молитвы. 

Папа постепенно продвигался по службе в том самом магазине мехов, в котором он начал свою карьеру мальчиком на побегушках. Он стал подмастерьем, а потом и опытным специалистом по работе с мехами. Его зарплата всё время повышалась; он очень аккуратно собирал деньги, и его сбережения непрерывно росли.

Через четыре года после слезного прощания с родителями и сестрой, папа послал им достаточно денег, чтобы купить всем билеты. К этому времени им нужен был ещё один билет для маленького братика Хацкеля, с которым папа пока не был знаком. (Их самая младшая сестра Сара родилась уже в США.) Наконец наступил тот радостный день, когда семья Германов воссоединилась. Папиной зарплаты хватало на содержание всей семьи, и теперь у дедушки появилась возможность осуществить свою мечту: он работал меламедом, и не должен был постоянно бороться за кусок хлеба. 

— 5 —

Дедушка и бабушка Герман

Дедушка и бабушка Герман всегда были преданы внукам и относились к нам с любовью и лаской. Мы их обожали. Всегда, когда бабушка Герман навещала нас, с ней приезжали плитки шоколада и другие лакомства. Летом мы, дети, по очереди проводили неделю в доме дедушки и бабушки. Это было кульминацией наших каникул. Мы наслаждались вниманием, которое бабушка нам столь щедро уделяла. 

Они жили в Гарлеме рядом с Центральным Парком. Бабушка устраивала нам пикники в парке. Мы посещали знаменитый зоопарк, который зачаровывал нас. Когда бабушка возвращала нас домой после проведенной с ней недели, мы были вымыты, расчесаны, у нас в волосах обязательно был бантик. Наши ярко-розовые щечки сияли. 

— 6 —

Самой большой отрадой бабушки был папа, её старший сын. Он же, в свою очередь, относился к ней с огромной любовью и уважением. Однажды поздним вечером мы всей семьёй возвращались с какой-то свадьбы. Когда мы подошли к крутой лестнице, ведущей со станции метро вверх на улицу, бабушка вздохнула и тихо сказала: «я так устала…». 

Вдруг папа схватил её в объятия и побежал вверх по лестнице. Бабушкины маленькие ножки беспомощно бились в воздухе в знак протеста. «Янкев Йосеф, сейчас же поставь меня на место!». Но было уже поздно. Папа уже добежал до верха лестницы и осторожно поставил бабушку на землю. 

— 7 —

В 1926 году дедушка Герман решил переехать в Землю Израиля. Он был твердо уверен, что хочет жить только там; он хотел вначале устроиться сам, а потом забрать к себе бабушку. Он поплыл туда на грузовом корабле, у которого такое плавание занимало больше месяца. Читая его письмо обо всех ужасах этого путешествия, мы не знали, плакать нам или смеяться.

Папа устроил дедушку в «Аншей Меймад» в Иерусалиме. Это была организация, которая позволяла пожилым евреям жить, получать питание и заниматься Торой. Так дедушка снова стал ешива бохер (ешиботником). 

Ему очень нравилась жизнь в Израиле, и он познакомился со многими раввинами, живущими в Меа Шеарим (один из первых районов Иерусалима, построенных за пределами Старого Города). Дедушка стал очень дружен с гениальным знатоком Торы по имени Раби Йосеф Шалом Эльяшив (который потом стал широко известным судьёй и лидером поколения). Дедушка предложил ему отличную пару: дочь рава Арье Левина, который в те времена уже был широко известен своей праведностью и добрыми делами. У дедушки с ним были очень хорошие отношения, и шидух (сватовство) состоялось. К великому удовлетворению дедушки, молодая пара поженилась. 

После того, как дедушка уехал в Землю Израиля, бабушка переехала к нам. Мы были в восторге. Когда мы возвращались из школы, она зачаровывала нас рассказами о своём детстве. Мы сидели как завороженные, слушая истории, которые оживали у неё на устах.

Бабушка всегда помогала маме со всей домашней работой. У них были очень хорошие отношения, и бабушка всегда старалась облегчить маме жизнь. «Эйдл, ты слишком много работаешь. Скажи Янкеву Йосефу, чтобы он нанял тебе помощь». Или в другой раз: «почему бы тебе не купить себе новую одежду?».

Постоянная шутка у нас дома заключалась в том, что папа называл бабушку швигер (тёща), когда она защищала маму. Однако он относился к матери с огромным уважением. Когда она заходила в комнату, он всегда вставал, и стоял, пока та не садилась. 

Прожив в Иерусалиме чуть больше года, дедушка попросил, чтобы бабушка переехала к нему. Однако к этому времени у бабушки пропала всякая охота расставаться со своими детьми и внуками, и поэтому, через несколько месяцев дедушка вернулся в США. Мы были очень рады, что дедушка возвратился, но нам было грустно, что бабушка уехала от нас. 

Дедушка и бабушка взяли работу по управлению организацией ахнассас орхим: бесплатный хостел, который содержала еврейская община города Джерси Сити. Бабушка с радостью готовила еду, пекла халы на шаббат и следила за чистотой. Дедушка отвечал за все религиозные аспекты организации. 

Однажды, накануне субботы, за несколько минут до зажигания свечей, когда бабушка заканчивала мытье пола в кухне, у неё случился смертельный инфаркт. У дедушки не оставалось времени сообщить об этом папе. 

После окончания субботы дедушка позвонил, чтобы рассказать папе о смерти бабушки. Это было в Рош Ходеш Менахем Ав. В тот момент папа не заплакал, но мы с мамой зарыдали. (К тому времени я осталась единственной из детей, кто жил дома. Все остальные уже были замужем и женаты.) Мы были безутешны. 

Бабушки Герман не стало! Её светлая душа, её мудрость, её бесценные советы наполняли нашу жизнь светом. Она была нежной, но твердой. Она всегда помогала нам, но при этом учила нас самостоятельности. Но самое главное — она была моей любящей бабушкой!

У папы была масса дел. Нужно было организовать всё, что было связано с похоронами и погребением. Папа был воплощением силы. 

В первый день шивы, сразу после утренней молитвы, папа остался один в гостиной. Он закрыл дверь. Вдруг мы с мамой услышали, что из закрытой комнаты раздаются душераздирающие рыдания. Это был папа. 

Папа, этот мужественный, неустрашимый солдат, плакал. Сын горевал по своей матери. 

Первый раз в жизни я услышала, как папа плачет.

— 8 —

Через некоторое время дедушка Герман женился во второй раз. Мы привязались к его жене, танте (тёте) Ривке. Она тоже была нам предана. 

Дедушка Герман ушел через десять лет, на исходе праздника Песах. Мы, папины дети, устроили всё, что связано с похоронами и погребением, поскольку к тому времени папа и мама уже переехали в Землю Израиля. 

Дедушка Герман оставил нам богатое наследие добрых дел. Я помню его, как доброго и деликатного человека, у которого для каждого было припасено что-нибудь веселое. 

Глава. 3 — Комбинации

— 1 —

К тому времени, когда папе исполнился двадцать-один год, он был красивым, стильным, богатым молодым человеком, хозяином процветающего мехового бизнеса. Ему пора было жениться. Сваты, которые только и ждали сигнала, стаей слетелись к нему.

Каждому свату папа объяснял, что его интересует только по-настоящему ортодоксальная девушка из культурной и образованной в Торе семьи. Конечно же, у каждого свата была «та самая» девушка, отвечающая всем требованиям и, к тому же, очень богатая и обладающая многими другими положительными качествами, которые папа, конечно же, обнаружит, встретившись со своей предполагаемой невестой. Это — то, что ему обещали.

Папа очень быстро обнаружил, что касательно материального положения кандидаток, сваты не преувеличивали. Все они были из богатых домов — никто не осмелился бы познакомить папу с девушкой, которой не могли бы дать приданое, подобающее такому красивому и богатому молодому человеку. Однако, что касается «по-настоящему религиозной девушки из хорошего ортодоксального дома», тут сваты явно сильно приукрашивали.

Для того, чтобы узнать, действительно ли девушка строго соблюдает Шаббат, папа назначал встречи в пятницу вечером, хотя из-за этого ему приходилось иногда покрывать огромные расстояния пешком. (В начале ХХ века не существовало формального еврейского образования для девочек. Поведение девушки было следствием её домашнего воспитания.) Не раз и не два папа приходил на такую вечернюю встречу, и из этого не выходило ничего, кроме разочарования.

Однажды папа заметил, что девушка взяла со стола чайник и поставила его обратно на плиту. Увидев это, он встал и сказал: «похоже, что сват дал мне неправильный адрес». И с этим словами он гордо ушел.

В другой раз, когда папа не мог встретиться с девушкой в пятницу вечером, поскольку она жила слишком далеко для похода пешком, он пришел в будний день. Пока они разговаривали, раздался стук в дверь. В двери стоял бедняк, которому девушка передала большую сумму. Несмотря на то, что эта девушка щедро давала деньги на благотворительность, папа заметил, что её родители были не очень-то довольны таким расточительством. Он так и не вернулся в этот дом. Он бы ни за что не стал членом семьи, которая не раздавала благотворительность щедрой рукой.

Один из сватов, зная, что если он найдет папе подходящую пару, то получит от него очень значительный гонорар, не отчаивался, несмотря ни на что. В один прекрасный день он подошел к папе и сказал робко: «у меня есть для вас идеальная девушка. Она отвечает всем вашим требованиям — но я должен признаться вам, что у неё нет и копейки за душой. За неё вообще не дадут никакого приданого.»

Папа был поражен. Девушка без приданого?! Ни один приличный молодой человек не стал бы даже думать о таком варианте. Однако, смелость свата заинтриговала папу. «Кто это такая?»

«Её зовут Эйдл Андрон». «Её отец, Раби Шмуэль Ицхок Андрон, — очень знающий человек, настоящий Талмид Хахам (мудрец Торы)», бодро закончил сват.

Папа пришел к ним в дом в пятницу вечером. Субботние свечи ярко горели на столе, который был накрыт безупречной снежно белой скатертью. Раби Шмуэль Ицхок, представительный мужчина с седеющей бородой и его жена Фрума Рохл, которая носила парик, сидели во главе стола. Их пять сыновей сидели рядом, слушая двар Тора своего отца. Эйдл угощала всех чаем, пирогом и фруктами. Теплая субботняя атмосфера пронизывала весь дом.

Раби Андрон был единственным отцом, который не стал расспрашивать свата о папином финансовом положении. Его интересовали исключительно папины способности в области изучения Торы. Папу сразу же пленила семья Андронов и их привлекательная, прелестная дочь Эйдл.

Папа сказал бабушке и дедушке, что наконец нашел ту самую девушку, которую он искал. Он добавил: «у неё нет приданого, но это совершенно неважно. Мне не нужны её деньги.»

«Что?!», воскликнула бабушка. «Ты женишься на беднячке, когда у тебя столько предложений от хороших, богатых девушек? Я ни за что не разрешаю тебе продолжать встречаться с этой девушкой!» Бабушка была непоколебима.

Папа перепробовал все возможные аргументы, чтобы уговорить её. Когда он увидел, что ничего не получается, он вынужден был сказать свату, что не сможет жениться на Эйдл Андрон. Он не женится против воли своей матери.

Прошло несколько месяцев. Папа встречался с другими девушками, но ни один вариант не мог сравниться ни с Эйдл, ни с её семьёй. Папа был удручен, но не показывал свои чувства родителям.

В одно прекрасное утро, по дороге куда-то, он встретил на улице Янкева Лейба Андрона, самого старшего брата Эйдл. Янкев Лейб тепло приветствовал папу и задал ему прямой вопрос: «скажи мне, почему ты перестал встречаться с моей сестрой? Мы все были уверены, что ты в ней заинтересован.»

Папа поведал ему о своих несчастьях. «Я очень хочу жениться на твоей сестре; но моя мать категорически запрещает мне вступать в этот брак. Всё из-за того, что нет подобающего приданого.»

Янкев Лейб задумался на мгновение и вдруг сказал: «у тебя есть две тысячи долларов на счету в банке?»

«Даже больше», быстро ответил папа.

«Я нашел отличный способ решить эту проблему так, что все останутся довольны. Подари мне две тысячи долларов. В день обручения, я верну их тебе в качестве приданого, которое дадут за Эйдл.» (Две тысячи долларов, огромная сумма по тем временам, считалась очень богатым приданым.)

Папа был в восторге. Он пошел в банк вместе с Янкевом Лейбом, снял деньги со счета и передал ему.

— 2 —

В честь обручения устроили очень радостный прием. Дядя Янкев Лейб произнес короткую речь и торжественно вручил папе «приданое».

Дедушка и бабушка были очень рады, что папа женится на такой хорошей девушке из очень уважаемой семьи. Бабушка была особенно довольна богатым приданым, которое, с её точки зрения, её сын по праву заслуживал. Дедушка и бабушка Андрон были довольны, что их дочь, Эйдл, выходит замуж за такого замечательного еврейского молодого человека, который, к тому же, согласился жениться на ней без копейки денег. Но самыми счастливыми были сияющая молодая пара, папа и мама, которые наконец нашли друг друга.

— 3 —

Только после обручения папа узнал, насколько выдающейся и прославленной была семья моей мамы. Дедушка Шмуэль Ицхок эмигрировал из Латвии из города Двинска (Даугавпилса) в 1892ом году со своим старшим сыном, дядей Янкевом Лейбом. Бабушка Фрума Рохл, мои остальные дядья — Йехиэль Михель, Исроэль Иссер, Файтел, Файвиш и мама, которая была третьим ребенком в семье и на тот момент единственной дочкой, приехали через год. (Тётя Фени, самая младшая, родилась уже в США.)

В Двинске дедушка Андрон был знаменит своими обширными познаниями. Ещё не достигнув возраста двадцати лет, он получил звание раввина (смиха) от великого Раби Меира Симхи а-Коэна (известного как «Ор Самеах», в честь известной книги, которую он написал), который был раввином литовской еврейской общины Двинска в то время. Дедушка был известен как великий знаток Талмуда, и к тому же свободно говорил на восьми языках. У него была важная должность в общине, и семья Андронов жила безбедно.

Мои дядья подрастали, и моего деда начал преследовать постоянный ужас, что их заберут в армию. Это означало не просто прекращение изучения Торы. Это ставило под вопрос всё их будущее как верующих евреев. Единственный способ избежать этого — это переехать в «золотую землю» — в свободную Америку.

К своему большому разочарованию дедушка обнаружил, что в Америке не было ни одной ешивы, где мои дядья смогли бы продолжить изучение Торы. Он пожертвовал всем, чтобы спасти своих сыновей от одной опасности, и выяснилось, что в Америке их ожидает другая, не меньшая опасность. Из-за этого он тратил много времени на то, чтобы самостоятельно обучать своих сыновей.

Ещё одна тяжелая задача — это найти хорошую, соответствующую его положению  должность, которая позволила бы ему прокормить свою большую семью. Дедушка нашел работу преподавателя еврейских предметов в Талмуд Торе на два часа в день. Но вскоре, когда он увидел, что это совершенно не соответствует его высоким стандартам преподавания Торы, он решил уйти с этой должности. Единственная альтернатива, которая позволила бы ему соблюдать Шаббат и праздники — это работать самостоятельно. Поэтому крупному раввину пришлось стать страховым агентом.

— 4 —

Однажды вечером Слуцкер Рэби, известный как Ридбаз (сокращение его имени Рав Яаков Давид бен Зеев), который недавно приехал в Нью Йорк из России, дал волнующую речь в Пайк Стрит Шул в юго-восточной части Манхэттена. Его выступление привлекло очень большую аудиторию, так как он считался одним из величайших раввинов своего времени. Дедушка Андрон был в числе слушателей. Он жадно внимал каждому слову.

Ридбаз привел стих из книги Мишлей (6:3): «заповедь — как свеча, а Тора — как факел». И то, и другое может осветить темную комнату. Но если подует ветер, он задует свечу. Факел же разгорится ещё ярче и разгонит ещё больше тьмы. Ридбаз предупредил: «если в Америке не будет ешив для распространения Торы, ураганные ветры атеизма переборят иудаизм, и он полностью исчезнет.»

На дедушку Андрона эта речь произвела очень сильное впечатление. Он пришел домой и рассказал бабушке, насколько он обеспокоен. Пока дедушка пребывал в нерешительности. Но через несколько дней, когда одним прекрасным вечером в конце декабря, дядя Файвиш, молодой мальчик, пришел домой из школы и попросил у папы денег на рождественскую вечеринку, у дедушки возникло твердое решение действовать.

Он сразу же забрал дядю Файвиша из общеобразовательной школы, и уговорил некоторых своих клиентов поступить точно так же со своими сыновьями. Набрав десять мальчиков, дедушка нанял учителя религиозных предметов, который должен был обучать мальчиков Торе с девяти утра до двух часов дня. Он взял ещё одного учителя, работника общеобразовательной школы, который преподавал светские предметы с четырех до шести. Дедушка оплачивал работу учителей из своего кармана.

— 5 —

Дедушка снял комнату в ортодоксальной синагоге на улице Хестер и назвал новую ешиву в честь покойного главного раввина города Нью Йорк, бывшего его близким другом, Раби Яакова Йосефа.

Каждый Шаббат ученики приходили в дом к дедушке, и он их экзаменовал. Он также лично беседовал с каждым потенциальным учителем еврейских и светских предметов, чтобы проверить, смогут ли они передать ученикам истинные еврейские ценности. Всё это означало, что дедушка не мог уделять слишком много внимания продаже страховок. Вместо того, чтобы охотиться за новыми клиентами, дедушка и бабушка искали спонсоров для ешивы, а также новых учащихся.

Чем хуже шел страховой бизнес, тем тяжелее им становилось свести концы с концами. Неудивительно, что у мамы не было приданого! В то время, заинтересовать людей ешивой было непростой задачей. В начале двадцатого века в Америке не существовало понятия полноценной еврейской школы.

И, тем не менее, дедушка и бабушка Андрон добились своего. Ешива росла медленно, но верно. Постепенно, «мать ешивот», как её стали называть, переехала в своё собственное здание на 156-165 Генри Стрит в юго-восточной части Манхэттена.

Школа Яакова Йосефа выросла до огромных размеров, и в неё входили садик, начальная школа, средняя школа и высшая школа для тех, кто хотел получить звание раввина. В ней было записано более тысячи учащихся. Дядя Янкев Лейб и дядя Исроэль Иссер были директорами этой школы в разные периоды. Благодаря дальновидности моего дедушки, в Америке загорелся тот самый факел Торы, о котором когда-то говорил Ридбаз. 

Глава. 4 — Папа монополизирует рынок

— 1 —

Когда мои родители были обручены, папа поведал маме историю своего детства и рассказал ей об обещании, которое он дал, будучи маленьким мальчиком, сидя ночью в полном одиночестве на скамейке в Хестер Стрит Парке в субботу.

Он попросил маму, чтобы та всегда была готова принимать гостей в Шаббат и праздники. Мама сразу же согласилась. Именно в этот день возникла «Компания Германа по приему гостей».

— 2 —

Моя сестра Эстер рассказала мне следующую историю, которая показывает, насколько папа и мама были преданы своему «бизнесу», а заодно и иллюстрирует папины методы обучения и воспитания детей; можно понять, каким образом он запечатлел в нашем сознании важность этой заповеди, заповеди приема гостей.

Эстер рассказывает

Ты знаешь, насколько мы всегда были заняты дома. У мамы никогда не было свободной минуты. Она была занята вами, маленькими детьми. Плюс ещё гости, которые приходили без всякого предупреждения в любое время суток.

Поскольку я была самой старшей, от меня ожидалась самая большая помощь. Я была счастлива, если мне удавалось хоть ненадолго спуститься во двор, чтобы попрыгать на скакалке или поиграть в классы с другими девочками.

Как-то раз, когда мне было почти десять лет, мама прошептала мне: «Эстер, у меня есть для тебя сюрприз. Из-за того, что ты такая хорошая девочка и всегда так мне помогаешь, я хочу взять тебя проводить дядю Янкева Лейба, который едет в Европу. Его корабль отчаливает завтра.»

Я была вне себя от радости и ожидания; я увижу настоящий океанский лайнер, и к тому же, мама будет только моя! Всю ночь я не могла сомкнуть глаз от восторга.

Уже с раннего утра я стала приставать к маме: «Когда мы уже поедем? Что мне надеть?»

Мама всё время старалась меня утихомирить: «Тише! Если остальные дети узнают об этом, они тоже за нами увяжутся. Сейчас слишком рано. Корабль отшвартовывается только в три часа дня.»

Я выбрала самое красивое платье и почистила субботние туфли. Я так доняла маму, что она наконец разрешила мне одеться. Я была в таком возбуждении, что не могла проглотить полдник. Можно было подумать, что это я уплываю сегодня в Европу!

Наконец, мама начала одеваться. Вызвали тётю Сару, чтобы она смотрела за маленькими детьми — за вами. Ей предстояла очень хлопотная работа — вы чувствовали, что происходит что-то значительное, ведь недаром мама меня одну куда-то везет.

После, как мне показалось, многих часов приготовлений, мама наконец была готова к выходу. «Эстер», прошептала мне мама, «выскочи тихонько за дверь так, чтобы малыши этого не увидели.» Только я подошла к двери, как она вдруг распахнулась, и в квартиру зашел папа в сопровождении гостя.

«Начинайте работать!», сказал он весело. «У нас гость!» У папы в глазах была та искорка, которая всегда появлялась у него, когда в дом приходили гости. Это трудно объяснить, но даже будучи маленько девочкой, я уже научилась узнавать её.

Это означало конец всех моих мечтаний. Мир в одночасье рухнул. Сразу стало понятно, что мы не сможем поехать в порт. Мама пыталась меня успокоить, но я была в таком состоянии, что это было совершенно безнадежно.

Я ненавидела весь мир и хотела убежать из дома, как можно дальше от всех этих гостей, но боялась сказать что-либо папе. Я убежала в спальню и горько разрыдалась.

Папа зашел за мной в комнату. «Эстер», сказал он мягко, «сейчас не время плакать, потому что маме нужна твоя помощь. Мы поговорим об этом позже.»

Когда гость поел и ушел от нас, день уже клонился к вечеру. Крепко взяв меня за руку, папа отвел меня в комнату и закрыл дверь.

«Послушай, дочка, я объясню тебе, почему тебе не о чем плакать. На самом деле, ты должна чувствовать, что ты самая счастливая девочка во всем мире!»

«Не думай, что когда мы даём гостям еду, то мы делаем им одолжение. На самом деле, они делают великое одолжение нам. Знаешь, сколько мы сегодня заработали? Мы одна из самых богатых семей в Америке!»

«Посмотри на дома своих подруг. У них дома бывают бедняки? Нет! В Америке очень немного семей, бизнес которых — кормить голодных и обездоленных гостей. Люди соблюдают сотни заповедей, но заповедью приема гостей пренебрегают почти все.»

«Эстер, ты знаешь, что делаем я и мама? Мы монополизировали рынок этой великой заповеди! Все дивиденды, которые мы получим за неё, останутся у нас в семье навсегда. Ты очень богатая девочка, поскольку так много помогаешь маме с гостями. Твои дети и внуки тоже будут богатыми благодаря этому — благодаря нашему уникальному бизнесу по приему гостей.»

«Ты пойдешь с мамой куда-нибудь в другой раз. Когда представляется возможность заработать миллионы за короткий срок — надо этот шанс хватать! Не давай ему утечь между пальцами.»

Я поняла не всё, что папа мне сказал, особенно коммерческий аспект «монополизации рынка». Однако, что-то екнуло у меня глубоко в душе. Я почувствовала себя частью чего-то очень большого и удивительного.

Неожиданно мое разочарование улетучилось. Я действительно почувствовала себя одной из самых богатых девочек в мире.

— 3 —

Эстер очень серьёзно заболела. Доктор Блюстон, наш семейный врач, осмотрел её и покачал головой. Папа и мама, встревоженные и испуганные, ждали приговора. «Рэб Яаков Йосеф, у вашей девочки дифтерия. Она в критическом состоянии. Вы должны срочно отвезти её в больницу.»

Эстер лежала в больнице, витая между жизнью и смертью. Мама денно и нощно сидела рядом с ней, произнося Теиллим (псалмы). Все наши друзья и родственники молились за неё.

Папа собрал миньян (десять мужчин) и поехал с ними на могилу Рава Якова Йосефа, который когда-то был главным раввином города Нью Йорка. Они молились и добавили ей ещё одно имя — Хая, что означает «жизнь». Теперь мою сестру будут звать Хая Эстер.

В четверг вечером папа сказал маме: «Эйдл, я хочу, чтобы ты поехала домой и начала готовить еду для гостей, как обычно. Я хочу, чтобы всё было, как всегда. Пусть Босс примет наши молитвы в заслугу соблюдения Шабата и приема гостей, и пусть Хая Эстер выздоровеет.»

Мама не стала спорить. Она вышла из комнаты, в которой лежала её смертельно больная дочь, бросив на неё последний, горестный взгляд, и поехала домой.

Весь Шаббат папа никак не проявлял гложущую его сердце тревогу. Дом был полон гостей. Подавались горячие субботние блюда. Папа пел субботние песни и обсуждал вопросы, связанные с Торой.

Однако, наши друзья и родственники не разделяли папино упование. Тётя Молли, папина сестра, дежурила на улице, ожидая, что трагические новости могут прийти в любой момент. (В те дни дифтерия почти всегда оканчивалась летально.)

В субботу утром, телеграмма принесла страшную весть. Тётя Молли перехватила телеграмму. В истерике, она побежала к соседям и безудержно рыдала вместе с ними весь Шаббат. Конечно же, они решили, что сообщат папе и маме трагическую новость только после окончания субботы и авдалы (церемонии, символизирующей разделение между субботой и буднями).

Когда папа закончил авдалу, и тётя Молли уже открыла было рот, чтобы выпалить страшную новость, в дверь постучал посланник с телеграммой. Она гласила: «Эстер Герман жива и вне опасности».

Первая телеграмма была результатом ошибочного установления личности больничным персоналом. Жертвой болезни стала другая девочка, которая лежала в той же комнате, что и наша Эстер, и также болела дифтерией.

Когда папе и маме рассказали, что произошло, папа сказал: «видишь Эйдл, как Шаббат и наши гости охраняют нас от беды!»

— 4 —

Как видно из следующих писем моей внучки Либы, прием гостей и вера в то, что Всевышний управляет жизнью каждого человека индивидуально, передаются из поколения в поколение в нашей семье.

Первое письмо моей внучки Либы

Дорогая бабушка,

Я хочу рассказать тебе случай, который произошел с нами в последний Шаббат. Я уверена, что ты будешь очень горда поведением своего правнука Шлойми.

Несколько раз в год, кроме посотянных гостей, мы приглашаем к себе домой на Шаббат двух пожилых людей. Нельзя сказать, чтобы они умели вести себя за столом. Но как раз в этом и заключается заповедь приема гостей! Я должна сказать, что наши дети очень воспитаны, и никогда не высказываются о поведении этих людей во время еды.

В последний Шаббат, наш Шлойми, которому восемь лет, прошептал мне, что не хочет сидеть рядом с ними. Я показала ему большущую фотографию деда Янкева Йосефа, которая висит у нас в гостиной. «Смотри», сказал я тихо, «это твой пра-пра-дедушка. Прием гостей было для него особенно важной заповедью. Знаешь, я уверена, что у него за столом сидело не два пожилых человека, которые, возможно, ели не совсем так, как полагается. У него было множество таких гостей! И он всех принимал с радостью, и все они чувствовали себя как дома.

Дедушка будет очень, очень горд, если его пра-правнук сядет рядом с этими гостями.»

Не говоря больше ни слова, Шлойми сел на свое место. После киддуша, я указала на дедушкину фотографию и шепнула Шлойми: «посмотри, дедушка улыбается тебе». Я уверена, что действительно так и было.

С любовью,

Либа

Второе письмо моей внучки Либы

Дорогая бабушка,

Со мной произошел интересный случай, и я подумала, что тебе будет интересно об этом прочитать. Мы с Аароном взяли детей в “Great Adventures”. Это огромный парк отдыха в Нью Джерси. Он такой большой, что для того, чтобы увидеть все аттракционы, там надо провести как минимум два дня! Но нам хватило второй половины дня, чтобы отдохнуть. Мы провели там несколько очень приятных часов со многими другими религиозными семьями.

Наш трехлетний Хаим, который устал от приключений, сидел у себя в коляске. Он заснул, и голова у него свесилась набок. Вдруг я заметила, что у него на шее появилась большая шишка. Возможно, я слишком чувствительна, но я была в панике. Воображение стало рисовать мне страшные картины. Глядя на шишку, я сделала то единственное, что можно было осмысленно сделать в тот момент: я стала просить Всевышнего, чтобы Он как можно скорее послал мне педиатра, которого я могла бы спросить, что это такое. Я не знала, смогу ли я выдержать до следующего утра, когда можно будет отвести Хаима к нашему врачу.

Гуляя по парку, я все время внимательно смотрела вокруг. Положа руку на сердце, надо сказать, что вероятность прямо в парке обнаружить доктора была очень низкой. Но в тот момент я не могла трезво мыслить. Я подумала, что всё в руках Всевышнего, что Он поможет мне справиться с этой ситуацией. Примерно через десять минут я увидела мужчину с несколькими детьми, которые шли в нашу сторону. У меня заняло несколько секунду понять, что он мне знаком. «Вот тебе на», сказала я Аарону, «это же доктор Штатфельд!» (Это педиатр, который каждое лето приезжает на дачу рядом с нами.) Само собой, я тут же схватила Хаима и побежала к нему. Я сказала ему, что Всевышний послал его именно в тот момент, когда он был нам так нужен!

Оказалось, что «шишка» — это просто сильно распухшая гланда. Осмотрев Хаима, доктор Штатфельд объяснил нам, что это иногда происходит, когда ребенок переносит какую-либо болезнь, и нет причин для беспокойства. (Хаим действительно только что выкарабкался из ветрянки.)

Я в очередной раз поражаюсь, как Всевышний заботится обо мне. Если бы я увидела доктора Штатфельда за несколько минут до того, как заметила у Хаима шишку, я бы, будучи в состоянии паники, обежала весь огромный парк, стараясь найти его. Но Всевышний привел его к нам как раз в тот момент, когда он был нам так нужен! Как я благодарна Ему не только за то, что Он послал нам врача, но, в первую очередь, за то, что у Хаима всё в порядке.

Бабушка, наверняка, эта история тебе очень понравилась, правда?

С любовью,

Либа

— 5 —

Однажды мне позвонила незнакомая мне женщина по имени Дина. Дина замужем и неё двое детей-подростков. Она живет в небольшом городке, достаточно далеко от Иерусалима. Самая большая радость для неё — это держать двери своего дома открытыми для любого человека, которого можно накормить. Хоть она и не религиозна, она откашеровала всю свою кухню и всю посуду, чтобы те, кто соблюдает кашрут, также могли есть у неё дома. Она испытывает полное счастье только тогда, когда её дом полон голодных людей, которых она может накормить вкусной едой.

Дина рассказала мне, что однажды днем она была одна дома. Вдруг её совершенно поразило видение — ей показался пожилой бородатый мужчина. Его сияющее лицо было окружено ярким светом, и он смотрел на неё лучезарными глазами. У неё не было никакого понятия, кто этот человек. Через несколько мгновений, видение исчезло.

Через несколько дней к ней в гости пришла одна её подруга и принесла ей подарок — мою книгу «הכל לאדון הכל» — перевод первого издания книги «Всё для Босса» на иврит. Дина взглянула на обложку, и, к своему полному изумлению, обнаружила, что изображенное на ней лицо — это тот самый человек, которого она увидела несколько дней назад. Конечно же, она прочитала эту книгу от корки до корки. История моего отца произвела на неё очень сильное впечатление, особенно то, как он всегда принимал гостей. Она решила позвонить мне и рассказать об этом необычайном случае.

Меня её звонок очень сильно взволновал. Я сказала ей, что по-моему, моего отца, благословенной памяти, специально послали к ней, чтобы передать ей важное сообщение. «Раз вы так ревностно выполняете заповедь приема гостей, а это действительно очень большая заповедь, — сказала я ей, — и к тому же, это доставляет вам такую большую радость, вам, конечно же, было бы очень важно исполнять также и другие заповеди.» Я посоветовала ей поговорить с раввином о соблюдении субботы и праздников, произнесении благословений до и после еды и о заповедях, которые в первую очередь относятся к женщинам.

Дина сказала мне, что она обсудит это с раввином, и попытается сделать то, что в её силах.

С тех пор я поддерживаю с ней постоянный контакт. Теперь Дина соблюдает Шаббат и также учится радоваться соблюдению многих других заповедей.

Воистину удивительно, насколько те, кто ушли от нас, близки к тому, что происходит в этом мире, и как моего папу, благословенной памяти, послали к Дине благодаря её любви к заповеди приема гостей. Хоть папы уже давно нет среди нас, он помог Дине встать на пусть возвращения к еврейской традиции и соблюдения законов Торы.

— 6 —

Когда папа и мама поженились, они въехали в трехкомнатную квартиру на третьем этаже 58ого дома на улице Фирст в Манхэттене. Когда семья разрослась, и у них появилось много гостей, они переехали в освободившуюся пятикомнатную квартиру на том же этаже.

К счастью, в этом доме у них были прекрасные соседи: мистер и миссис Волдман, их две взрослые дочери, Фани и Гуси, и их сын, Бени. Их квартира была прямо под нашей. Миссис Волдман, набожная женщина с добрым сердцем, сразу же взяла папу и маму под свою опеку, как собственных детей. Она стала нашей третьей бабушкой, а Фани и Гуси — нашими тетями.

Со всеми проблемами и вопросами, которые возникали у молодой женщины и молодой матери, мама обращалась к миссис Волдман. Она всегда была готова выслушать и помочь. Именно миссис Волдман помогала маме при всех пяти родах, так как обе наши бабушки, бабушка Андрон и бабушка Герман, жили слишком далеко от нас.

Фани и Гуси ходили с нами покупать одежду, начищали наши белые туфельки, всячески украшали нас и терпеливо выслушивали все наши детские истории и проблемы.

Миссис Волдман также стала маминой постоянной помощницей с гостями. Она всегда готовила локшн (вермишель), который клали в куриный суп в пятницу вечером. Она также помогала маме печь небольшие халы.

Мама сама пекла все халы для гостей. Кроме этого, она пекла небольшие халы, которые мы потом разносили по трем синагогам для третьей трапезы.

Моей обязанностью было доставить эти халы в синагоги «Тиферес Йерушалаим», «Аншей Меймад» и «Маковер». Я выполняла эту задачу с гордостью, так как папа внушил мне, что многие евреи произнесут благословение на эти халы, и у меня тоже будет своя доля в этой заповеди.

Когда я выбирала одну из своих подруг, чтобы та помогла мне отнести халы, это считалось большим почетом для неё.

Со временем, мы уехали из 58ого дома на улице Фирст в 108ой дом на улице Ист Бродвей. Папа хотел жить поближе к ешиве и синагоге «Тиферес Йерушалаим» и к школе «Раби Яаков Йосеф».

Но близкие, теплые отношения с семьей Волдманов продолжались. Более того, именно папа познакомил Фани и Гуси с их будущими мужьями. Фани вышла замуж за Аврома Лифшица, который часто бывал у нас. Их свадьбу устроили в нашей квартире на Ист Бродвей. Гуси вышла замуж за одного из папиных учеников, Яакова Халперна.

Все годы мы оставались приемными детьми семьи Волдманов.

— 7 —

В четверг днем мама и миссис Шройт усердно чистили морковку и картошку для субботнего чолнта и циммес. Миссис Шройт приходила каждую неделю, чтобы помочь маме. Она была кудесницей чистки картошки. Я с изумлением смотрела, как она за мгновения очищала картошину, ни разу даже не взглянув на неё!

Неожиданно папа влетел в квартиру с большим, громоздким пакетом в руках. «Эйдл, — воскликнул он возбужденно, — посмотри, что я купил! Это облегчит тебе работу на кухне.»

Он расчистил место на столе в столовой, развернул загадочную упаковку, и с гордостью показал маме её содержимое. Все кухонные новшества, которые только можно себе представить, высыпались на стол: картофелечистки, скребки, мялки, терки, соковыжималки всех возможных размеров и конструкций.

Мама и миссис Шройт смотрели на всё это с изумлением. Наконец, мама обрела дар речи. «Янкев Йосеф, это наверное стоило целое состояние. Где ты всё это достал?»

«Я шел по улице и вдруг нашел десятидолларовую бумажку. Это дар Свыше! Тогда я пошел в «Магазин за пять и десять центов» Вулворта, и купил там всё, что может помочь тебе сэкономить время и усилия» — закончил папа с удовлетворением.

«Вот, возьми этот скребок и попробуй, Эйдл», уговаривал маму папа. Он также протянул миссис Шройт картофелечистку. Обе взяли эти устройства с большой опаской, как будто у них в руках оказалось грозное оружие.

Мама взяла скребок и напала на морковку. Но шелуха и не думала сходить с неё. Тем временем, миссис Шройт пыталась совладать с картофелечисткой, которая всё время выскальзывала у неё из рук.

После нескольких минут напряженных попыток научиться пользоваться новым оборудованием, мама подняла руки. «Может быть для детей это неплохая игрушка, Янкев Йосеф, но для меня…» Она взяла в руки свой любимый нож и несколькими точными движениями довела морковку до идеальной чистоты. Миссис Шройт, следуя маминому примеру, отбросила в сторону картофелечистку, как будто она жгла ей руки, схватила свой нож, и за секунду картофелина была полностью очищена.

Папа был раздосадован. Первый раз на моей памяти он не знал, что сказать.

— 8 —

Папа пытался облегчить и мою долю. Он купил мне ведро со специальным прессом для отжимания швабры. У него была особая педаль, которая открывала этот пресс. Папа терпеливо учил меня, что надо сделать, чтобы отжать в этом устройстве половую тряпку. Но каждый раз, когда я наступала ногой на педаль, пыталаясь пропустить мокрую тряпку сквозь пресс для отжимания, ведро опрокидывалось, и мыльная вода разливалась по всему полу.

Когда папа понял, что из меня никогда не получится хорошей поломойки, он начал сам энергично мыть полы перед каждой субботой, с апломбом используя свое устройство для выжимания тряпок.

Но только вечером, после окончания субботы, начиналось настоящее «веселье». Стол на кухне был завален высоченными горами грязной посуды, покрытой слоем высохших остатков. Мам включала водяной бак, чтобы была горячая вода. Дети должны были по очереди участвовать в мытье посуды. Когда я была совсем маленькая, я должна была стоять на табуретке, чтобы достать до раковины. И, тем не менее, я тоже была обязана внести свой вклад в общее дело. Мама драила огромные кастрюли. Они были таких гигантских размеров, что я иногда пряталась в них, когда мы играли в прятки.

— 9 —

Однажды, во время похода по магазинам, мама поскользнулась на банановой кожуре, упала и сломала руку. Это была настоящая катастрофа. С рукой в гипсе, мама ничего не могла делать. Ей нужна была помощь в уходе за детьми и за многочисленными гостями.

Папа нанял домработницу, пожилую женщину, постоянно оплакивающую свою тяжкую долю. Однако, в нашем доме, к ней относились как к принцессе.

Она просыпалась рано утром и сразу бежала в синагогу на молитву. Маме приходилось самой поднимать нас и отправлять в школу, насколько это было возможно с гипсом на руке. Когда Миссис Р. возвращалась из синагоги, она медленно, со смаком, завтракала. Днем ей снова надо было идти в синагогу на молитву. Именно в то время, когда она была позарез нужна маме, она всегда оказывалась на молитве в синагоге. Но мама никогда не предъявляла ей претензий, и относилась к ней с большим уважением.

Когда приходило время ложиться спать, папа сам стелил миссис Р. постель.

Когда рука стала немного заживать, мама сказала папе: «Янкев Йосеф, мне больше не нужна домработница. У меня нет больше ни сил, ни времени за ней ухаживать!»

Уходя, миссис Р. слезно прощалась с нами. Мама вздохнула с облегчением.

— 10 —

«Монополизируя рынок», папа выбрал себе отличного партнера для управления своим «бизнесом». Мама вносила свою лепту преданно и с полной отдачей.

Однажды в Нью Йорк по какому-то делу приехал один человек, живущий за границей. Он начал выяснять, где можно достать кошерную еду, и его направили в дом Германов. Он постучал к нам в дверь утром в пятницу, и обнаружил дома маму, которая была занята подготовкой к Шаббату.

«Извините», сказал он робко, «я бы хотел питаться у вас дома те несколько дней, что вынужден провести в Нью Йорке. Я искал, где можно приобрести кошерную еду, и меня направили в ваш дом. Конечно же, я с радостью заплачу вам столько, сколько вы захотите.»

«Вы можете есть у нас. Оставайтесь у нас сколько угодно», уверила его мама. «Не волнуйтесь о плате. Мы это обсудим, когда вы будете уезжать.»

Этот гость питался у нас до следующего вторника. Перед тем, как уехать, он вытащил кошелек и сказал маме: «Миссис Герман, я хочу от всего сердца поблагодарить вас за гостеприимство и за вкусную еду, которой вы меня кормили. Пожалуйста, скажите мне, сколько я вам должен.»

Мама посмотрела на него с недоумением. «Неужели вы ожидаете, что я продам заповедь приема гостей за деньги?»

«Но… Но… Миссис Герман», сказал он, заикаясь, «ведь вы сказали мне, что мы обсудим оплату, когда я буду уезжать.»

Мама улыбнулась ему. «Вот мы её и обсудили!»

— 11 —

Было два часа ночи, когда в нашу дверь тихонько постучали. Папа услышал стук и вскочил с кровати, чтобы впустить гостя. Мама тоже проснулась.

Гость был голоден и страшно устал. Его рейс задержался, и вся поездка заняла на много часов больше, чем он ожидал. Мама сразу же побежала готовить ему еду, а папа мягко говорил с ним, проявляя интерес к его мытарствам.

Наш гость пришел «домой».

— 12 —

Папа подкрался к кровати одного из гостей, думая, что тот крепко спит. Гость был очень тронут тем, что папа принес ему кувшин с водой и миску, чтобы он смог утром омыть руки. Он также приткнул ему одеяло.

— 13 —

Раби Элиэзер Юдл Финкель, глава ешивы Мир в Польше, и Раби Авраам Кальманович, главный раввин города Тиктин, приехали в Америку в начале двадцатых годов, чтобы добыть деньги для ешивы. Конечно же, они гостили у нас. Они питались у нас не только в субботы и праздники, но и в будние дни. Всё время, что они проводили в Нью Йорке, они были у нас.

Так как мои познания языка идиш оставляли желать лучшего, я в основном говорила с гостями на английском. Однажды, когда Раби Лейзер Юдл заговорил со мной, я заметила, что он меня совершенно не понимает. Меня это очень обеспокоило. «Реббе», сказала я, «я научу вас английскому языку». Каждый день я спешила домой из школы, чтобы дать ему урок.

«Реббе, скажите one!» Я показала ему один палец, что должно было означать число один.

Раби Финкель говорил: «вон!»

«Реббе, надо говорить W-ан». Я старалась поправить его произношение.

Из кухни раздался мамин голос: «Рухома, перестань беспокоить Ребе!» Но Раби Финкель всегда меня защищал, зная, что, хоть я и была маленькой девочкой, но относилась к преподаванию языка очень серьёзно.

Когда моя сестра Фрейда родила своего старшего сына, Авреймала, она из больницы приехала к нам, чтобы оправиться после родов. В наш дом прибыла большущая коляска для новорожденного.

После того, как они побыли у нас несколько недель, пришло время Фрейде и её младенцу вернуться домой. День клонился к вечеру. Нам нужны были двое мужчин, чтобы спустить громоздкую коляску с двух пролетов лестницы на улицу.

Папы не было дома, поэтому мама решила узнать у соседей, может ли ей кто-нибудь помочь. Как только она вышла за дверь, Раби Лейзер Юдл и Раби Авраам Кальманович взяли коляску с двух сторон, и осторожно снесли её вниз по длинной лестнице. Поднимаясь по лестнице, мама вдруг увидела, как два раввина тащат тяжеленную коляску. Она подняла руки в знак протеста. «Пожалуйста, пожалуйста, реббес» — молила мама, «непочетно для раввинов носить коляски. Оставьте её на первой площадке. Кто-нибудь другой отнесёт её вниз.» Но они не послушались маму. Раввины снесли коляску вниз по лестнице и осторожно поставили её на улице рядом с домом.

Взяв Авреймла на руки, мама прошептала ему на ушко: «Авреймеле, ты удостоился великой чести. Два великих мудреца Торы несли твою коляску. Пусть это поможет тебе вырасти настоящим бен Тора.

Папа вбежал в квартиру, размахивая газетой на идиш. «Эйдл», воскликнул он — «скорее сюда!» Мама выбежала из кухни, вытирая руки о фартук.

«Посмотри, что здесь написано!», сказал папа с воодушевлением тыча в газету. Он начал читать вслух: «Великий гений и мудрец, глава ешивы Каменец в Польше, Раби Борух Бер Лейбович и его зять, великий мудрец Раби Реувен Грозовский приезжают сегодня. Многие известные личности, в том числе большие раввины, влиятельные главы общин и другие высокопоставленные лица собираются, чтобы встретить их, когда их корабль причалит в 11 утра. Они останавливаются в Центральном Бродвейском Отеле, на Второй улице в Манхэттене.»

Папа посмотрел на наши большие часы над камином. «Уже три часа с минутами. Я пропустил встречу корабля.» Последняя фраза была произнесена тоном глубокого разочарования.

«Ну», сказала мама — «там и без тебя будет полно людей, которые встретят их».

Папа посмотрел на маму с изумлением и воскликнул: «как ты можешь такое говорить, Эйдл? Если нам представляется шанс пригласить таких великих людей к нам в дом, неужели мы упустим такую блестящую возможность?! Я сейчас же еду в отель, чтобы пригласить их» — сказал папа категорично.

«Послушай, Янкев Йосеф! Их встречает столько известных раввинов и богатых бизнесменов. Неужели ты в самом деле думаешь, что они придут к нам?» Мама посмотрела на наш старый, протертый стол красного дерева и потрескавшиеся кожаные стулья. «Посмотри на нашу мебель. Она практически разваливается!»

Папа заметил, что я сижу за столом на кухне, пью какао и ем шоколадную булочку, из тех, которые мама всегда пекла для меня, когда я возвращалась из школы. «Рухома, надевай пальто. Мы сейчас встретим великих праведников.»

Я одним глотком проглотила булочку, влила себе в горло остатки какао, произнесла благословение после еды, и быстро надела пальто.

«Скорее», молил меня папа. «И так уже очень поздно.»

Выбегая из квартиры, мы услышали, как мама кричит нам вслед: «Удачи!»

Папа летел вниз по лестнице. Я еле-еле поспевала за ним. Мы бежали по улице в сторону трамвая Авеню Би, который шел к Центральному Бродвейскому Отелю.

Во время поездки на трамвае, папа не промолвил ни слова. Он держал меня за руку, периодически сжимая её. Так он говорил мне, что любит меня. Меня охватило чувство великого счастья. Нечасто мы ходили куда-либо с папой вдвоем — только я и он.

Мы вышли из трамвая на расстоянии примерно двух кварталов от отеля. Папа огромными шагами стремительно несся вперед. «Папа,» — сказала я, задыхаясь, «я за тобой не успеваю. Ты так быстро бежишь!»

Папа остановился. «Рухома, когда ты хочешь выполнить заповедь, ты должна бежать, или заповедь убежит от тебя! Особенно если заповедь — это прием гостей.»

Я уцепилась за папин рукав, и мы добежали до отеля. Приближаясь, мы увидели, что рядом с отелем слоняется большая толпа людей. Мы услышали отрывки разговоров: «Рош Ешива сегодня никого не принимает», — сказал один бородатый человек. «Он очень устал», — добавил другой. «Его номер на втором этаже, но туда никого не пускают», — прошептал третий.

«Папа», сказала я с разочарованием, «мы не сможем встретить праведников; сказали, что никого не пускают.»

Папа ничего не ответил. Он протискивался сквозь толпу, я проталкивалась за ним. В конце концов, нам удалось зайти в отель, найти лестницу и подняться на второй этаж по покрытым ковром ступенькам.

В коридоре тоже было множество людей, которые ходили туда-сюда и разговаривали. Мы с папой подошли к двери номера. Папа спросил одного из людей, которые дежурили рядом с дверью, не может ли он сказать пару слов Рош Ешиве. «Мне нужно всего несколько минут», уверял его папа.

«Я очень сожалею, но сегодня он никого не принимает. Возможно, если Вы придете завтра, то сможете поговорить с ним пару минут.»

Вдруг второй дежурный, который стоял недалеко и слышал весь разговор, поспешно подошел к папе. «Извините, как вас зовут?», спросил он.

«Герман», ответил папа.

«Герман? Яаков Йосеф Герман, который принимает гостей?» — продолжал интересоваться дежурный.

Папа ответил: «Да, я Герман с восточной части Манхэттена.»

После этого, без единого слова, нас завели в номер. Раби Борух Бер сидел в кресле. Он поднял свои проницательные голубые глаза и посмотрел на нас. Я, как завороженная, смотрела на его сияющее лицо. Раби Реувен, его зять, который перед этим с кем-то разговаривал, замолчал и тоже уставился на нас.

Человек, который завел на в комнату, быстро сказал: «Пришел Раби Яаков Йосеф Герман.»

Папа обратился к Раби Боруху Беру и Раби Реувену: «Я пришел, чтобы пригласить вас к себе домой», сказал он вежливо.

«Ой, слава Б-гу, что вы пришли. Мы вас очень ждали», сказал Раби Борух Бер с облегчением.

«Нам нужно лишь пару минут, чтобы собраться», добавил Раби Реувен.

Я взглянула на папу с изумлением. Но его лицо не выражало никакого удивления — оно сияло от радости.

Через некоторое время мы все вышли из номера, спустились на лифте вниз и пошли в сторону машин, которые стояли напротив отеля. Мы сели в машину, за рулем которой сидел специальный шофер. Раби Борух Бер, Раби Реувен, ещё один человек, папа и я ехали вместе. Ещё несколько машин быстро наполнились людьми и поехали за нами.

Во время поездки папа стал извиняться перед нашими почетными гостями. «Я понятия не имел, что вы приезжаете. Если бы я знал, то обязательно приехал бы в порт, чтобы встретить вас. Я только сейчас узнал о вашем прибытии.»

По дороге я узнала, что человек, который поехал с нами, он же хозяин машины, был известным миллионером, владельцем фабрик фирмы «Рокеах», производящих кошерные продукты. Когда мы подъезжали к дому, папа шепнул мне: «Рухома, как только машина остановится, быстро беги наверх и скажи маме, чтобы она всё подготовила».

Я взлетела вверх по лестнице. Ворвавшись в квартиру, я закричала во весь голос: «мама, мама, они приехали!!! Великий праведник, его зять и ещё много людей поднимаются сюда. Папа велел всё подготовить.»

Мамино лицо сияло гордостью за папу. «Никто не может сделать то, что может сделать папа» — сказала она.

Я заметила, что стол в гостиной уже был накрыт белоснежной скатертью. Горка резаного хлеба красовалась в хлебной корзинке. На плите варилась большущая кастрюля еды.

«Мама, ты знаешь, кто ещё идёт сюда? Мистер Рокеах, известный богач. Мы ехали у него в машине.» Я подбежала к шкафу, вытащила оттуда несколько коробок порошка для мытья посуды фирмы Рокеах, и расставила их по самым видным местам в квартире. Я надеялась, что он заметит их, проходя в гостиную.

За несколько минут наш дом наполнился людьми до отказа. Раби Борух Бер и Раби Реувен сидели на наших потрескавшихся стульях, за протертым столом красного дерева, и ели вкусную, горячую еду.

После нескольких недель, мама уже не могла сдерживать любопытство. Наконец, она спросила Раби Реувена: «Как так получилось, что вы выбрали именно наш скромный дом, когда так много больших раввинов и богачей несомненно приглашали вас к себе?»

«Сначала, я хочу объяснить вам, почему Раби Борух Бер приехал в Америку», ответил Раби Реувен. «Последние несколько лет были очень тяжелыми для Ешивы Каменец с финансовой точки зрения. Дела становились всё хуже и хуже, и мы постепенно влезли в огромные долги. Депрессия в Америке так повлияла на наши доходы, что мы уже боялись, что нам придется закрыть Ешиву, не дай Б-г.»

«Кроме того, наш старый посланник заболел, и не мог больше добывать деньги для Ешивы. Единственный выход, который у нас оставался, — это самому главе Ешивы поехать в Америку чтобы спасти Ешиву.»

«Когда Глава Ешивы первый раз услышал эту идею, он с беспокойством покачал головой. Как мог он оставить своих учеников на столь долгий срок? И где бы он нашел в Америке дом, в котором он мог бы на все сто процентов полагаться на кошерность еды?»

«Что касается еды, — уверил его старый посланник, — вы можете не волноваться. В Нью Йорке живет один очень Б-гобоязненный человек, великий праведник, который всем известен как махнис орхим (принимающий гостей). Все посланники питаются у него дома. Вы можете на него полностью полагаться. Его зовут Реб Яаков Йосеф Герман».

«Ну, — сказал Раби Борух Бер, — мы должны сейчас же написать ему письмо чтобы узнать, сможем ли мы питаться у него в доме».

«Ему даже не нужно писать, — сказал посланник. «Он обязательно сам придет к вам, как только вы прибудете, и будет умолять вас прийти к нему. Я в этом абсолютно уверен».

«Знаете, — сказал Раби Реувен, — когда Реб Яаков не появился на корабле, чтобы встретить нас, и не пришел в отель, мы очень нервничали. У нас даже не было вашего адреса. Но посланник оказался прав. Нам действительно было не о чем волноваться. Реб Яаков Йосеф, великий махнис орхим, сам пришел, чтобы пригласить нас к себе домой. Пусть этот дом будет благословен.»

— 15 —

Раби Реувен рассказал нам о случае, который произошел с ним в гостинице в Париже, по дороге в США. Утром в субботу он зашел в один из туалетов. К его великому ужасу, электрический свет зажегся автоматически. Он сразу же понял, что, если он выйдет из туалета, свет снова выключится, и он опять нарушит Шаббат.

Тем временем Раби Борух Бер был чрезвычайно обеспокоен исчезновением своего зятя. Только после длительных поисков и расследований удалось обнаружить пропавшего раввина. А Раби Реувену пришлось провести весь Шаббат, будучи плененным в туалете.

— 16 —

Раби Борух Бер и Раби Реувен провели в США почти два года. Когда они оказывались в Нью Йорке, они проводили все дни, с раннего утра и до поздней ночи, у нас дома. В отеле они только ночевали. Однако, время от времени им приходилось уезжать в другие города, чтобы искать финансирование для Ешивы, и мы скучали по ним, когда их не было.

Хоть я тогда была очень маленькой девочкой, действия Раби Боруха Бера производили на меня очень сильное впечатление. Его присутствие наполняло меня духовной удовлетворенностью. Спеша из школы домой, я надеялась, что эти раввины будут у нас, а не где-нибудь в поездке в другом городе.

Раби Борух Бер почти весь день держал во рту незажженную сигарету. Когда его спросили об этом, он сказал, что его отец однажды сказал: «я был бы более доволен, если бы ты не курил.» С этого дня он ни разу не зажег сигарету.

Было удивительно смотреть, как Раби Борух Бер произносил благословения на еду. Каждый раз, когда он начинал броху, я смотрела на него как завороженная. Он начинал: «Б… б… б… б…», пока в конце концов его уста не произносили слово борух. Это «заикание» было результатом того, что он каждый раз напряженно сосредотачивался на слове борух, и на значении благословения Всевышнему.

И папа, и Раби Борух Бер давали почувствовать настоящий дух Шаббата, когда пели субботние песни, земирот. Когда папа пел, его голос был полон чувства, ярко-красные щёки горели, а глаза сияли любовью к Боссу. Лицо Раби Боруха Бера лучилось духовным светом. Его голос приводил нас в восторг. Я думала: «именно так ангелы поют свою песнь».

Многие люди приходили, чтобы услышать, как он поёт субботние песни, некоторые издалека. Когда у нас дома не оставалось уже и стоячих мест, толпа выплескивалась на лестничную площадку и даже змеилась вниз по лестнице.

Однажды в пятницу поздно вечером папа разбудил моего брата. «Нохум Довид, — сказал он мягко, — я хочу, чтобы ты увидел, как спит праведник». Он подвел его к Раби Боруху Беру, который спал, подняв руки выше пояса. Он выглядел как ангел.

— 17 —

Мой племянник, Моше Аарон, рассказал мне, что в честь Раби Борух Бера была устроена торжественная церемония, которая заключалась в том, что мэр Нью Йорка Джимми Вокер преподнес ему специальный «ключ» от города. Во время вручения ключа, мэр сказал: «Раби Лейбович доказывает неверность теории эволюции Дарвина. Такого святого человека, как он, мог создать только Б-г!»

На улице шел настоящий ливень, а Раби Борух Бер никак не мог найти свои калоши. Я помогала ему в поисках. Я заползла под наш большущий буфет, обнаружила калоши в самом дальнем углу у стенки, и вытащила их оттуда.

Раби Борух Бер щедро благословил меня. «Рухома, пусть ты найдешь свою истинную пару!»

Столь теплое благословение, полученное от такого большого праведника, было наградой, совершенно несообразной с моими незначительными усилиями.

— 18 —

Раби Борух Бер заболел, и врач прописал ему постельный режим. Из-за этого он не мог возвращаться в Центральный Бродвейский Отель, где он обычно ночевал.

«Реббе», уверил его папа, «у нас полно места. Вы будете спать у нас, пока полностью не выздоровеете.»

«Рухома», прошептал мне папа, «пока Раби Борух Бер не поправится, он будет спать у тебя в комнате».

«А где же я буду спать, папа?»

«Не волнуйся, для тебя найдется место», сказал папа с уверенностью. После этого, я несколько ночей спала на полу в гостиной.

Как раз в тот период, когда Раби Борух Бер жил у нас, многие главы ешив из Европы и Америки решили организовать «Ваад а-Ешивос». В Европе уже существовала подобная организация, направленная на оказание финансовой помощи ешивам и их учащимся. Теперь новая организация была учреждена специально для того, чтобы действовать в Америке.

В 1929 году, в день перед началом праздника Шавуот, десять глав ешив собрались вокруг нашего старенького стола красного дерева. Среди них были Раби Борух Бер, Раби Реувен, Раби Шимон Шкоп из ешивы Гродно, Раби Эльхонон Вассерман из ешивы Баранович, Раби Борух а-Леви Горовиц из ешивы Слободка, Раби Йосеф Каанеман из ешивы Поновежис (которая тогда находилась в Литве; после уничтожения еврейского населения Литвы нацистами, Рав Каанеман открыл ешиву с тем же названием в израильском городе Бней-Брак), и ещё несколько человек.

Тогда я поняла, почему папа всегда считал, что наш старый стол ценится на вес духовного «золота».

— 19 —

Раби Борух Бер и Раби Реувен возвращались в Каменец. Дома мы уже чувствовали себя одиноко, лишь только думая об их отъезде.

Тысячи людей пришли, чтобы попрощаться. Улица была полна людей. Каждый надеялся получить благословение от великого праведника и взглянуть на него последний раз.

«Рухома!», подозвал меня папа — «скорее! Раби Борух Бер хочет благословить тебя». Во всей этой суматохе, папа не забыл позвать меня. Мы с папой быстро зашли в гостиную, и Раби Борух Бер меня прочувствованно благословил. Я уверена, что его благословение принесло мне огромную пользу.

— 20 —

Раби Яаков Моше Циммерман, шурин Раби Боруха Бера Лейбовича, приехал, чтобы остаться в Нью Йорке. Он приехал со своим сыном-подростком Хаимом. Его жена, ребецин Эстер Гиттл, их дочери Рохл и Тоби и младший сын, Хершл, остались в России.

Раби Циммерман сразу занялся получением необходимых бумаг для остальных членов своей семьи. Тем временем, он и Хаим гостили у нас дома в течение почти двух лет, которые потребовались для оформления иммиграционных документов для всей их семьи.

Хаим был гениальным мальчиком, полным энергии. Его проказы с гостями приводили в смятение его отца, который изо всех сил старался справиться с выходками своего сына. Хаим очень оживил наш дом.

Он помогал подавать гостям еду в пятницу вечером и в субботу утром. Мама, однако, не доверяла ему горячий куриный бульон. Однажды в пятницу вечером Хаим взял новорожденного котенка (наша кошка только что родила) и посадил его прямо на голову гостю, который в этот момент подавал горячий бульон с вермишелью. Крики гостя и мяуканье котенка заставили папу и Раби Циммермана побежать на кухню. Хаим был серьёзно наказан. Будучи тоже подростком, я получала большое удовольствие от переполоха.

Мама обычно подавала на десерт тушеный чернослив. Был один гость, который всегда настаивал, чтобы ему давали не более, чем ровно одну ягоду чернослива. Неделю за неделей он повторял Хаиму одну и ту же просьбу, а Хаим следовал его инструкциям. В конце концов, Хаим взял наш самый большой круглый поднос, положил точно в центре единственную одинокую черносливину и подал гостю. Поднос занимал почти половину стола. Папа Хаима громко отругал его, но тот отнесся к этому спокойно.

Мама смотрела на выходки Хаима с материнским терпением. Она жалела мальчика, который был оторван от матери.

В один прекрасный день, Раби Циммерман принес радостную новость. Его жена и две дочери должны скоро приехать, а младший сын прибудет немного позже. Но в последний момент к всеобщему разочарованию выяснилось, что ребецин Циммерман получила отказ. Ей не дали визу из-за того, что она подхватила какую-то инфекцию, и у неё воспалился глаз. Поэтому, Рохл и Тоби Циммерман должны были приехать сами.

К тому времени, я была обручена с Моше. Раби Циммерман попросил нас встретить своих дочерей в порту, поскольку у него в это время была какая-то важная встреча в другом городе, и он не успевал попасть в порт вовремя.

Мы с Моше поехали в порт на метро. Когда мы прибыли, корабль уже пришвартовался, и почти все пассажиры высадились на берег. Рохл и Тоби одиноко стояли на огромной палубе, тревожно вглядываясь в проходящих внизу людей.

Мы стали выяснять у дежурного иммиграционного офицера, когда их смогут выпустить. Он сообщил нам, что сначала они должны пройти регистрацию на острове Эллис, куда отправляли всех иммигрантов. Эта процедура могла занять несколько дней. Мы не знали, что нам делать. Мы не могли вернуться домой без дочек Рава Циммермана ни при каких обстоятельствах. Их отец был бы чрезвычайно расстроен таким поворотом событий.

В конце концов нам с Моше удалось добиться, чтобы нас пустили к начальнику таможни и иммиграции. Состроив максимально серьёзные и авторитетные мины, мы сказали ему: «Мы опекуны этих девушек. Мы не можем допустить, чтобы их отправили на остров Эллис. Мы гарантируем, что будем заботиться о них и удовлетворять все их потребности.»

Иммиграционный офицер внимательно осмотрел нас. Нельзя сказать, что мы выглядели как подходящие опекуны для двух подростков. Мы сами были ненамного старше их; мне было семнадцать лет, а Моше — девятнадцать. Тем не менее, что-то в нашей манере вести себя произвело на него впечатление, и он выдал нам документы для освобождения девочек.

Рохл и Тоби приехали к нам домой, где и произошла радостная встреча с папой и братом Хаимом. Все они жили у нас дома, пока им не удалось снять квартиру и устроиться.

Все были страшно счастливы, когда реббецин Циммерман и Хершелю наконец удалось приехать в США и воссоединиться со своей семьей.

(Раби Хаим Циммерман, который ушел от нас несколько лет назад (в 1995 году), стал одним из величайших знатоков Талмуда и возглавлял несколько ешив.)

— 21 —

Раби Ицхок Шмидман прибыл в США в декабре 1926го года, чтобы занять должность раввина в городе Ньюпорт в штате Роуд Айленд. Как и для многих других еврейских семей, которые хотели перебраться в Соединенные Штаты, единственная возможность сделать это заключалась в том, чтобы вначале муж сам как-то устроился, а потом послал своей семье деньги для переезда. Он оставил жену и маленьких детей в своем родном городе Симятич в Польше. Будучи молодым человеком, он учился в ешиве Новардок (Новогрудок), а позже в ешиве Мир, где прославился своими обширными знаниями.

Прожив короткое время в Ньюпорте, он решил, что ему лучше жить в Нью Йорке. Он взял на себя работу финансирования ешивы Мир, и в течение следующих трех лет, гостил у нас всегда, когда бывал в Нью Йорке, пока его жена и дети не присоединились к нему.

Ночью наша гостиная превращалась в спальню для гостей. Стол и стулья сдвигали в угол, и комната наполнялась раскладушками.

Однажды вечером, когда Раби Ицхок поздно вернулся, оказалось, что все кровати уже заняты. Раби Борух Бер, который тогда гостил у нас, и иногда оставался ночевать, настаивал на том, чтобы Раби Ицхок спал на его кровати. Конечно же, Раби Ицхак наотрез отказался. Папа спас ситуацию. Он быстро спустился в подвал и, пыхтя, принес ещё один топчан, чтобы устроить на нем Раби Ицхака.

Раби Шмидман сказал мне, что у него нет слов, чтобы должным образом описать преданность Папы и Мамы заповеди принятия гостей. «Мне очень повезло. Я был одним из тех, кто испытал теплоту и заботу дома Германов». Он рассказал мне, как это помогало нашим гостям справляться с одиночеством. Находясь в чужой стране в трудных обстоятельствах, они сталкивались со многими препятствиями и неприятностями.

Позже Раби Шмидман основал Иешиву Торас Хаим в районе Ист-Нью-Йорк в Бруклине, где он был главой Ешивы в течение сорока пяти лет. Он также обеспечивал финансовые нужды ешивы, в которой училось до пятисот студентов.

Раби Шмидман переехал в Землю Изрилая в 1972 году. Он организовал филиал своей ешивы «Торас Хаим», известный как «Ешива Цеирим Торас Хаим — При Ицхак». Сегодня это часть ешивы «Итри» в Иерусалиме, основателем и главой которой является Раввин Мордехай Элефант, зять моего брата, Реб Нохума Довида.

В речи, которую Раби Шмидман произнес много лет назад на церемонии, устроенной в честь вступления Нохума Довида в должность раввина синагоги «Гейтс-Авеню Шул» в Бруклине, он сказал: «Если бы выбирали лидеров ламед-вавников [лидеров тридцати шести скрытых праведников, на которых держится мир], то Реб Яаков Йосеф наверняка был бы избран президентом, а Реб Авраам Горовиц [тесть Нохума Довида] — вице-президентом.»

— 22 —

Раби Авраам Ицхок Файвельзон приехал в США из Ковно в 1924 году. Он оставил жену и двух маленьких детей в Ковно. Те с нетерпением ждали возможности присоединиться к нему. Он был одним из особых гостей, которые не только ели у нас в Субботу и Праздники, но также жили у нас всю неделю.

В те годы папа почти в одиночку вел тяжелую борьбу за распространение Йидишкайт (еврейской веры и практики) в Нью Йорке. Раби Файвельзон понял, что необходимо учредить комитет раввинов, который сможет помочь папе. Он основал известный «Ваад А-рабаним» Нью-Йорка, и стал им руководить. Его задачей было осуществлять надзор за кашрутом на бойнях и в мясных лавках, а также в продуктовых магазинах, которые продавали пасхальные продукты. В те времена в этих областях царила почти полная анархия. Комитет также строил миквы (специальные ритуальные бассейны) во многих районах Нью-Йорка и следил за их исправностью и кошерностью; он собирал большие суммы денег для помощи нуждающимся и распределял маос хиттим — помощь в покупке пасхальных продуктов. Всю свою жизнь Раби Файвельзон оставался движущей силой этой важной организации и вдохновителем её разнообразных начинаний.

— 23 —

Раби Довид Бер Крейзер был прямым потомком (в десятом поколении) великого Довида бен Шмуэля А-Леви, автора знаменитого комментария к книге «Шулхан арух» под названием «Турей заав», и носил его имя. Он был одним из наших самых любимых гостей.

Будучи молодым человеком, он был раввином в городе Грейвере в Польше. Он женился в восемнадцать лет и позже жил в Слуцке, где преподавал в ешиве, основанной Раби Иссером Зальманом Мельцером. Раби Мельцер был главой ешивы вместе со своим знаменитым зятем, Раби Аароном Котлером. После окончания Первой мировой войны и революции в России, слуцкая ешива была переведена через границу в ближайший город на польской стороне, Клецк. Раби Крейзер стал одним из глав ешивы.

Когда ешива столкнулась с тяжелейшими финансовыми трудностями, раби Крейзер приехал в США, чтобы найти финансирование для ешивы. Он гостил у нас более года, и за это время стал близок к нашей семье.

Однажды он вернулся совершенно измученным из длинной поездки по разным городам. По дороге он очень сильно простудился. Папа и мама преданно ухаживали за ним, но ему становилось всё хуже и хуже. У него началась пневмония, и ему пришлось лечь в больницу.

Папа часто навещал его. Каждый раз, когда он возвращался, мама и я тревожно расспрашивали его о самочувствии Раби Крейзера. Хоть его и правильно лечили в больнице, в те времена ещё не было антибиотиков, и Раби Крейзер скончался от пневмонии. Ему было сорок восемь лет.

Папа организовал похороны, и раби Крейзера похоронили рядом с великим знатоком Торы, Мейтчетер Илуй (как называли великого гения Торы Раби Шломо Полачека, который был одним из первых руководителей ешив в Америке). Был холодный, пасмурный день (16 тевета 5691 — 5 января 1931), когда папа, мама и я горестно проводили в последний путь столь любимого нами Раби Крейзера. Мы остро ощущали потерю — ведь он стал членом нашей семьи!

Трагедия усугубилась тем, что Раби Крейзер готовился уехать из США, чтобы присутствовать на свадьбе своей старшей дочери Ципоры, которая должна была выйти замуж за Раби Довида Поварского (в настоящее время одного из глав ешивы Поновеж в городе Бней-Брак в Израиле). Когда Раби Крейзер заболел, он передал своей семье просьбу не откладывать свадьбу.

Его младшая дочь, ребецин Яффа Эбнер (бывшая замужем за крупнейшим знатоком Торы, покойным рабби Лейбом Малиным, главой ешивы Бейс А-Талмуд в Бруклине), рассказала мне, что, по ее воспоминаниям, письма, которые ее отец посылал семье, часто были наполнены подробностями о нашей преданности гостям и оригинальной и строгой манере папы выполнять заповеди.

На Раби Крейзера произвело настолько сильное впечатление приглашение на свадьбу моего брата Нохума Довида, на котором была приписка (неслыханная по тем временам): «Просим дам прийти одетыми по еврейскому закону», что он послал приглашение своей семье домой в Клецк.

Один из эпизодов, связанных с Раби Крейзером, запомнился мне больше всего. Дело было так.

«Янкев Йосеф, — сказала однажды мама, — нам очень нужен новый диван. Этот надо выбросить!»

Папа внимательно осмотрел коричневый кожаный диван в гостиной; надо сказать, что он видал лучшие времена. Кожа потрескалась, а пружины изо всех сил пытались пробиться наружу. «Но для наших гостей он удобен», — сказал папа.

Однажды в выходные дни Раби Крейзер был приглашен в дом очень богатой семьи в верхней части Манхэттена. Когда он уходил, мама сказала: «Раби Крейзер, попробовав такое богатство, я уверена, что вы не захотите возвращаться в наш скромный дом!».

В субботу вечером Раби Крейзер вернулся. Он поставил свой маленький саквояж на пол и поспешил в нашу гостиную. Он быстро улегся на потрепанный диван из коричневой кожи, вытянул ноги в туфлях и издал вздох огромного удовлетворения.

«Госпожа Герман, — решительно сказал Раби Крейзер, — вы даже не можете себе представить, как я скучал по Шаббату в вашем доме. Правда, дом, где я проводил Шаббат, обставлен элегантно — ковры на всех полах, диваны, на которые можно только смотреть, фарфоровая посуда, к которой я боялся прикоснуться, чтобы она не разбилась. Но то, чего я ждал больше всего, — это вернуться в ваш дом. Этот диван – райский сад», — добавил Раби Крейзер, и его глаза сонно сомкнулись.

Папа посмотрел на маму с самодовольным видом. «Я же говорил!» — выражал его взгляд. Диван остался.

— 24 —

Дядя Исроэль Иссер, мамин брат, был у нас в гостях. «Эйдл, — объявил он маме, — мы с Элен покупаем новый столовый гарнитур. Но наш старый гарнитур в отличном состоянии — ты можешь его взять. Ведь ваша мебель ужасно изношена». Он осмотрел наш старый стол из красного дерева с глубокими царапинами и наши кожаные стулья, которые нуждались в новой обивке.

Мама была в восторге, и когда папа вернулся из синагоги, она с волнением сообщила ему хорошие новости. «Янкев Йосеф, Исроэль Иссер отдает нам свой столовый гарнитур: большой стол, шесть стульев и два кресла. Он подержанный, но в отличном состоянии. Они покупают новый».

Папа нахмурился на мгновение. «Эйдл, я на это не согласен «.

Мама неодобрительно посмотрела на папу. «Но это не будет стоить нам ни копейки! Я уверена, что Исроэль Иссер даже заплатит за доставку», — возразила мама.

Папа покачал головой. «Дело не в деньгах. Понимаешь, Эйдл, наш стол и стулья обладают огромной ценностью. Вспомни всех великих мудрецов, которые сидели за этим столом. Здесь сидел Реб Борух Бер, здесь Реб Лезер Юдель Финкель, здесь Реб Моше Мордехай Эпштейн». Папа обошел вокруг стола, с благоговением прикасаясь к каждому месту. «Здесь Реб Авраам Кальманович, здесь Рабби Реувен Грозовский. Как мы можем расстаться с этим святым сокровищем?».

На минуту мама выглядела разочарованной, но, увидев, с какими любовью и благоговением папа смотрит на стол, как будто это нечто священное, она успокоилась. Наш поцарапанный старый стол из красного дерева превратился в «антиквариат», которым можно дорожить вечно.

— 25 —

Папа всегда внушал мне, что мы должны относиться к гостям так, как если бы они были членами нашей семьи. Я очень старалась, но далеко не всегда это было легко.

Один из наших гостей наслаждался очень горячим чаем. После субботней трапезы Реб Берель звал меня: «Рухома, пожалуйста, стакан горячего чая». Я приносила ему стакан кипящего чая, который он тут же выпивал, к моему изумлению. Только допив один стакан, он тут же повторял свой призыв: «еще один!» Так продолжалось до тех пор, пока он не выпивал семь или восемь стаканов чая!

Однажды в субботу, когда мои подруги с нетерпением ждали меня, я взяла большой поднос, поставила на него восемь чашек горячего чая и подала их нашему гостю. «Быстрее, реб Берель, пейте свой чай, а то он остынет», — посоветовала я ему, выскользнув за дверь.

В следующий Шаббат Реб Берель погрозил мне пальцем и сказал: «Рухома, не утруждай себя подачей мне чая. Я сам его возьму».

— 26 —

Однажды, в четверг поздно вечером, когда я прыгала на скакалке со своими подругами, перед нашим домом остановился блестящий черный автомобиль с шофером в униформе на водительском сиденье. Из машины вышла изящно одетая дама и спросила, где квартира Германов. Я сказала ей, что я Герман, и поспешила вверх по лестнице. Она последовала за мной.

«Мама, — позвала я, — к тебе пришла одна женщина». Мама вежливо поприветствовала ее.

Нече Голдинг представилась и объяснила маме, что много слышала о гостеприимстве Германов от некоторых наших гостей, которые иногда оказывались у неё дома.

Мама знала ее имя. Некоторые из наших гостей рассказывали маме о впечатляющем Шаббате, который они провели в ее роскошном доме, где их обслуживало множество слуг. Миссис Голдинг была очень богатой женщиной, жившей в западной части Манхэттена. Она была известна своей щедрой поддержкой ешив и еврейских учреждений, а также пожертвованиями нуждающимся.

У миссис Голдинг была особая просьба: Ей очень хотелось немного поучаствовать в маминой мицве гостеприимства, и она приехала специально, чтобы помочь подготовиться к Шаббату.

Мама была удивлена такой просьбой. «Но как вы хотите мне помочь?» — спросила она.

«Ну», — ответила элегантная дама, — «я могу помыть вам полы».

Мама посмотрела на стильный, безупречный наряд, в который была облачена миссис Голдинг, и улыбнулась. «Неужели вы думаете, что я разрешу вам мыть у нас полы?».

«Тогда я могла бы помочь с готовкой», — предложила миссис Голдинг.

«Сначала позвольте мне дать вам что-нибудь попить», — любезно сказала мама. Я приготовила миску с фруктами, а мама поставила чайник и наполнила тарелку ломтиками яблочного пирога.

Вскоре мама и миссис Голдинг наслаждались обществом друг друга, и между ней и нашей семьей завязалась очень тесная дружба. Хотя мама не разрешала ей помогать по хозяйству, дружба миссис Голдинг была очень важна для мамы, потому что она показала нам, что в нашем простом доме царила теплая и дружеская атмосфера, которую та с нетерпением ждала.

Примечание: много лет спустя, благодаря папиному влиянию, миссис Голдинг отправила своих сыновей Аббу Шауля и Моше учиться в ешиву Мир в Польше.

— 26 —

Рабби Айзик Шер, зять Алтера из Слободки, рабби Носона Цви Финкеля, был главой Слободской ешивы. Однажды, когда он приехал в Соединенные Штаты, папа встретил его в синагоге и тепло приветствовал.

«Ребе, мне нужен гость на Шаббат. Пожалуйста, окажите мне честь и поешьте с нами в этот Шаббат».

Рабби Шер согласился. Он много слышал о папе.

После молитвы на заходе субботы папа пришел с ним домой. Войдя к нам в дом, рабби Шер был поражен, обнаружив, что у нас за столом сидит около двадцати пяти других гостей!

После Шаббата рабби Шер начал допрашивать папу: «Реб Яаков Йосеф, я не понимаю. Вы сказали мне, что вам нужен гость на Шаббат, но у вас было более двух миньянов (более 20) гостей. Зачем вам понадобился я?».

«Видите ли, Ребе, — объяснил папа, — моя жена очень много работает всю неделю, готовясь к приходу наших субботних гостей. Когда за нашим столом присутствует такой великий человек, как вы, мы чувствуем себя вдвойне вознагражденными».

— 27 —

Рабби Шмуэль Грейнеман, один из наших гостей, стал близким другом и доверенным лицом нашей семьи. Его жена была сестрой знаменитого Хазон Иша из Бней-Брака, рабби Авраама Ешаи Карелица.

В юности рабби Грейнеман учился в радуньской ешиве и был постоянным гостем в доме Хофец Хаима. Он написал тораническую книгу, основанную на высказываниях Хофец Хаима.

После этого он учился в ешиве «Мир» и стал ответственным секретарем управления ешивой. Всякий раз, когда он приезжал в Америку, чтобы найти финансирование для ешивы, он останавливался в нашем доме.

Поскольку в конечном итоге ему пришлось больше времени проводить в Нью-Йорке, собирая деньги на содержание ешивы, чем в самой ешиве, он перевез свою семью в Нью-Йорк, где занял должность директора ешивы «Тиферес Йерушалаим».

Его дочь, ребецин Эстер Финкель, жена рабби Бейниша Финкеля, рассказала мне, что, когда ее отец вернулся в Польшу из первой поездки в Америку, он зачаровывал их интересными историями о семье Герман и их гостях. Одна вещь произвела на нее чрезвычайно сильное впечатление: каждому гостю давали лехем мишне (две халы, на которые произносят благословение в субботу и праздники). Папа делал это специально, чтобы наши гости чувствовали себя как дома. Мама пекла огромное число хал, чтобы хватило на всех. И так было каждый Шаббат и праздник.

— 28 —

Среди наших гостей было трое герим — принявших иудаизм. Первый из них — бывший священник, который был женат и имел троих детей. Его порекомендовали папе, который лично следил за его обучением и помогал ему материально. Он жил у нас, пока не устроился.

Он был очень умным и способным человеком и быстро усвоил, что значит быть соблюдающим евреем. Поддержка и помощь папы в первые годы после его перехода в иудаизм помогали ему всю жизнь. Авраам женился на прекрасной еврейской женщине и воспитал поколение евреев, изучающих Тору.

Наш первый гер привел к папе второго. Авраам (второй) был водителем грузовика. Здесь папа тоже взял на себя обучение его законам иудаизма и их смысла. Этот гер ел у нас в Шаббат и также был нашим частым гостем в будние дни.

Однажды в пятницу, во второй половине дня, он ехал на своем огромном грузовике по очень оживленной магистрали, проходящей через Таймс-сквер (центральную площадь Манхэттена). Движение остановилось. Он посмотрел на часы, сверился со своим маленьким еврейским календарем, где было указано время начала Шаббата, и понял, что если он немедленно не бросит свой грузовик, то опоздает на Шаббат. Не раздумывая ни секунды, он вышел из кабины, оставив там бумажник и все свои вещи, и просто ушел. Соблюдение Шаббата было для него важнее всего.

Ему потребовалось немало времени, чтобы дойти из центра Манхэттена до нашего дома в Нижней Восточной Стороне, и мы уже доедали куриный суп, когда вошел Авраам. Когда он, вразрез со своим обычаем, не пришел на Киддуш, мы забеспокоились, и поэтому, увидев его, вздохнули с облегчением. Он не стал распространяться о том, что произошло, а просто упомянул, что застрял в пробке.

В субботу вечером Авраам наконец нашел свой грузовик. Его отбуксировали полицейские; на лобовом стекле было прикреплено несколько повесток. Папа отправился с Авраамом в суд, чтобы просить о помиловании. Когда судья потребовал, чтобы Авраама лишили водительских прав, папа стал защищать его, объяснив разгневанному судье, что, если бы Авраам не вышел из своего грузовика именно в то время, то осквернил бы Святую Субботу, что является очень серьезным нарушением нашей еврейской религии. Конечно же, добавил папа, Авраам заплатит штраф. Это произвело должное впечатление на судью, и он успокоился.

Этот Авраам также женился на еврейке и прожил жизнь соблюдая Тору.

Наш третий гер удивил нас с мамой. Однажды, в пятницу вечером папа пришел из синагоги с молодым человеком, черным, как смоль, который говорил с сильным южным акцентом (у жителей южных штатов Америки характерное произношение, часто режущее слух жителям северных штатов). Папа сел рядом с ним, чтобы объяснить ему по-английски темы Торы, обсуждаемые на идиш и иврите, а также общий разговор за столом.

Под крылом у папы он стал настоящим евреем. Он с нетерпением ждал каждого Шаббата, когда папа проявлял уважение к нему, а мы с мамой уделяли ему особое внимание.

— 29 —

Зелиг Геллер, молодой человек двадцати с небольшим лет, был стекольщиком по профессии. Он подружился с Авраамом (нашим первым гером), и они стали учиться вместе каждую пятницу в ешиве «Тиферес Йерушалаим».

Зелиг рассказал мне, как он познакомился с папой. Однажды в пятницу днем, когда он сидел, погруженный в учебу, к нему подошел совершенно незнакомый человек и сказал: «Скоро Шаббат. Я хотел бы, чтобы вы были моим гостем». Зелиг был поражен. Им никто никогда не интересовался и не приглашал его на Шаббат. Он решил принять приглашение.

Он вспоминал: «В доме Реб Яакова Йосефа я впервые понял, что такое гостеприимство и святость Шаббата. С того момента, как ваш отец сделал кидуш, попел субботние песни и произнес слова Торы, я попал в новый мир, в райский сад. Ваша мать, Эйдл, была поистине эйдл (деликатной) женщиной. Она любезно обслуживала гостей, и я почувствовал себя как дома. Я наслаждался каждым мгновением Шаббата и хотел, чтобы он никогда не кончался.

Зелиг стал постоянным гостем и другом нашей семьи. Он был членом одной из папиных групп по изучению Торы и каждый вечер занимался с ним за одним столом. «Только Реб Яаков Йосеф мог дать мне силы изучать Тору, не чувствуя усталости после целого дня тяжелой работы «, — говорил Зелиг.

«Однажды вечером Реб Яаков Йосеф сказал мне: «Зелигл, Реби Боруху Беру нужно, чтобы кто-то ночевал вместе с ним в Центральном Отеле на Бродвее». Я был в восторге от того, что он оказал мне честь сопровождать этого великого праведника до места, где тот останавливался. Поздно вечером Реб Борух Бер спросил, не могу ли я принести ему стакан чая. Он дал мне четкие инструкции, поскольку тщательно соблюдал кашрут. «Следите за тем, чтобы вода из самовара наливалась только в бумажный стаканчик. Не позволяйте ложке прикасаться к ней. Держите чайный пакетик и сахар отдельно». По сей день я чувствую себя благословенным, что благодаря Ребе Якову Йосефу мне представилась возможность обслужить самого Реби Боруха Бера Лейбовича.

«Когда стало известно, что Реб Яаков Йосеф покидает Америку, чтобы поселиться в Эрец Йисраэль, всех его учеников, гостей и друзей охватило чувство надвигающейся потери — мы были как корабль без капитана. Не было никого, кто мог бы заменить его. Он был нашим ребе, нашим наставником; он был верным и мудрым советчиком всей восточной части Манхэттена.

«Реб Яаков Йосеф Герман остается для меня живым. Если бы я только мог еще раз побывать в его далет амос (быть рядом с ним), услышать его наставления и принять участие в его гостеприимстве, это дало бы мне самое большое наслаждение в жизни. Я не могу просить ни о чем большем».

— 30 —

Папин меховой бизнес разваливался. Всю неделю папа и мама по копейке наскребывали деньги, чтобы покрыть расходы на приготовление пищи для субботних гостей.

Однажды в пятницу днем мама поняла, что не успела испечь достаточно хал для всех наших гостей. Она очень расстроилась. «Не волнуйся, Эйдл», — утешил ее папа. «Я посмотрю, что можно сделать».

Папа поспешил в пекарню, которая была еще открыта. «У вас случайно не осталось хал?» — спросил он с тревогой.

«Реб Яаков Йосеф, вам очень повезло! Кто-то заказал огромную китку (буханку) на брит (обрезание). Её должны были забрать сегодня рано утром, но никто за ней так и не приехал. Поскольку уже почти наступил Шаббат, я её вам отдам очень дешево. Все равно никому больше не нужна такая здоровенная хала», — сказал пекарь.

Папа отсчитал несколько пенни, которые были у него в кармане. Булочник с пониманием принял десять центов.

Папа прибежал домой, неся свое сокровище. Он с гордостью развернул гигантскую золотую китку и рассказал маме, как купил ее за десять центов.

«Янкев Йосеф, — воскликнула мама с восторгом, — я всегда знала, что ты способен творить чудеса, но такого чуда, как это, я не видела никогда. Это точно в заслугу наших гостей».

Однажды ночью папа никак не мог заснуть. Его оптовый меховой бизнес перестал существовать, как и большая часть его сбережений, которые он потерял во время биржевого краха 1929 года.

Поскольку он не хотел объявлять банкротство, так как не хотел, чтобы его кредиторы потеряли те деньги, которые они вложили в его бизнес, он влез в огромные долги. Папа делал все возможное, чтобы продавать мех на розничном рынке, но покупателей было мало из-за экономической депрессии.

Мама увидела, насколько папа встревожен, что было для него необычно. Единственно, когда папа терял равновесие и проявлял гнев или разочарование, это когда ему мешали следовать его религиозным принципам. Этого никогда не случалось из-за финансовых вопросов.

«Янкев Йосеф, я не понимаю, почему ты так ужасно расстроен», — мягко начала мама. «Да, действительно, ты потерял свой бизнес и много денег. Но что ты сделал со всеми своими деньгами? Ты потратил их на благотворительность, на заповеди, на наше гостеприимство. Разве ты тратил их на роскошь? У нас квартира с паровым отоплением? У нас шикарная мебель? Мы ездим в отпуск в разные интересные места? Никогда! Если Ашем хочет, чтобы мы продолжали выполнять все заповеди, которые мы делаем, Он найдет способ нам помочь. Так зачем тебе беспокоиться? Что касается еды и квартплаты, я уверена, что Ашем нас не оставит».

Мамины простые, но глубокие слова попали в цель. Папа сразу же оживился. «Эйдл, ты совершенно права. Я не могу понять, что меня так обеспокоило даже на мгновение», — с благодарностью сказал ей папа. Через несколько минут он уже крепко спал.

Однако проблема обеспечения наших гостей была серьезной. Однажды папа и мама долго обсуждали её.

«Янкев Йосеф, — со слезами на глазах спросила мама, — как мы можем приглашать столько гостей, когда у нас большие долги и очень мало средств на повседневные расходы?»

Папа сидел, погруженный в свои мысли. На его гладком лице появились морщины, в бороде появились новые седые пряди.

«Эйдл, я думаю, возможно, ты права. В этот Шаббат я скажу гостям, что пока мы не можем продолжать их приглашать», — удрученно сказал папа.

Это был очень печальный день в семье Германов. Шаббат без гостей? Как такое может быть? Я тоже разделяла уныние, которое пронизывало наш некогда счастливый дом.

В четверг в сумерки мама замешивала тесто для субботних хал.

В дверь постучали, и мама пошла открывать. В прихожей в полумраке стоял незнакомец. «Это дом Реб Яакова Йосефа Германа, где гости едят в Шаббат?» — спросил он.

«Да», — ответила мама и добавила без колебаний, — Вы можете есть с нами в Шаббат». Незнакомец быстро спустился по лестнице и исчез во мраке.

В Шаббат папа и мама ждали, что незнакомец придет. Но новый гость так и не появился.

После субботней трапезы папа ничего не сказал гостям. Когда все наши гости ушли, папа сказал маме: «Эйдл, я тут подумал… Может быть, тот незнакомец, который приходил в четверг, был послан, чтобы сообщить нам, что мы не должны отказываться от своего гостеприимства. Даже на время».

«Я подумала то же самое», — сказала мама.

С тех пор не было ни одной мысли или слова о том, чтобы прекратить принимать гостей.

— 31 —

Когда количество наших гостей достигали отметки «за тридцать», и дополнительные складные столы из нашей большой столовой почти выпирали в гостиную, папа оживленно говорил: «Слава Б-гу, бизнес процветает!». Мама всегда готовила достаточно еды для того количества гостей, которое приходило. Наши гости, которые приходили в субботу вечером на мелаве малка, доедали все, что оставалось с Шаббата.

Да, папа и мама поистине «монополизировали рынок» в бизнесе гостеприимства.

Глава 5 — Самопожертвование

— 1 —

Когда папе было тридцать три года, он начал ежедневно поститься. Папа никому не рассказывал о причине этого начинания. Он обратился к нашему семейному врачу за медицинским советом. «Я начал ежедневно поститься», — объявил он просто. «Я буду есть только вечером, и мне нужно адекватное питание для поддержания здоровья». Заявление папы не вызвало у врача ни удивления, ни комментариев. Он хорошо знал папу.

«Ваша диета должна содержать углеводы, белки, жиры и железо». Доктор Блюстоун записал питательные вещества в свой блокнот для выписывания рецептов.

«Спасибо, доктор». Папа протянул ему деньги.

«Вы мне ничего не должны, реб Яаков Йосеф». Он похлопал папу по спине.

Исследовав этот вопрос, папа решил, что его вечерняя трапеза после голодания в течение всего дня будет состоять из консервированных сардин, содержащих белки и жиры, и груши, содержащей железо. Хлеб и сахар в кофе обеспечат его углеводами. В субботы, праздники и в новомесячье папа не постился.

Мама сделала все возможное, чтобы убедить папу отказаться от поста, но у неё ничего не вышло. Она прибегла к помощи дедушки и бабушки Герман, чтобы повлиять на него, но, хотя он всегда относился к своим родителям с большим уважением, папа был непреклонен.

После вечерней молитвы и изучения листа Талмуда с группой мужчин папа возвращался домой, чтобы окончить пост. Длинными летними вечерами он часто ел уже после десяти часов.

— 2 —

Мама с тревогой смотрела в заляпанное снегом окно. На улице бушевала сильная метель. Вдруг она надела свое теплое зимнее пальто и галоши, укутала голову и плечи большим шерстяным платком и сказала:

«Дети, я скоро вернусь».

«Мама, куда ты идешь в такую метель?» спросила я с беспокойством.

«Мне просто нужно кое-что купить», — ответила она деловито и поспешила выйти за дверь.

Мы с Бесси прижались лицом к окну. Улицу было едва видно, крупные снежинки падали все гуще и быстрее.

Прошел час. Он казался нам бесконечным. Наконец, мы услышали, как мама поднимается по ступенькам и входит квартиру. Мы бросились ей навстречу. Она была покрыта заледеневшим снегом, который превратился в целую горку, когда она вытряхнула пальто и шарф на пол кухни.

«Что ты купила, мама?» спросила я с любопытством.

Из кармана пальто мама достала влажный коричневый бумажный пакет. Она осторожно открыла его и достала большую зеленую грушу. Мама держала ее как сокровище.

«Сегодня у меня не было груши папе на ужин. Он постится весь день, и она ему совершенно необходима; она стоит пятнадцать центов», — с гордостью заключила она.

«Пятнадцать центов!» — вздохнула я. За такие деньги я могла бы купить себе целую коробку шоколада. Мама снова взяла грушу и с гордостью осмотрела ее, как будто это был этрог. Она положила грушу на стол.

«Не говорите папе, что я сегодня в такую метель ходила покупать её», — наставляла нас мама.

Когда папа ел в тот вечер, я внимательно наблюдала, как он вгрызается в драгоценную грушу. К счастью, он так и не узнал, сколько средств и усилий мама потратила, чтобы достать её.

— 3 —

Папа постился уже много лет, когда собрался уехать в Европу по делам. Одной из предполагаемых остановок был визит к Хофец Хаиму, который жил в Радуне в Польше.

Мама все еще не теряла надежды убедить папу прекратить поститься. Она обратилась к рабби Шмуэлю Грейнеману, ученику Хофец Хаима и в то время нашему постоянному гостю, и попросила его ходатайствовать перед Хофец Хаимом, чтобы тот отговорил папу от поста. Рабби Грейнеман немедленно написал письмо Хофец Хаиму, в котором подробно описал проблему и сообщил о намерении папы приехать к нему.

Когда папа пришел в дом Хофец Хаима, тот пригласил папу на трапезу. Папа быстро ответил: «Сегодня ба-аб» (один из дней в месяце ияр или в месяце хешван, когда принято поститься и произносить особые молитвы). После визита папы к Хофец Хаиму рабби Грейнеман получил ответ на свое письмо. Он поспешил сообщить маме его содержание. «Госпожа Герман, Хофец Хаим пишет, что он обсудил с Реб Яаковом Йосефом его посты и советует нам не беспокоить его по этому поводу».

Мама прислушалась к совету Хофец Хаима. Но время от времени она не могла не приветствовать папу, когда тот возвращался домой после долгого дня поста, словами: «Смотри, какой ты бледный, Янкев Йосеф — совсем желтый».

Ее глубокий вздох был слышен во всем доме.

Папа напряг мускулы. Его худая рука стала выпуклой. «Попробуйте-ка сдвинуть меня с места! «, — предложил папа. Никто не осмелился принять вызов.

— 4 —

Пост папы никак не отразился на его здоровье и не отвлек его от множества занятий, связанных с верой. Более того, когда папа уезжал в Эрец Исраэль в 1939 году и впервые в жизни прошел медицинский осмотр. Врач сообщил ему: «Господин Герман, вы являетесь прекрасным образцом крепкого здоровья». Папе было пятьдесят девять лет, и он постился уже более двадцати пяти лет.

— 5 —

Дедушка Герман скончался на исходе праздника Песах, а бабушка Герман — в Рош Ходеш Ав (в новомесячье) — дни, в которые запрещено поститься. Поэтому папа взял на себя обязательство, вместо обычая поститься в день йорцайт (годовщину смерти) родителей, не разговаривать в эти дни.

Папа с горечью заметил: «Мои отец и мать, благословенной памяти, расквитались со мной за пост! Мне совсем не трудно воздерживаться от еды, а вот не разговаривать — это мне очень тяжело!»

— 6 —

После того, как папа много лет прожил в Эрец Йисраэль, однажды утром он проснулся от мучительной боли в пояснице и ногах. Он едва мог ходить. Обратились к профессору Адлеру, известному неврологу из больницы «Адасса». После тщательного обследования он диагностировал у папы острый радикулит. По его мнению, это могло быть следствием того, что папа постился в течение сорока лет. Видимо, недостаток питательных веществ в его рационе, особенно жиров, сказался. Он посоветовал папе срочно прекратить голодание.

Папа сомневался, что ему делать, пока доктор Нохум Кук, известный иерусалимский хирург, не рассказал ему следующую историю: «Однажды мне надо было навестить старого хасидского ребе, который был очень болен, чтобы сообщить ему, что ему нельзя поститься в Йом-Кипур. Я содрогался при мысли о его реакции.

«Наконец я набрался храбрости и твердо сказал ему: «Из-за вашего физического состояния, Ребе, я вынужден, как врач, сообщить вам, что вы не должны поститься в Йом Киппур».

«Собрав все силы, Ребе вскочил со своей кровати и начал танцевать. «Ашем, Ашем, — горячо вскричал он, — я служил Тебе тем, что постился в Йом Кипур более семидесяти лет. Теперь я буду служить Тебе тем, что я ем».

С этого дня папа постился только по понедельникам и четвергам. Его состояние значительно улучшилось.

Глава 6 — Под звездами

— 1 —

Эстер исполнилось шестнадцать лет. «Пора подумать о замужестве Эстер», — сказал папа маме. Был один выдающийся молодой человек, на которого папа положил глаз.

Йом Тов Липман Штерн был одним из многих молодых людей в группе, в которой папа преподавал после вечерней молитвы. Он жил в Ист-Сайде со своими родителями, равом Йосефом и Шейной Штерн, и братом Давидом Зуссманом, который был старше его на восемь лет.

Его отец, бабушка и дедушка эмигрировали из Европы в конце девятнадцатого века. Реб Йосеф был уважаемым учеником Хофец Хаима, который разрешил ему поселиться в Америке. Хотя Хофец Хаим не был сторонником такого шага для большинства евреев того времени, он был уверен, что Реб Йосеф не попадет под влияние антирелигиозной атмосферы, царившей тогда в Соединенных Штатах.

Он выбрал Реб Йосефа своим посланником для сбора средств для радуньской ешивы. Хофец Хаим отказывался принимать пожертвования для ешивы безвозмездно и послал свои книги для раздачи жертвователям.

Через некоторое время после приезда в Нью-Йорк Реб Йосеф встретил свою будущую жену, Шейне, которая недавно приехала из России. Их трое сыновей, Давид Зуссман, Авраам Шмуэль и Йом Тов Липман, выросли блестящими молодыми людьми. К сожалению, Авраам Шмуэль скончался в возрасте девятнадцати лет после, казалось бы, элементарной операции по удалению аппендицита.

Рав доктор Давид Зуссман Штерн стал духовным лидером организации «Молодой Израиль» Ист-Сайда. Каждый шаббат после обеда, в любую погоду, он шел через Вильямсбургский мост (который соединяет Бруклин с Манхэттеном), чтобы читать лекции на различные темы Торы для молодых членов организации. Кроме того, два раза в неделю он проводил уроки по Писанию для подростков. Благодаря самоотверженным усилиям, которые он прилагал безвозмездно, многие юноши и девушки стали преданно соблюдать законы нашей веры.

[Примечание переводчика: так как с нашей точки зрения, данная тема представляет исторический интерес, мы приводим здесь очень краткую историю возникновения движения “Young Israel”. Эта историческая справка цитируется из книги “Rav Avigdor Miller – His Life and His Revolution”.

Движение «Молодой Израиль»

Первое поколение американских евреев, детей эммигрантов, было сосредоточено на финансовом и социальном подъеме в ущерб Торе. Молодые американцы смотрели свысока на Старый Свет с его старой религией и были очарованы перспективой стать частью чего-то нового, веселого и захватывающего — блестящего будущего, которое, казалось, сулил им светский американский образ жизни.

Однако в 5673 (1913) году в нью-йоркском Нижнем Ист-Сайде появилась группа людей, которые решили, что надо что-то противопоставить разрушению традиций и религии. Эти идеалисты решили создать динамичную ассоциацию, в которой молодые американские евреи могли бы чувствовать себя частью группы, которая старается вернуться к вере отцов.

Первый шаг, который они предприняли, заключался в том, что они обратились к руководителям известной организации под названием «Еврейская Кеила» чтобы договориться о проведении лекций на английском языке для молодого поколения по вечерам в пятницу. Понятие лекции на английском языке на еврейские темы было настолько чуждым в те времена, что они не смогли найти ни одну синагогу, которая согласилась бы их проводить!

В конце концов, они убедили знаменитый Пайк-стрит Шул разрешить им использовать свое здание — при условии, что тот, кто читает лекцию, будет возвращаться в эту синагогу в субботу утром и повторит там урок на идиш. Так родилось движение «Молодой Израиль», визитной карточкой которого стал урок Торы, который проводился в пятницу. Каждую неделю приглашался англоговорящий лектор, чтобы объединить и вдохновить еврейскую молодежь Америки.

Через несколько лет эта группа наконец открыла свою собственную общину — «Молодой Израиль Манхэттена». Их духовным лидером стал раввин д-р Йосеф Штерн. Через несколько лет в Вильямсбурге (район Бруклина) открылся второй «Молодой Израиль», и с тех пор было открыто множество синагог, гордо носящих название «Молодой Израиль».

Чтобы сохранить целостность движения, «Молодой Израиль» установил строгие правила. Например, человек, не соблюдающий шаббат, не мог быть назначен ни на какую должность в общине. В те времена это считалось высоким стандартом и было уникальным для движения «Молодой Израиль». Даже ортодоксальные организации были вынуждены назначать администраторов, не соблюдающих субботу, в качестве видных или ключевых фигур в своих советах. Это правило сразу вывело «Молодой Израиль» на совершенно новый уровень.

Они также пытались свести к минимуму влияние денег и наложили определенные ограничения на входящие в их состав синагоги. Например, они не брали денежные обязательства, сделанные во время благословения «ми шеберах» в шаббат, и настаивали на кошерном разделении между мужчинами и женщинами в своих синагогах. Они твердо придерживались ашкеназской традиции, но в то же время делали молитву более привлекательной для молодого поколения, приглашая талантливых канторов и включая в молитву красивые мелодии.

«Молодой Израиль» приложил много усилий для поддержки и защиты Торы и тех, кто ей предан. Это включало в себя улучшение стандартов кашрута и семейной чистоты, а также организацию образовательных уроков. Члены «Молодого Израиля» жертвовали ради шаббата и стремились побудить на это других. Положительное влияние движения «Молодой Израиль» в те трудные годы стало одним из поворотных моментов для американского еврейства. Лидеры движения «Молодой Израиль» пользовалось большим уважением и часто выступали в качестве правой руки мудрецов Торы.

— 2 —

Йом Тов Липман учился в Нью-Йоркском университете на профессию бухгалтера. Он также был сведущ в Талмуде. У него дома была внушительная библиотека религиозных книг.

Папа послал своего близкого друга поговорить со Штернами об их сыне, Йом Тове Липмане, как о возможном женихе для Эстер. Они были довольны предложением, поскольку были наслышаны о папиной репутации.

После нескольких встреч Эстер была помолвлена — первая в семье Германов. Свадьба была назначена на 19 декабря 1922 года в Бетховенском зале на углу Пятой Восточной улицы и Третьей авеню в Манхэттене.

— 3 —

Каждый день я с нетерпением спешила домой из школы, чтобы участвовать во всеобщем возбуждении. Мама была занята покупками одежды для невесты, обустройством новой квартиры Эстер, покупкой новых нарядов для свадьбы остальным членам семьи и приемом всех родственников и друзей, которые приходили с поздравлениями.

Папа был занят подготовкой к самой свадьбе. Приглашения, которые он заказал, отличались от всех еврейских приглашений, которые печатались до этого в те дни в Нью-Йорке.

«Мистер Герман, вы абсолютно уверены, что хотите добавить это в приглашение?». Голос печатника дрогнул, когда он прочитал то, что написал папа: «Дамы, пожалуйста, приходите одетыми в соответствии с еврейским законом».

«Напечатайте все как есть. Я не хочу никаких изменений», — решительно сказал папа. «Я также хочу напечатать отдельные карточки со следующей формулировкой: Мужчин и женщин просят танцевать отдельно».

Печатник неодобрительно покачал головой. «Люди будут над вами смеяться».

«Пусть смеются». Папа был невозмутим. «Я хочу следовать заповедям Торы. А еще я хочу заказать большой картонный плакат, — продолжал он, — с такими словами». Папа написал эти слова жирными заглавными буквами: «ВСЯ ЕДА ПРИНАДЛЕЖИТ Г-СПОДУ; ПОСЛЕ БЛАГОСЛОВЕНИЯ — ВАМ».

Из типографии папа отправился к поставщику, который должен был готовить еду на свадьбу. «Я хочу сам откашеровать все кастрюли и сковородки перед свадьбой моей дочери. Я также хочу, чтобы вся посуда была новой».

«Что не так с моими кастрюлями, сковородками и посудой?» — с изумлением спросил поставщик. «Все мои религиозные клиенты использовали их до сих пор без каких-либо вопросов».

Папа вложил крупную купюру в руку поставщика. «Это всего лишь задаток», — заверил его папа.

«Это ваши деньги, господин Герман. Все будет сделано по вашему желанию».

За несколько дней до свадьбы папа снова связался с поставщиком. «Я хочу быть на бойне, когда будут резать цыплят». На этот раз повар неодобрительно цокал языком, но не произнес ни слова.

И вот настал день свадьбы — холодный, ясный и ветреный декабрьский день. Невеста Эстер, в свои семнадцать лет, сияла. Мама выглядела прекрасно, но нервничала. Я была наряжена в розовое платье с оборками и новые черные туфли из лакированной кожи; мои старшие сестры Фрида и Бесси и мой брат Дэви также были одеты в свои новые наряды. Папа был самым впечатляющим в своем костюме принца Альберта и высоком цилиндре.

Пока мы ехали в свадебный зал, папа инструктировал меня, как нести большую надпись, которая должна была напоминать гостям о необходимости произнести соответствующие благословения перед свадебным угощением.

Мы вошли в зал; папа шел впереди, готовый к бою. Один из наших родственников стоял у входа с платками, которые папа приготовил для любой женщины, пришедшей в неподобающем наряде. Другой родственник вручил каждому гостю карточку, на которой было написано, что мужчины и женщины должны танцевать отдельно.

Приглашения и открытки вызвали бурную реакцию среди сотен гостей. Дамы стояли группами, обсуждая неслыханные для того времени дополнительные пожелания. Некоторые были настроены откровенно враждебно. «Где он набрался наглости указывать нам, как одеваться?» — с сарказмом спросила одна женщина.

«Мне пришлось купить специальный жакет, чтобы надеть его поверх вечернего платья, ״ — жаловалась другая.

Обсуждения мужчин были не менее язвительными. «Вы можете себе представить? Я не имею права танцевать с кем хочу!».

Папе было нелегко. Мягкая музыка манила, и вот уже несколько дерзких парочек скользили по полированному полу. Папа подходил к каждой паре. «Я должен попросить вас перестать. Тора запрещает мужчинам и женщинам танцевать вместе».

Плакат, который я с гордостью демонстрировала, также вызвал несколько едких замечаний: «Мне не нужно говорить, чтобы я мыл руки перед едой или произносил благословение», — воскликнул пожилой мужчина.

Мы вернулись домой со свадьбы уставшие и сонные, но папа был в приподнятом настроении. «Видите, дети, когда человек исполняет заповеди Торы, он должен вести себя гордо и без стыда».

Папа создал прецедент, и то, на чем он настаивал тогда, стало общепринятым поведением на религиозных свадьбах в наши дни.

— 4 —

Ниже приводятся выдержки из письма дяди Янкева Лейба к дедушке и бабушке Андрон в Эрец Исраэль на следующий день после свадьбы Эстер. Это мой перевод с идиша.

Седьмой день Хануки

20 декабря 1922 года

МАЗЛ ТОВ! МАЗЛ ТОВ!

Уважаемые родители,

Я пишу это письмо на следующее утро после свадьбы моей племянницы Эстер, первой из ваших внуков вступившей в брак. Я хочу дать вам отчет о свадьбе.

Свадьба! О, какая свадьба!

Я был на многих свадьбах, но эта свадьба была настоящей, прекрасной еврейской свадьбой во всех деталях. Пусть Ашем благословит нас многими такими радостными событиями!

Зал расположен на углу Пятой улицы и Третьей авеню. Это не аристократический зал, как Astor или Waldorf Astoria, но внутри он очень просторный. Столовая также очень удобна.

Во вторник вечером в семь часов моя жена, дети и я приехали в дом Эйдл. У неё в столовой стол ломился от напитков и других деликатесов. Вокруг стола сидели раввины и другие ученые мужи, которые обсуждали темы Торы.

В другой комнате женщины были заняты тем, что наносили последние штрихи на наряд невесты. Мои дочери, Эстер и Юдис, присоединились к остальным родственницам, чтобы помочь в выполнении этой заповеди. И в самом деле, Эстер выглядела прекрасно, как сияющая звезда — Штерн — это ее имя после замужества. (На языке идиш, слово «штерн» означает «звезда».)

Немного погодя прибыл жених с родителями. Он очень красиво выглядел в своем парадном костюме.

В добрый час, мы наконец-то сели в автомобили, чтобы ехать в свадебный зал. При входе каждый получил карточку на английском языке с требованием, чтобы мужчины и женщины танцевали отдельно. Янкев Йосеф следил за тем, чтобы все его требования были выполнены.

Когда мы приехали, было много гостей, и их становилось все больше и больше: раввины, ученые мужи, важные личности, молодые люди, все в шапках или ермолках. Ни у кого не было непокрытой головы.

Мужчины танцевали с мужчинами, а женщины — с женщинами!

В 11:00 вечера началась церемония. Мы с женой были сопровождающими, шедшими позади невесты и ее родителей.

Раби Реймер и раби Сильман из ”Тиферес Йерушалаим” провели свадебную церемонию. После того, как был разбит бокал, по всему залу раздалось «мазл тов».

Затем все мужчины взялись за руки и стали танцевать по кругу. Женщины сделали то же самое. Было удивительно смотреть, как все, даже дряхлые старики, танцевали с огромным энтузиазмом. Было очевидно, что танцы проистекают из духовной радости. Старые становились молодыми. Слабые становились сильными. Они танцевали без остановки допоздна.

В полночь мы пошли в столовую. Впереди всех, Рухома несла большущую надпись на английском языке, которая гласила: «Вся еда принадлежит Г-споду; после благословения — вам». Это был «мягкий намек» на то, что нужно вымыть руки и произнести благословение над халой. Обед был тщательно продуман, как во времена царя Соломона.

Я боялся, что речи будут продолжаться все семь дней празднеств. Однако невеста попросила, чтобы речей было не слишком много, и в этом Янкев Йосеф уступил ей. Выступили только два раввина и я.

Исроэль Иссер зачитал множество поздравительных телеграмм. Ваша была зачитана первой и вызвала самые бурные аплодисменты.

Гостей попросили не покидать зал до окончания шева брахот (специальных благословений, которые произносят во время и после свадьбы), и все остались.

Все гости с большим рвением произносили благословения после трапезы. Примерно в три часа ночи счастливые гости начали расходиться, благословляя жениха и невесту, чтобы они жили счастливо в течение долгих лет.

Ваш сын, Янкев Лейб

После свадьбы, Липман работал бухгалтером и продолжал изучать бухгалтерский учет по вечерам. Через некоторое время он получил диплом бухгалтера.

Когда Липману было двадцать шесть лет, у него развился хронический нефрит — заболевание почек, которое часто приводит к летальному исходу. В течение многих месяцев он был прикован к постели. Врач за врачом приходили к нему.

Наконец знаменитый профессор Лёб вынес страшный приговор. Липману оставалось жить не более шести месяцев. Это было печальное и тяжелое время для семей Германов и Штернов. Они взяли на себя содержание Эстер и ее детей, а также оплачивали огромные медицинские расходы, связанные с болезнью Липмана. Чудесным образом Липман оправился от тяжелой болезни.

Тридцать лет спустя, когда раввин доктор Давид Зуссман Штерн сидел шиву (семь дней траура) по своему младшему брату, Йом-Тову Липману, он поведал нам следующую необычайную историю:

«Мой отец, Рав Йосеф Штерн, по понятным причинам был очень расстроен прогнозом профессора. Он не находил себе покоя ни днем, ни ночью. И тогда он написал письмо своему ребе, Хофец Хаиму, в котором изложил свои глубокие страдания и попросил его молиться о выздоровлении сына. Мой отец добавил приписку, в которой спросил Хофец Хаима, разрешено ли ему отдать оставшиеся годы жизни сыну. Хофец Хаим ответил утвердительно».

В заключение раби Штерн сказал: «Как вы знаете, мой брат, Йом Тов Липман, полностью оправился от своей страшной и смертельной болезни. Через несколько месяцев мой отец заболел раком и через полтора года скончался».

Йом-Тову Липману было даровано еще тридцать лет. За это время он и Эстер вырастили семью, состоящую из знатоков Торы и настоящих еврейских дочерей. Он был человеком, который тихо, без шумихи, совершил множество добрых дел и оказал благотворительную помощь сотням людей.

В течение многих лет Липман регулярно посвящал несколько часов после обеда в Шаббат преподаванию Мишны, «Эйн Яаков» и «Шулхан Арух» группе учеников.

— 5 —

Фрида была моей любимой сестрой. Она была старше меня на восемь лет и, на мой взгляд, обладала великой мудростью. Ночью мы спали в одной двуспальной кровати. Перед тем как заснуть, Фрида рассказывала мне чудесные сказки и читала стихи, которые меня совершенно завораживали.

На мое шестилетие она устроила для меня вечеринку-сюрприз и пригласила моих маленьких подружек. В разгар праздника вошел папа. «Что это?» — спросил он. Папа не считал празднование дня рождения еврейским обычаем.

Фрида объяснила: «Папа, у Ракомы сегодня день рождения. Она такая хорошая девочка, и я хотела устроить ей праздник».

Я с трепетом ожидала того, что последует за этим. Папа поймал мой взгляд, и его тон смягчился. «Рухома, ты стала на год старше. Если этот день рождения поможет тебе стать на год лучше, значит, он того стоит и достигнет своей цели».

Я вздохнула с облегчением, когда папа вышел из комнаты. Слова папы оставили свой след, независимо от того, осознала я их глубокий смысл в тот момент или нет.

Однажды, когда я играла в валеты на полу в столовой, Фрида, пробегая мимо, случайно наступила мне на мизинец. Он распух и стал черно-синим, но я не заплакала. Фрида обняла меня и виновато сказала: «Ракома, я не хотела тебя обидеть. Мне очень жаль».

Дрожащими губами я ответила: «Фрида, я люблю тебя так сильно, что мне не больно».

В восемнадцать лет Фрида еще не была обручена, и теперь она считалась «старой девой» в нашей семье. Хотя она встречалась с несколькими прекрасными молодыми людьми, никто из них ее не привлек.

Один из молодых людей, с которым она познакомилась, был из очень уважаемой семьи раввинов, и сам он обладал раввинским званием. Папа и мама были очень довольны и надеялись, что Фрида выберет этого молодого человека в мужья.

Однажды вечером Фрида вернулась после встречи с ним в ужасном расстройстве. «Я думаю, что больше не хочу с ним встречаться «, — сказала она папе и маме. «Мы отходили от бордюра тротуара, чтобы перейти улицу, и маленький котенок потерся о его ногу. Он грубо пнул его. Я не думаю, что человек, который так поступил с беспомощным котенком, обладает добрым сердцем. Мама и папа, вы научили меня быть внимательным не только к людям, но и к животным».

Мама пыталась убедить Фриду, что это лишь единичный случай, и он мало что говорит о его характере в целом. Но папа встал на сторону Фриды и сказал маме: «Эйдл, я считаю, что на Фриду не нужно оказывать давление».

— 6 —

Реб Аарон Цви Гершон Кауфман эмигрировал из России из города Двинска, в 1880-х годах. Его отец, реб Йосеф Кауфман, был хорошим другом моего деда Андрона, который также был родом из Двинска. Реб Аарон Цви Гершон женился на Тобии Зизмор, которая приехала в Соединенные Штаты примерно в то же время, что и он. Они воспитали своих пятерых детей в духе соблюдения Торы и уважения к иудаизму.

Когда семья Кауфман переехала в соседнее здание, мы очень обрадовались, что они стали нашими соседями. Их старший сын, Филипп, учился в ешиве рабби Якова Йосефа и входил в ее первый выпускной класс начальной школы. Теперь Филипп днем работал в магазине мужской одежды, а вечером вместе с отцом посещал папины уроки.

Фрида близко подружилась с Бесси, младшей сестрой Филиппа, и часто навещала ее. Филипп очень заинтересовался Фридой, а вскоре и она проявила к нему интерес.

Она сказала папе, что хотела бы пойти с ним на официальное свидание, и папа согласился. Фрида обручилась с Филиппом незадолго до своего девятнадцатилетия и вскоре после этого вышла замуж. Мне было очень тоскливо при мысли о том, что моя любимая Фрида оставит меня из-за Филипа. Хотя он изо всех сил старался стать моим другом, прошло много времени, прежде чем я с ним примирилась.

Свадьба Фриды была копией свадьбы Эстер. Папино требование, чтобы мужчины и женщины танцевали отдельно, все еще встречало сопротивление. Но была и дополнительная трудность. Поскольку свадьба проходила в жаркий августовский день, его карточка с просьбой: «Дамы, пожалуйста, приходите одетыми по еврейскому закону», была истолкована некоторыми гостями весьма вольно. Однако папа был готов и к этому. Он пришел на свадьбу с целым набором шалей, шарфов и легких свитеров, которые гостям пришлось с неохотой принять.

Фрида и Филипп въехали в квартиру через дорогу от нашего дома, так что я оставалась очень близка с Фридой, пока сама не вышла замуж, и мы с мужем не уехали в Мир.

— 7 —

Когда Нохуму Довиду исполнилось пятнадцать лет, папа определил его в ешиву Нью-Хейвен в штате Коннектикут. Ешива была основана рабби Иегудой Хершелем Левенбергом, главным раввином Нью-Хейвена, и он стал ее главой. Раввин Шейнкопф также преподавал там.

Учебная программа ешивы была построена по образцу европейских ешив; в ней не было светских предметов — это была первая такая ешива в Америке.

Для мамы уход Дэви из дома дался очень тяжело, но она смирилась с этим. Когда Дэви приезжал домой во время каникул или праздников, мама одаривала его всей своей нерастраченной любовью и вниманием, готовила все его любимые блюда. Я всегда с нетерпением ждала его приезда домой, потому что с той минуты, как он переступал через порог, в доме воцарилась праздничная атмосфера.

Рабби Моше Мордехай Эпштейн, глава ешивы «Хеврон» в Эрец-Исраэль, был одним из наших гостей, когда бывал в Нью-Йорке. Когда Дэви пробыл в Нью-Хейвене два года, папа посоветовался с Раби Эпштейном и решил отправить его в Эрец-Исраэль учиться в ешиве «Хеврон».

На этот раз мама была против, но папа сказал: «возражение отклоняется». Дэви отплыл в Эрец Исраэль. Он был одним из первых американских мальчиков, отправившихся в чужую страну учиться в ешиве. Шел 1925 год.

Дэви учился в Хевроне уже более трех лет, когда следующий случай заставил папу послать за ним.

— 8 —

Во сне я услышала мамины всхлипывания. Проснувшись, я увидела первый свет, проникающий в окно, и быстро вскочила с кровати. Я побежала на кухню, дрожа от холода на рассвете одного из последних дней осени.

Папа и мама сидели за столом. Мама была закутана в свой теплый халат. Глаза у неё были красными от слез. «Мама, в чем дело? Почему ты плачешь?» — спросила я с тревогой.

«Ничего страшного, Рухомачка», — сказала она мне дрожащим голосом, пытаясь улыбнуться. «Иди обратно в постель. У тебя еще полно времени до школы».

«Папа!» — воскликнула я. «Я не смогу снова заснуть, пока не узнаю, почему мама плачет. Что случилось?»

«Мама расстроена сном, который ей приснился».

«Пожалуйста, расскажи мне сон, мама», — умоляла я.

«Расскажи Рухоме сон», — убеждал папа маму. «Пусть она услышит его».

«Хорошо, я тебе его расскажу», — согласилась мама. «Мне приснилось, что я услышала душераздирающие рыдания, доносящиеся из закрытой комнаты. Я нашла ручку двери, тихонько приоткрыла ее и заглянула внутрь. Комната была огромной и пустой, если не считать огромного гроба на полу. На стуле возле гроба сидела женщина в длинном черном платье и черной косынке, покрывавшей ее голову. Несмотря на то, что она сидела, я понял, что это была самая высокая женщина, которую я когда-либо видела в своей жизни. Она безудержно рыдала.

«Вдруг я услышал голос, шепчущий мне на ухо: В гробу лежит Авраам Авину (праотец Авраам), а рядом с ним сидит Сара, оплакивающая его смерть.

«Но мама, — перебила я, — в Торе сказано, что Авраам Авину оплакивал Сару Имейну (праматерь Сару). А у тебя во сне — всё наоборот».

«Правда, — ответила мама, — но это то, что мне приснилось». Мама продолжила рассказывать свой сон. «Как только я услышала, кто они, я бросилась в комнату и тоже начала плакать и кричать. От горя я разорвала одежду и завопила: «Я не выйду из этой комнаты, пока вы не пообещаете мне, что мои молитвы будут услышаны».

«Пока я там стояла, верхняя часть гроба сдвинулась, и показалось лицо Авраама Авину. Его глаза были закрыты, но слезы текли у него по щекам на длинную белую бороду.

Сара Имейну взяла меня за руку и сказала мне: «Теперь ты можешь идти. Твои молитвы были услышаны».

«Тогда я проснулась, но сон был таким ярким и пугающим, что я до сих пор не могу успокоиться и перестать плакать». Мама вытерла глаза и замолчала. Папа сидел в глубокой задумчивости. Громкое «тик-так» наших часов над каминной полкой скорбно отбивало время. Я поежилась. Мама сказала: «Рухома, иди надень что-нибудь теплое, а то простудишься. Я разожгу плиту и сделаю тебе горячий чай с молоком».

Затем, повернувшись к папе, она сказала: «Ну, Янкев Йосеф, ты всегда так точно толкуешь сны — что означает мой сон?».

Я видела, что папа глубоко взволнован. Он сидел за кухонным столом, положив голову на руки. Наконец, он прочистил горло и сказал: «Эйдл, это очень хороший сон. Если ты видишь во сне великих людей, это всегда многообещающий знак. То, что ты увидела Авраама Авину и Сару Имейну, — это огромная заслуга. Твои молитвы, какими бы они ни были, обязательно будут услышаны».

Мама, успокоенная, занялась разжиганием кухонной плиты и поставила на нее чайник.

«Знаешь, Эйдл, — продолжал папа, — после того, как Нохуму Довиду исполнилось двадцать лет, я всё время думаю о нем. Я думаю, что ему пора вернуться домой и найти себе пару».

Мама странно посмотрела на папу. «Что ты сказал?»

«Я серьезно, Эйдл. Я хочу, чтобы Нохум Довид вернулся домой», — с ударением повторил папа.

«Янкев Йосеф, я просто не понимаю тебя. Он так хорошо учится. Мы получаем от него такие замечательные письма и отличные отзывы от главы его ешивы. Почему ты настаиваешь на его возвращении? Он молод. Он может подождать и поучиться ещё год или два, прежде, чем жениться.

«Я думаю, это первый раз, когда ты хочешь, чтобы Нохум Довид вернулся домой из ешивы, а я за то, чтобы он остался, хоть я так хочу его увидеть. Ты знаешь, как я была против того, чтобы ты отправлял нашего единственного сына на другой конец света, когда в Америке теперь есть такие хорошие ешивы. Это ты настоял на том, чтобы он поехал в Эрец Исраэль и учился там в ешиве Хеврон».

Папа слушал маму, но мысли его витали где-то далеко. Он покивал головой. «Эйдл, в Талмуде сказано: «В восемнадцать лет – к свадебной хупе, но можно ждать до двадцати». Я никогда не искал себе особых разрешений, и не хочу начинать сейчас.

«Я хочу, чтобы Нохум Довид вернулся домой». В тоне папиного голоса прозвучала безоговорочность.

«У меня есть идея», — сказала мама. «Давайте спросим совета у Реб Боруха Бера, который скоро должен прийти на завтрак. Что бы он ни посоветовал, мы должны согласиться».

«Хорошо», — согласился папа.

Мы с нетерпением ждали прихода Реб Борух Бера. Примерно через час, когда мне еще не нужно было уходить в школу, он пришел со своим зятем, Реб Реувеном. Мама приготовила для них завтрак.

Когда они закончили, мама сказала Ребе Боруху Беру: «Ребе, прошлой ночью мне приснился сон. Я хочу, чтобы вы его услышали «. Затем она повторила ему свой сон. Он сидел, отвернув голову, так как никогда не смотрел на женщин прямо. Однако было видно, что он сосредоточен на каждом мамином слове.

Когда мама закончила рассказывать сон, она быстро добавила: «Теперь Янкев Йосеф вдруг захотел, чтобы Нохум Довид вернулся из Хеврона и нашел себе невесту, потому что ему только что исполнилось двадцать лет. Я считаю, что, поскольку он сейчас так хорошо учится, он может подождать».

Реб Борух Бер долго молчал. Затем он заговорил: «Сон очень хороший. Что касается возвращения Нохума Довида домой — если Реб Яаков Йосеф хочет, чтобы он вернулся домой, он должен это сделать. Я не хочу возражать против слов цадика».

В то же утро папа написал Нохуму Довиду, сообщив ему о своем решении. Он вышлет ему билет на пароход в ближайшее время. Папа попросил его совершить необходимые приготовления, чтобы как можно скорее покинуть Эрец Исраэль.

Нохум Довид читал письмо папы со смешанными чувствами. «Увидеть папу, маму, семью…, но как же моя учеба — мой духовный рост? А сватовство? Мальчики будут смеяться надо мной».

Он отнес письмо своему рош-ешиве, ребе Моше Мордехаю Эпштейну, и прочитал его ему. Его реакция была похожа на реакцию Реб Боруха Бера, поскольку он тоже очень хорошо знал папу.

«Нохум Довид, ты должен слушаться своего отца», — посоветовал он ему. Какое-то время продолжалась переписка, и только к началу февраля Дэви был готов уехать из Хеврона.

Перед отъездом друзья устроили ему сюрприз в виде оживленной вечеринки «Цейсхем л’шалом» (езжай с миром). Несколько его американских друзей схватили его шляпу, написали свои имена на подкладке и выгравировали слова: «Пусть менее, чем через год, ты снова будешь учиться в ешиве за границей». Нохум Довид выехал из Иерусалима после слезного расставания с нашими дедушкой и бабушкой Андрон, которые поселились в районе Гиват Шауль.

— 9 —

Он проехал на поезде через Синайскую пустыню по дороге к Порт-Саиду в Египте, откуда должен был отплыть его корабль. Но когда он наконец добрался туда, его судно уже ушло. Китайское грузовое судно собиралось отплыть, и поскольку ему нужно было добраться до Франции, чтобы успеть на пароход, пересекающий Атлантику, у него не было другого выбора, кроме как спросить у капитана, может ли он его переправить через Средиземное море. Капитан разрешил ему подняться на борт, взяв за это символическую плату.

Он был единственным белым человеком среди нескольких сотен китайцев. Его каюта, в которой он жил вместе с молодым китайцем, находилась на нижней палубе. В первое утро в море, когда Дэви надел тфилин, китайский юноша завороженно смотрел на это странное зрелище.

Дэви пробыл на борту два дня, когда в открытом море разразился неистовый шторм. Был эрев Шаббос. Корабль раскачивался взад и вперед, разъяренные волны бились о борта, грозя перевернуть его и отправить в водяную могилу.

Дэви съёжился в своей крошечной каюте, молясь Всевышнему.

Корабль вот-вот должен был опрокинуться, когда капитан с несколькими другими матросами ворвался в его комнату и на ломаном английском приказал Дэви: «Надень свои черные ящики и ремни и молись своему Б-гу!». Дэви немедленно надел тфилин. Несколько здоровенных матросов вынесли Дэви на скрипящую, раскачивающуюся, захлестываемую волнами палубу.

Надев тфилин, он громко воззвал к Б-гу: «Уже почти Шаббат, день отдыха. Пусть море отдохнет». День клонился к вечеру и уже начинался Шаббат. Вдруг море чудесным образом успокоилось.

Капитан и матросы крепко расцеловали Дэви в обе щеки. В течение всего путешествия Дэви оказывали всяческие почести. Во время еды, хотя по соображениям кашрута он ел только фрукты, он сидел рядом с капитаном, и его называли «святым».

10

То был радостный день, когда пришла телеграмма от Дэви с сообщением о времени его приезда. Папа подготовил нас всех. «Помните, что Нохум Довид — взрослый мужчина и бен Тора. Никаких поцелуев. И ты, Эйдл, тоже; он уже не маленький мальчик».

Мы отправились на пирс по крайней мере за час до того, как судно должно было причалить. Это был первый раз, когда мы вместе отправились куда-либо так рано утром, и нам было трудно сдерживать волнение. Я все время думала о Дэви, каким я его знала почти три года назад. Был ли он теперь совсем другим? Он был моим старшим братом, которого я обожала. Он всегда уделял мне особое внимание как ребенку в семье. Но теперь я больше не могла бегать и обнимать его, как раньше.

Мы все были погружены в свои мысли, ожидая прибытия с замиранием сердца. Наконец, раздался гудок, суета и беготня докеров, которые ставили пароход на якорь. Мы подошли к краю пирса настолько близко, насколько это было разрешено, и ждали, глядя вверх.

Затем мы увидели, как Нохум Довид спускается по трапу. Мальчик, который уехал от нас, теперь стал красивым, взрослым молодым человеком, который радостно махал нам рукой. Наконец-то он с нами!

Папа приветствовал его, как генерал, награждающий медалью за отвагу своего солдата. Я вдруг застеснялась и не знала, что сказать. Мама забыла все папины наставления и прижала Дэви близко к сердцу, обнимая и целуя его. Слезы счастья катились у неё по раскрасневшимся щекам.

Нохум Довид выполнял роль бен Тора в совершенстве. Однако он одарил меня тем особенным взглядом и улыбкой, которые говорили о том, что он по-прежнему мой любимый старший брат, и быстро прошептал: «У меня есть для тебя подарок». Мир казался мне прекрасным.

11

И тут пошло-поехало! Сын Реба Янкева Йосефа вернулся из Хеврона и был готов к женитьбе. Сваты приходили толпами. У каждого из них была своя супер-особенная девушка для него.

У одного была дочь миллионера со всеми хорошими чертами характера. У другого была девушка, чья семья происходила из многих поколений раввинов – такая родословная! У третьего была дочь бизнесмена, который был готов переписать больше половины бизнеса на имя Дэви. У четвертого была очень образованная девушка, учительница, которая получала высокую зарплату.

В дополнение ко всему этому были наши благонамеренные родственники и друзья, у которых была дочь, сестра, кузина или знакомая, идеально подходящая для Дэви. Я и не подозревала, что в Америке так много супер-особенных молодых девушек.

Нохум Довид плыл по морю потенциального брака, не обращая внимания на все это. Мама приняла это как естественное явление. «Кто бы не хотел выйти замуж за такого прекрасного молодого человека, как наш Нохум Довид?».

Папа отвечал каждому свату туманным «Посмотрим». Дело в том, что у папы уже была на примете девушка для Нохум Довида.

За несколько месяцев до этого папа дал объявление в газете на идиш о том, что он заинтересован в создании «Агудас Баалей Батим» (союза глав семей) для развития иудаизма в Нью-Йорке. Первым на объявление откликнулся Реб Авраам Горовиц.

С самой первой встречи они с папой стали близкими друзьями и вместе работали над многими проектами, включая соблюдение субботы, строительство новых микв и проверку кашрута мясных магазинов. Они вместе призывали других глав семей присоединиться к их усилиям.

У Реб Авраама был свой особый проект. Это было избежание злословия, законов которого он придерживался до мельчайших деталей. И он делал все возможное, чтобы привлечь новых приверженцев к соблюдению этой великой заповеди. В течение всего месяца Элул Реб Авраам не произносил ни одного слова, которое не было бы словами Торы или молитвы.

Реб Авраам Горовиц эмигрировал из России из города Малха в 1911 году. Он оставил свою жену Сару и годовалую дочь Хайе Дубе у родственников, надеясь, что в Соединенных Штатах он найдет подходящую работу, а затем быстро привезет их.

Он нашел работу на фабрике, где на швейной машине шил бриджи. Владельца фабрики, еврея, настолько впечатлила усердность Реб Авраама, который ни на минуту не отрывался от работы, что ему пожаловали привилегию не работать в Шаббат, в праздники, и даже в Холь ха-Моэд (полупраздничные дни).

Его борода и пейсы, которых никогда не касались ножницы, и его религиозные принципы стали объектом насмешек и издевательств других работников. Рядом с Реб Авраамом работал один итальянец. Однажды утром, когда другие рабочие безжалостно дразнили Реб Авраама, итальянец гневно рявкнул: «У того, кто еще раз побеспокоит этого святого еврея, в теле не останется ни одной целой косточки». С тех пор реб Авраама мог жить в мире и спокойствии.

Но в их планы вмешалась Первая мировая война. Прошло почти девять лет, прежде чем его жена и дочь смогли воссоединиться с Ребом Авраамом, к тому времени уже бледным, изможденным, седобородым человеком. Для Хайе Дубе её отец был совершенно чужим.

Сара, его жена, больше всего расстраивалась из-за того, что ее ученый муж был рабочим на фабрике и не мог посвятить свои дни изучению Торы. За девять лет жизни в Америке Реб Авраам сумел накопить 2 000 долларов из своей зарплаты, и они купили небольшой дом на Блейк авеню, в районе Ист-Нью-Йорк в Бруклине. Сара взяла дело в свои руки и открыла в своем доме небольшой бизнес по продаже постельного белья и постельных принадлежностей, а позже переоборудовала нижний этаж в магазин текстильных товаров. Реб Авраам с радостью вернулся к изучению Торы, но при этом внимательно следил за бизнесом.

Покупателям, заходившим в магазин текстильных товаров «Горовиц», давали подробное описание всех возможных недостатков товара. «Я не могу гарантировать шерсть в одеяле». «Лучше очень внимательно проверьте простыни. Там может быть небольшая дырка», — предупреждал Реб Авраам всякий раз, когда оказывался рядом. Поскольку Реб Авраам и его жена были такими честными и надежными торговцами, в их маленьком магазинчике всегда было много народу. Однако прибыль была невелика, потому что каждый покупатель в конце концов обнаруживал небольшой изъян, который снижал цену.

К восторгу папы и Реб Авраама, они обнаружили, что у одного из них есть сын, а у другого — дочь. Между ними был заключен негласный договор.

Да, папа выбрал для Нохум Довида Хайе Дубе. По просьбе папы именно с ней Нохум Довид начал встречаться в первую очередь. Она покорила его сердце, и в Рош Ходеш Нисан они обручились.

12

В семье Германов наступили счастливые, волнующие дни. Мы готовились к свадьбе Дэви, которая была назначена на конец Сивана. Сотни приглашений были разосланы по почте, так как многим не терпелось побывать на этой свадьбе.

Мама купила мне оранжевое шелковое платье, отделанное изящными кружевами, и черные туфельки из лакированной кожи с серебряными пряжками. Я хранила свои обновки рядом с кроватью, чтобы глядеть на них каждое утро, прежде чем убежать в школу.

За несколько дней до свадьбы Нохум Давида Реб Борух Бер объяснял ему что-то очень сложное в Торе. Чтобы доказать свою точку зрения, Реб Борух Бер сильно стукнул рукой по своей шелковой шляпе, которая лежала на стуле рядом с ним. Шляпа сложилась, как гармошка. Реб Борух Бер с сожалением посмотрел на свою смятую шляпу. Папа, конечно, позаботился о том, чтобы к свадьбе Дэви у него была новая шелковая шляпа.

Однако Дэви спокойно отнес поврежденную шляпу к шляпнику и спросил, сможет ли он ее восстановить. Тот прекрасно справился с работой, и Дэви с гордостью надел шелковый цилиндр Реб Борух Бера себе на свадьбу.

Наконец-то наступил долгожданный день — мягкий, прекрасный июньский день. С радостными сердцами мы отправились на свадьбу Нохум Довида. Реб Борух Бер вел церемонию. Это была радостная еврейская свадьба, а Дэви и Хайе Дубе — сияющими женихом и невестой.

На свадьбе Нохум Довида папа подал идею раздавать после трапезы маленький молитвенник с молитвами и благословениями. Это нововведение вскоре было скопировано многими другими людьми на их свадьбах.

После свадьбы Дэви семья Германов вернулась к нормальной жизни — настолько нормальной, насколько это возможно при нашей политике «открытых дверей» для принятия гостей. Мама снова стала отдавать мне ножки от курицы, которые Дэви «узурпировал», пока был дома.

13

С того момента, как Нохум Довид вернулся из Хеврона, он надеялся вернуться в Эрец Исраэль, чтобы учиться в ешиве. Во время помолвки он несколько раз заговаривал об этом с Хайе Дубе, но это было трудное решение для единственного ребенка. Это означало жить за тысячи миль от любимых родителей.

Так и не приняв никого решения, они временно переехали в маленькую квартирку прямо над магазином, в двухквартирном доме, принадлежавшем Горовицам. Нохум Довид ежедневно ходил в ешиву Торас Хаим (ешива рабби Ицхака Шмидмана), чтобы продолжить изучение Торы.

Церез несколько недель, в пятницу вечером, неделю после Тиша бе- Ав, когда я помогала маме обслуживать гостей, наша столовая неожиданно потемнела, так как одна из больших лампочек в люстре с тремя лампочками внезапно перегорела. Реб Борух Бер, который в это время пел субботние песни своим мелодичным голосом, на мгновение остановился. Мама прошептала себе под нос: «Золль зайн цу гутен — пусть это будет хорошим предзнаменованием». Через несколько минут мы привыкли к тусклому освещению, но оно навевало чувство тревоги.

Сразу после Авдалы после окончания субботы до нас дошла ужасная, трагическая новость о том, что евреи Хеврона подверглись нападению и резне со стороны полчищ бунтующих арабов в пятницу вечером и в Шаббос. Больше всего пострадал хевронская ешива, где многие мальчики из ешивы были захвачены врасплох и зверски зарезаны.

В нашем доме снова наступил Тиша б’Ав (траур). Реб Борух Бер, чей сын учился в хевронской ешиве, вместе с родителями папиных учеников, учившихся в Хевроне, собрались у нас в доме, с тревогой ожидая новостей о своих близких.

Нохум Довид и Хайе Дубе вбежали к нам в дом; Дэви был практически в шоковом состоянии. Он уже слышал, что среди жертв было несколько его близких друзей.

Мать Боруха Каплана ворвалась к нам с безумным взором; в руках у нее была газета, в которой ее сын значился среди убитых.

Папа воскликнул: «Я не верю тому, что здесь написано. Борух точно жив».

Когда папу спросили: «Как ты можешь говорить с такой уверенностью?», он ответил просто: «Я отправил Боруха [одного из своих самых любимых учеников] изучать Тору в хевронской ешиве. Я сделал это на сто процентов из чистых побуждений, поэтому я уверен, что ему не причинили никакого вреда».

Тогда Реб Борух Бер спросил папу: «Реб Яаков Йосеф, а как же мой сын?».

Папа ответил ему: «Ребе, я чувствую, что ваш сын тоже жив».

Через час пришла телеграмма от Боруха Каплана: «Жив- здоров», а еще через некоторое время — сын Реб Боруха Бера сообщил, что он тоже среди живых.

Поздно вечером в воскресенье, когда у нас в доме стало тихо, папа, осунувшийся и изможденный, и мама, красноглазая и бледная, молча сидели в столовой. Папа посмотрел на маму и тихо сказал: «Эйдл, ты помнишь сон, который тебе приснился об Аврааме Авину и Саре Имейну и который побудил меня послать за Нохум Довидом?».

«Я думала об этом весь день», — тихо ответила мама.

«Эйдл, мы были на суде «Наверху». Стоял вопрос о жизни нашего сына. И поскольку мы так преданы заповеди принятия гостей, которой Авраам Авину и Сара Имейну впервые научили мир, они пришли в качестве наших адвокатов, выступая в нашу защиту.

«Когда за нас выступали такие святые души, что ещё мог сделать Босс, кроме как оправдать нас? Наша заповедь принесла нам большие дивиденды — жизнь нашего сына».

14

После Суккот Нохум Довид и Хайе Дубе отправились в ешиву Мир в Польше, став первой американской парой, которая решилась на это. Так мой брат исполнил пожелание своих погибших товарищей, которые начертали у него на шляпе: «Пусть в течение года ты снова будешь учиться в ешиве за границей».

Добавление: возможно, читая эту удивительную историю, вы заметили, что тестя Нохум Довида зовут Реб Авраам бен Реб Яаков, а тещу — Сара Лея бат Реб Йосеф. Мне всегда казалось, что в заслугу наших святых праотцев, молитвы их тезок также были привлечены «для защиты» их будущего зятя.

Глава 7 — Шайнберги сияют

1

Папа прибежал домой с хорошо нам известным выражением лица: у него была какая-то важная новость. «Эйдл, — объявил он, — у меня есть мальчик для Бесси — настоящая драгоценность!». Мама удивленно посмотрела на папу. Моей старшей сестре Бесси было всего четырнадцать лет, она была долговязым подростком и вряд ли была готова к замужеству! Сама Бесси навострила уши; глаза у нее засияли. Она уже была «маленькой мамой» для всех детей квартала, которые всегда собирались вокруг нее. Она вытирала им нос, завязывала шнурки на ботинках и расчесывала непослушные волосы. Она не была так потрясена, как мама!

«Янкев Йосеф, — тихо сказала мама, — кто же этот жених, которого ты уже приготовил для нашей Бесси?»

Папа объяснил. Один из его учеников, реб Борух Каплан, познакомил Хаима Шайнберга с папой. В то время Хаиму было шестнадцать лет. Он недавно окончил ешиву рабби Якова Йосефа. Страстное желание этого юноши изучать Тору и его острый ум произвели на папу очень сильное впечатление; поэтому папа сразу взял его под крыло.

Чтобы Хаим продолжал продвигаться в изучении Торы, папа посоветовал ему пойти в ешиву в Нью-Хейвене, где в результате папиного влияния уже учились мой брат Нохум Довид и некоторые папины ученики.

Это и был тот «драгоценный мальчик», которого папа выбрал для Бесси, хоть они оба и были еще очень молоды.

Вернувшись из ешивы Нью-Хейвена через год, Хаим поступил в ешиву рабби Ицхака Эльханана, которая тогда располагалась в Ист-Сайде Манхэттена. Он учился под руководством величайших раввинов: Рабби Шломо Полачека, Рабби Моше Соловейчика и Рабби Шимона Шкопа из Гродно. Раби Шимон Шкоп приехал в Нью-Йорк, чтобы найти финансирование для своей ешивы, и его уговорили остаться на год, чтобы преподавать в ешиве Ицхака Эльханана.

Таким образом, папа сохранял тесный контакт с Хаимом на протяжении всей его юности и постоянно поддерживал его и подталкивал на новые достижения. Через три года после того, как папа сделал маме это неожиданное заявление, когда Хаиму было девятнадцать лет, а Бесси семнадцать, папа заговорил с ним о сватовстве. Когда тот согласился, папа пошел обсудить это с его родителями, господином и госпожой Шайнберг, с которыми папа был знаком, и те также дали свое согласие.

[Примечание автора: Когда Бесси было шестнадцать лет, один очень богатый молодой человек, который часто бывал у нас в доме, выразил желание жениться на ней. Он предложил папе: «Как ваш зять, я мог бы оказать вам огромную финансовую помощь, мистер Герман. Особенно сейчас, когда у вас трудности в бизнесе». Ответ папы был прямым и лаконичным: «Моя дочь не продается».]

2

На свадьбе Хаим получил особый свадебный подарок от главы ешивы Рабби Ицхака Эльханана, раввина д-ра Бернарда Ревеля: семиху, его раввинское посвящение.

Через несколько недель после свадьбы папа отправил реб Хаима и Бесси в Польшу в ешиву Мир, один из крупнейших и наиболее важных центров изучения Торы в мире. Там также учились Нохум Довид и большая группа американских молодых людей, которых папа также отправил туда.

В Мире реб Хаим продолжал энергично и прилежно заниматься изучением Торы. Он денно и нощно сидел за книгой. Хоть он был еще совсем молодым человеком, в Миррерской ешиве он уже прославился как выдающийся знаток Торы. Реб Хаим и Бесси оставались в Мире в течение пяти лет, а затем вернулись в Нью-Йорк со своими двумя маленькими дочками, Фрумой Рохель и Ривкой.

Он подал заявление на должность в ешиву «Хофец Хаим» в Бруклине и стал машгиахом (ответственным за воспитание). На этой должности он работал в течение двадцати пяти лет.

Затем реб Хаим решил основать собственную ешиву «Тора Ор», которая располагалась в районе Бенсонхерст в Бруклине. Несколько лет спустя, впервые посетив Иерусалим, он ощутил сильнейшее желание перенести свою ешиву в Святой город и сделал это. Многие из его учеников решили присоединиться к нему.

За эти годы ешива «Тора Ор» стала очень известной в мире Торы. Сегодня в ней учатся триста молодых людей, а также есть большой коллель, состоящий из 350 женатых мужчин. Существует также меньший коллель, известный как «Шаарей Хаим», филиал «Тора Ор», который был основан некоторыми уважаемыми учениками раби Шайнберга.

Хотя сейчас он уже пожилой человек, (пусть он живет до ста двадцати), напряженный день рава Шайнберга начинается на рассвете и продолжается до позднего вечера без перерыва. Ежедневно он читает лекции на самые разные темы Торы. Ему помогают его зять, Рав Хаим Дов Альтуский, известный мудрец Торы, и его сын, рав Симха Шайнберг, достойный бен Тора, который является его правой рукой не только в ешиве, но и дома, где он постоянно готов оказать отцу любую помощь. И последнее, но не менее важное: преданная жена реб Хаима, Бася (Бесси), находится рядом с ним и помогает ему во всем, в чем он нуждается.

Дом рава Шайнберга также открыт каждый день для многих людей, ищущих его мудрого совета — от вопросов по Торе до личных проблем. Как одного из лидеров поколения, его постоянно приглашают к служению на сотни помолвок, свадеб, обрезаний и других торжеств. Там его всегда просят выступить перед переполненной аудиторией.

3

Следующий случай, которым я хотела бы поделиться с вами, произвел на меня неизгладимое впечатление:

Однажды днем, несколько лет назад, реб Хаим поспешно зашел к нам в дом и попросил моего мужа, реб Моше, выйти на балкон, чтобы обсудить с ним что-то важное. Я была очень удивлена, так как реб Хаим, который очень близок нам обоим, никогда раньше не изъявлял желания говорить с реб Моше наедине.

Они вышли на балкон, и через некоторое время вернулись к нам в столовую. Реб Хаим попрощался с нами обоими и ушел. Конечно, мне было очень интересно узнать, о чем шла речь, что было настолько конфиденциально, что даже я не могла присутствовать! «О чем было разговор? Что было настолько секретным, что мне нельзя было слушать?» — спросила я реб Моше.

Мой муж сказал мне: «реб Хаим скоро улетает в Штаты на ежегодную поездку по сбору средств. Поскольку он не сможет посвятить все свое время изучению Торы, как он это делает здесь, в Иерусалиме, он попросил меня сделать ему большое одолжение и выделить полчаса в день для учебы во время его отсутствия, а он уехал примерно на семь недель, чтобы эти полчаса изучения Торы были засчитаны ему Свыше».

Я изумленно посмотрела на реб Моше. «Ты на это согласился?»

Реб Моше кивнул. «Позволь мне объяснить тебе в чем дело, Ракома. Реб Хаим предложил мне разделить ежедневные полчаса на три десятиминутных периода, когда я обычно не занимаюсь изучением Торы. Сейчас, после наших трех трапез, мы обычно разговариваем примерно минут десять, поэтому я согласился заниматься для него в это время. Это так много значит для него! Конечно, реб Хаим был очень признателен, когда я согласился».

Все семь недель, пока реб Хаим был в Штатах, реб Моше скрупулезно использовал это время для изучения Торы по десять минут после завтрака, обеда и ужина, как было условлено, чтобы реб Хаим получил полную награду за учебу реб Моше.

Через несколько лет мой муж, реб Моше, скончался. Когда закончился семидневный траур, и я перестала сидеть по нему шива, я пришла домой к реб Хаиму и сказала ему дрожащим голосом: «реб Хаим, вы в большом долгу перед реб Моше. Я уверена, что вы помните, как несколько лет назад вы пришли к нам домой и попросили реб Моше учить за вас Тору по полчаса в день, когда вы уезжали в Штаты для сбора средств, с тем, чтобы вы получили полную награду за его учебу. Как вы знаете, он старательно учился все время, пока вы были в отъезде. Теперь до Рош а-Шана, когда заканчивается шлошим (тридцатидневный период траура) реб Моше, осталась одна неделя, и я прошу вас учить Тору по полчаса в день только в течение этой недели, чтобы ваша учеба была зачтена святой душе реб Моше.

Реб Хаим уставился на меня в полном шоке. Он сильно побледнел. Через несколько мгновений он сказал мне: «Рухома, я не могу этого сделать». Моя сестра, которая слушала наш разговор, встала на мою сторону и сказала: «реб Хаим, было бы справедливо, если бы ты учил Тору для реб Моше, как он делал это для тебя». Однако реб Хаим продолжал настаивать, что не может уделять полчаса в день в течение целой недели. В конце концов, после долгих уговоров он согласился учить Тору по пять минут в день в течение семи дней, что в общей сложности составит тридцать пять минут, а заслуга будет принадлежать реб Моше. Увидев, что я больше не смогу ничего от него добиться, я, наконец, сдалась.

Когда я уходила, реб Хаим позвал меня. «Рухома, — сказал он, — если бы сейчас кто-то вошел ко мне в дом и предложил мне миллион долларов за тридцать пять минут моей учебы, я бы не принял эти деньги.»

Я поспешила к себе в квартиру, достала карманный калькулятор, разделила миллион долларов на тридцать пять минут. Получилось 28 571 доллар и 43 цента за минуту. Затем я написала письма каждому из своих женатых детей, живущих в Штатах, в которых рассказала им о своем разговоре с дядей Хаимом и сообщила им, какую сумму можно получить за каждую минуту изучения Торы.

Позднее, когда я попросил у реб Хаима разрешения рассказать об этом разговоре группе, перед которой я собиралась выступать, он добавил, что на самом деле нет в мире такой суммы денег, которой можно было бы оценить великую ценность каждой минуты изучения Торы.

4

Реб Шмуэль Шайнберг, благословенной памяти, был младшим братом реб Хаима. Он родился уже в Штатах. Он скончался несколько лет назад, а его сестра-близнец, Хана, благословенной памяти, ушла из жизни за несколько лет до него. Он тоже стал великим знатоком Торы, посвятившим свою жизнь изучению, преподаванию и созиданию Торы. Он помог своему брату, реб Хаиму, приобрести первое здание ешивы «Тора Ор», когда та была основана в Бруклине.

Реб Шмуэль, благословенной памяти, был одним из первых бней Тора, которые помогли основать знаменитую ныне Лейквудскую ешиву и приобрести ее первое здание в Лейквуде, штат Нью-Джерси. Его наставником был великий мудрец и праведник Раби Аарон Котлер, благословенной памяти, который был первым главой Лейквудской йешивы. Реб Шмуэль и его жена Перл также были одной из первых семи пар, с которых начался знаменитый Лейквудский коллель, в котором реб Шмуэль учился несколько лет под руководством рава Котлера.

В молодости он принял должность ребе в Месивте (младших классах) ешивы рабби Якова Йосефа в Нижнем Ист-Сайде. В течение многих лет он также давал уроки после обеда в ешиве Ицхака Эльханана в верхнем Манхэттене. Его многочисленные ученики очень любили его, и извлекали большую пользу из его прекрасных уроков Торы.

Когда он поселился в Эрец Йисраэль, он основал свою собственную ешиву «Мигдаль а-Тора» в Мидгаль А-Эмек, городе в изреельской долине, в Нижней Галилее, где он пробыл в течение нескольких лет. Затем он решил перенести свою ешиву в район Неве-Яаков в Иерусалиме.

После кончины реб Шмуэля его сын, Рав Авраам Йона Шайнберг, возглавил ешиву. Он переименовал её в Ешиват Нахалас Шмуэль в память о своем любимом отце.

5

Госпожа Зельда Бейла Розенталь, дочь рабби Шмуэля, благословенной памяти, и ребецин Перл Шайнберг (да продлит Всевышний ее годы) поделилась со мной следующими воспоминаниями, в которых она описывает свое детство в доме родителей, а также много воспоминаний о своих дедушке и бабушке по отцовской линии, ребе Яакове Ицхоке и Йоспе Шайнбергах, благословенной памяти:

Рассказ госпожи Зельды Бейлы Розенталь, племянницы Рава Хаима Пинхаса Шайнберга

Я воспитывалась в атмосфере любви и заботы, в доме, наполненном радостью, которая излучается там, где ценности Торы превыше всего. Мои родители испытывали огромную любовь к своим собственным родителям и с великой самоотверженностью демонстрировали свою преданность им.

Когда я была подростком, мой дедушка сильно заболел, и его госпитализировали. После этого его перевели в дом престарелых для восстановления. В первую ночь его пребывания в доме престарелых я вместе с родителями навестила его. Я помню тускло освещенную лестницу, которая вела в комнату моего дедушки. Мы пробыли там некоторое время. Уходя, мой отец был очень обеспокоен условиями в доме престарелых. Он спросил маму, не будет ли она против, если он перевезет дедушку к нам домой, чтобы выхаживать его. Мама сразу же ответила: «Да».

К тому времени, когда на следующий день моего дедушку привезли к нам домой, мои родители уже переоборудовали нашу большую гостиную в спальню для него. Мой отец арендовал больничную койку и нанял медбрата, чтобы обеспечить ему особый уход. Помимо заботы о своей большой семье, родители полностью взяли на себя ответственность по уходу за дедушкой. А тот нуждался в помощи круглые сутки. Я была свидетелем любви и уважения, которые мои родители проявляли к дедушке и бабушке в течение всего периода их пребывания у нас.

Хотя врач, лечивший моего деда в больнице, не надеялся, что он проживет долго, мой отец не терял надежды. Он всё время уговаривал отца вставать с постели и даже научил его снова ходить. Через шесть месяцев отец отвез деда к этому врачу. Тот с изумлением посмотрел на деда и радостно заявил: «А ты думал, что врачи все знают!» После тяжелой болезни мой дедушка прожил еще более двух лет.

Я хотела бы рассказать вам о другом случае, когда я снова увидела, каким преданным, любящим сыном был мой отец и как он был готов пожертвовать собственным комфортом, чтобы заботиться о своей матери. Очень холодной зимней ночью, посреди завывающей метели, мой отец позвонил своим родителям, чтобы узнать, как они себя чувствуют. У бабушки было сильное воспаление легких, и она чувствовала себя очень плохо. Услышав это, отец сразу же позвонил сестре бабушки, моей двоюродной бабушке Тоби, которая жила недалеко от нас, и спросил ее, готова ли она поехать с ним к бабушке и применить особое древнее средство от простуды, которым она отлично владела. Она сказала, что приготовит его прямо сейчас, и отец отправился в путь. Сначала он остановился на ближайшей заправочной станции, где ему надели на шины специальные цепи, чтобы он мог проехать через сильную метель. Он спросил моего старшего брата, Мейера Шайнберга, не хочет ли он поехать с ним. Тому очень хотелось принять участие в выполнении этой заповеди.

Мой отец вел машину со скоростью улитки по сильному снегу, которого накапливалось всё больше и больше. Поскольку мы тогда жили в районе Флэтбуш в Бруклине, а бабушка и дедушка — на Ист-Сайде Манхэттена, медленный путь по снегу занял несколько часов. Наконец они приехали, и моя двоюродная бабушка Тоби стала лечить бабушку своим специальным средством. Обратная дорога снова была очень медленной, так как метель все еще бушевала, и они вернулись домой поздней ночью. Когда позже мой отец позвонил матери, чтобы узнать, как она себя чувствует, ее состояние значительно улучшилось.

Мой отец унаследовал от бабушки и дедушки веселый нрав и большую любовь к Торе, поэтому наш дом всегда был наполнен чувством радости. Кульминацией наших трапез в Шаббос и Йом-Тов были как обсуждение Торы, так и оживленное пение субботних песен, которое поднимало настроение на новую высоту. За моим собственным столом в Шаббос и Йом-Тов я тоже нахожу, что множество песен, которые мы поем, являются изюминкой этих особых дней.

Таковы некоторые из особых воспоминаний дочери реб Шмуэля. Невестка описывает его с такой же любовью и благоговением. Броха Шайнберг, жена Рава Авраама Йоны Шайнберга, написала мне следующее:

Рассказ Брохи Шайнберг, жены племянника Рава Хаима Пинхаса Шайнберга

Мой свекор был очень мудрым человеком, и я обращался к нему с любой проблемой или вопросом, на который требовались ответы, и он всегда давал мне самый лучший совет. Он был очень щедрым человеком, и самым большим удовольствием для него было делать других людей счастливыми. Много раз он организовывал для своих друзей, которые не могли себе этого позволить, полет за границу, чтобы присутствовать на семейном торжестве. Когда я вышла замуж за ребе Авраама Йону, он осыпал нас подарками и продолжал дарить их на протяжении всей нашей супружеской жизни. Я помню, как однажды утром ко мне в дверь постучался мужчина и сказал, что пришел замерить окна для установки сеток. Когда я сказала ему, что он, должно быть, ошибся, так как мы не заказывали никаких сеток, он ответил, что его прислал мой свекр, зная, что нам нужны сетки.

Хотя у родителей мужа была большая семья, и у них не было ни одного из тех приборов и устройств, которые сегодня так помогают нам с домашней работой, и хоть мой свекор и работал на двух работах, тем не менее, когда он возвращался после долгого рабочего дня, он всегда помогал моей свекрови по хозяйству.

Когда мой свекор, благословенной памяти, скончался, сотни людей приходили к нему в дом во время семи дней траура, шивы, и рассказывали семье о том, как он помогал им во многих вопросах. После того, как один из его учеников потерял отца, свекор звонил овдовевшей матери каждую пятницу после обеда, чтобы пожелать ей «Гут Шаббос» и сказать ободряющее слово. Даже после того, как он переехал в Эрец Исраэль, он продолжал ей еженедельно звонить.

Когда он был уже совсем болен и ему требовалась химиотерапия, он сразу после очередного курса лечения в больнице отправлялся в ешиву, чтобы дать свой урок Торы. Только после этого он шел домой отдыхать.

Одним из качеств, которые я очень ценила, было его любящее и заботливое отношение к каждому из внуков. Он был занятым человеком, у него были обязанности и большая семья, но он всегда находил время для каждого из нас.

Для меня большая честь стать частью его семьи и познакомиться с величием этого удивительного человека.

Какая великая заслуга реб Яакова Ицхока и Йоспе Шайнберга, благословенной памяти, что они были благословлены вырастить такую замечательную тораническую семью!

6

Я продолжаю цитировать воспоминания их внучки, из письма, в котором она описывает многочисленные трудности, которые вынуждены были преодолеть ее бабушка и дедушка. Несмотря на все испытания, они сохранили твердую веру и упование на Б-га.

Продолжение Рассказа госпожи Зельды Бейлы Розенталь, племянницы Рава Хаима Пинхаса Шайнберга

Нет ничего удивительного в том, что и мой дядя, реб Хаим (да будут долгими и здоровыми его годы), и мой отец, реб Шмуэль, благословенной памяти, стали известными мудрецами Торы, учитывая, сколько трудностей пришлось пережить моим бабушке и дедушке, чтобы их сыновья всегда оставались преданными Ашему и Его Торе, и какого самопожертвования это от них потребовало.

Перед Первой мировой войной мой дед уехал из Польши в Америку, чтобы найти работу, которая позволила бы содержать семью. Он намеревался прислать за ними очень скоро, так как их старшему сыну, Авроому Носону, было чуть больше года, и бабушка уже ожидала второго ребенка. Хаим родился через несколько месяцев. Однако, прежде чем надежды моего деда оправдались, началась война, и семья была разлучена почти на десять лет — долгих и трудных лет, в течение которых каждый из них перенес множество лишений.

Хотя мой дед был способным, надежным человеком, который всегда мог найти работу, ему не всегда удавалось удержаться на месте работы — ведь как только наступал Шаббос, и он не приходил на работу, его обычно увольняли, как только он возвращался рано утром в понедельник. Поэтому он переходил с работы на работу, и много раз у него не хватало денег даже на то, чтобы снять место для ночевки, и он спал на скамейке в парке. Но он ни на йоту не отступал от соблюдения Шаббата и праздников.

Наконец, ему удалось накопить достаточно денег, чтобы открыть свою собственную небольшую швейную мастерскую в Ист-Сайде (в те годы, на рубеже веков, швейная мастерская представляла собой сочетание услуг по пошиву, переделке одежды и прачечной), и таким образом проблема работы в Шаббос и Йом-Тов была решена. На той же улице были и другие владельцы магазинов, которые высмеивали моего деда за то, что он закрывает свой магазин в Шаббос, и предупреждали его, что таким образом он потеряет всех своих клиентов. Но в течение многих лет после того, как многие из них закрыли свои магазины из-за отсутствия клиентуры, магазин моего дедушки продолжал процветать, и покупатели продолжали приходить.

В те годы, когда мой дед пытался справиться с одиночеством и делал все возможное, чтобы заработать достаточно денег, чтобы послать за семьей, моя бабушка с трудом обеспечивала себя и двух маленьких детей в военные годы.

Бабушка каждое утро вставала до рассвета и шла много километров пешком до ближайшей фермы, где она покупала молоко. Фермер наполнял два больших бидона свежим молоком, и она ставила их на плечи и возвращалась в город. Там она продавала большую часть молока соседям. Затем она возвращалась к своим двум спящим сыновьям, будила их и отправляла в ближайшую ешиву. На ту мизерную сумму, которую она зарабатывала на продаже молока и на другой случайной работе, ей не только удавалось содержать себя и двух своих сыновей, но и нанять специального ребе для изучения Торы с ее сыном Хаимом после того, как тот возвращался из ешивы — ведь уже в раннем возрасте у Хаима было огромное желание все больше и больше изучать Тору.

Хотя было много людей, которые получали еду из бесплатной столовой, моя бабушка отказывалась от благотворительности и была полна решимости обходиться тем, что у нее было. Она преуспела в этом, а также в помощи другим. Она разогревала остатки молока, которые не смогла продать утром, и относила их по вечерам в ешиву, чтобы у студентов, которые жили не дома, каждый вечер было теплое молоко. Зимой она также приносила им теплые одеяла. Моя бабушка делала все возможное, чтобы мальчики из ешивы могли продолжать изучать Тору.

После почти десяти долгих лет разлуки мои дедушка и бабушка наконец-то воссоединились. Когда дедушка встретил двух своих сыновей, Авраама Носона, которому было одиннадцать лет, и Хаима, которому было почти десять, те были для него почти чужими людьми. Они сняли небольшую квартиру рядом со своей мастерской и, наконец, снова зажили как одна семья.

О честности моего деда ходили легенды. Будучи портным, он всегда проверял карманы одежды, которую приносили ему клиенты. Когда он находил даже самую мелкую монету, он возвращал ее владельцу. Однажды утром, проверяя одежду, он обнаружил в кармане очень дорогой драгоценный камень. Он немедленно связался с покупателем и попросил его как можно скорее прийти в мастерскую, чтобы забрать сокровище. Клиент был очень благодарен, когда мой дед вернул ему драгоценный камень. Его честность произвела на этого клиента сильнейшее впечатление. Несколько лет спустя, он переехал из Ист-Сайда в другой район, но продолжал приносить всю одежду своей семьи на стирку к дедушке, хотя для этого ему приходилось преодолевать немалое расстояние.

Сердце и руки бабушки и дедушки были открыты, когда дело касалось благотворительности и добрых дел. По утрам, когда дедушка заканчивал молитву в синагоге, он оставался на некоторое время, чтобы изучать Тору с другими мужчинами. Когда он уходил, он приглашал стариков, сидевших у входа в синагогу, пойти с ним домой и позавтракать. Моя бабушка специально готовила для них еду. С утра бабушка открывала лавку и оставалась там до тех пор, пока мой дедушка не заканчивал изучение Торы и завтрак. После этого он приходил в лавку и сменял её.

Мой дедушка был очень любящим, мягким человеком с блеском в глазах, улыбкой и ободряющим словом для каждого, кто заходил в его магазин. Он был настолько чувствителен, что с трудом выносил плач младенца. Можете ли вы себе представить, какой внутренней силы и убежденности ему стоило вступить в еврейское похоронное общество, чтобы исполнить великую мицву «истинного добра» (особые ритуалы очищения, которые выполняют при захоронении мертвых)?

Я удостоилась сопровождать своего отца, благословенной памяти, когда тот ходил за покупками в четверг днем и приносил бабушке и дедушке запас продуктов на целую неделю. Затем он готовил им гефилте фиш (фаршированную рыбу) к Шаббату.

Почти каждый субботний вечер мои родители навещали моих бабушку и дедушку и брали с собой нескольких детей. Как я дорожила этими особенными визитами — когда семья сидела за столом и ела вкусную еду «мелаве малка» (трапеза на исходе субботы), которую готовила моя бабушка, а дедушка, с его великолепным чувством юмора, увлекал нас историями, которые заставляли нас смеяться большую часть времени! Перед отъездом дедушка давал каждому из внуков деньги на расходы. Помню, однажды, когда я возвращалась из летнего лагеря, автобус остановился в Ист-Сайде, совсем рядом с домом бабушки и дедушки. Я зашла, чтобы поздороваться, и, конечно же, они настояли на том, чтобы я переночевала. На следующее утро меня ждал вкусный завтрак, а рядом тарелкой лежал большой пончик с желе. Когда я уходила, дедушка дал мне немного денег «на всякий случай», если они понадобятся мне, чтобы вернуться домой.

Когда мой отец, благословенной памяти, был совсем маленьким ребенком, и было дождливое или снежное утро, бабушка несла его на плечах до самой ешивы, чтобы он не промочил обувь и не простудился. Она не могла допустить, чтобы он пропустил даже один день изучения Торы. Каждый Рош Ходеш (новомесячье) она спешила в ешиву, чтобы дать ребе моего отца несколько долларов и тем самым выразить свою признательность. (Она также давала моему старшему брату дополнительные деньги каждую неделю, чтобы вдохновить его продолжать изучение Торы с удовольствием. Так она показывала свою преданность изучению Торы).

Мои бабушка и дедушка были очень скромными людьми, которые жили очень просто. Они никогда не гордились теми усилиями и тем самопожертвованием, которые потребовались им, чтобы воспитать стойких и твердых на пути Торы сыновей. Бабушка проходила пешком огромные расстояния, когда ей нужно было куда-то ехать, чтобы сэкономить на проезде в автобусе, — всё для того, чтобы была возможность оплатить обучение сыновей в ешиве. Когда мой дядя реб Хаим женился, и они с женой [сестрой г-жи Шайн, Басей (Бесси) Герман] уехали в Польшу в город Мир, где реб Хаим учился в великий ешиве Мир, бабушка и дедушка помогали им все пять лет, которые они там провели. Они также отправили моего отца учиться в ешиву Мир вскоре после бар-мицвы, хоть он был еще совсем молодым мальчиком.

Этот опыт вдохновил меня на то, чтобы тоже с радостью водить своих детей в ешиву, и просто стоять рядом со зданием ешивы, наблюдая за множеством детей, взбегающих по ступенькам школы в нетерпении начать очередной день изучения Торы.

Мой отец, благословенной памяти, продолжил традицию любви и самопожертвования своих родителей ради Торы и их сияющей радости в Шаббос и Йом Тов. Их дети, внуки и правнуки также следуют проторенным ими путем. Пусть эта дорога продолжится для всех последующих поколений Шайнбергов, амен!

[Историческая справка: Раби Хаим Пинхас Шайнберг до самой кончины продолжал возглавлять свою ешиву в Иерусалиме. Он прославился как один из величайших знатоков и преподавателей Торы своего времени, и стал членом Совета Мудрецов Торы Земли Израиля. Несмотря на всемирную известность, он и его жена Бесси оставались доступными и отзывчивыми людьми, к которым можно было обратиться по любому вопросу в любое время суток (они даже специально установили дополнительный телефонный аппарат у себя в спальне, чтобы к ним было легче дозвониться). Мальчики, которые приезжали из-за границы, чтобы учиться в ешиве Тора Ор, были окружены родительской заботой и любовью.

Многие из взрослых детей, внуков и правнуков Шайнбергов пошли по стопам своего деда и стали преподавателями Торы.

Бесси Шайнберг скончалась в возрасте 99 лет, а Раби Хаим Пинхас Шайнберг, совсем немного пережив свою жену, скончался в 2012 году в возрасте 101½ года. Таким образом, браку, предложенному Папой Германом, было суждено продлиться более 80 лет!]

Глава 8 — Армия одного человека

1

Любимое выражение папы было: «Я солдат Босса и подчиняюсь Его приказам».

Он занимался всеми аспектами еврейской религиозной жизни в Америке. Несгибаемое мужество папы и его готовность бескомпромиссно защищать еврейство вызывали насмешки и издевательства, но это не смогло сдвинуть его с прямой дороги даже на самую малость.

Я вспоминаю, как однажды утром в шаббат папа вернулся домой из синагоги со знакомым блеском в глазах. Он свидетельствовал о боевом настроении. «Эйдл, я скоро вернусь, — сказал он маме. «Проследи, чтобы гости начали трапезу».

Мама бросила на папу обеспокоенный взгляд и быстро сказала мне: «Рухома, иди с папой и посмотри, куда он идет. Если с ним что-нибудь случится, по крайней мере, я хоть буду знать».

Я поспешила за папой и догнала его. Он мне улыбнулся. «Я вижу, что мама послала тебя за мной, Рухома».

Папа шел по Восточному Бродвею, а я едва поспевала за ним. Он остановился у синагоги «Молодой Израиль» и сказал: «Подожди меня».

Любопытство заставило меня последовать за папой. Я зашла в коридор и заглянула внутрь. Синагога была заполнена до отказа. Только что закончилось чтение Торы.

Папа на мгновение замер в задней части синагоги. Затем он вдруг подбежал к кафедре, стукнул по ней рукой и громко провозгласил: «У вас на улице висит табличка с объявлением: «Танцы в Молодом Израиле сегодня вечером». Тора запрещает смешанные танцы. Либо сотрите слова «Молодой Израиль», либо слово «танцы». И то, и другое не может быть на одной вывеске».

Поднялся шум. Кто-то крикнул: «Вышвырните его вон!». Два крупных молодых человека грубо схватили папу с обеих сторон, приподняли его и бесцеремонно выставили на улицу.

«Папа, ты не чувствуешь себя осрамленным из-за того, что тебя выгнали из синагоги?», воскликнула я.

«Вовсе нет, Рухома», — спокойно сказал папа. «Я не знаю, прислушаются ли они к моим словам, но я должен был выразить протест».

Папа расправил плечи и крепко сжал мне руку. Мы вернулись домой к маме и к гостям.

Лишь спустя годы, когда во время Второй мировой войны в Америку из европейских стран прибыли многие великие главы ешив и раввины, а количество учащихся в ешивах сильно увеличилось, к папиным замечаниям начали прислушиваться.

2

Папа был специалистом по шаатнезу (запрету на смесь шерсти и льна). Многие люди стучались в нашу дверь, чтобы попросить папу проверить их костюмы и пальто. Однако папа не довольствовался ожиданием, когда его попросят.

Однажды вечером наш друг привел к нам домой профессора химии. Папа взглянул на хорошо одетого профессора и сказал: «Снимите, пожалуйста, пиджак». Тот изумленно уставился на папу. «Я хотел бы проверить его на шаатнез», — объяснил папа. Поскольку профессор никогда раньше не слышал этого странного слова, он еще больше растерялся, но все же снял пиджак.

Папа взял пиджак и своим острым ножом разрезал подкладку воротника и вытащил несколько ниток. Он внимательно осмотрел их. «Шаатнез!» — воскликнул папа. «Вам не разрешается носить это, пока шаатнез не будет полностью удален».

«Я — я — не понимаю всего этого», — заикаясь, произнес растерянный профессор.

Папа терпеливо объяснил ему, что Тора запрещает евреям носить одежду из смеси шерсти и льна. «Не волнуйся, — заверил он его, — у меня есть специальный портной, который мастерски удаляет шаатнез. Пиджак будет как новенький». Затем папа подошел к своему шкафу и достал оттуда свой пиджак. «Вы можете вернуться домой в этом пиджаке», — сказал папа любезно. Когда смущенный профессор встал, чтобы уйти, папа добавил: «Принесите мне все ваши костюмы и пальто, чтобы я мог проверить и их».

Дополнительное примечание автора: Профессор снова и снова возвращался к папе, пока не стал сведущ в законах Торы. Папа посоветовал ему провести свой отпускной год (который полагается профессорам) в городе Мир в Польше, где он еще больше продвинулся в изучении Торы.

3

Однажды летом в шаббат днем в нашу дверь постучала женщина. «Я хотела бы поговорить с господином Германом», — сказала она мне. Я пригласил ее в столовую, где папа пил чай с некоторыми из наших гостей.

«Я хотела бы попросить вашего совета по важному вопросу», — вежливо сказала она.

Папа заметил, что у неё в руке ридикюль, и громко воскликнул: «Сегодня шаббат! Я должен попросить вас немедленно положить свою сумочку».

Смущенная женщина тут же выронила свою сумочку из рук, как будто в ней был динамит.

Затем папа мягко сказал: «Пожалуйста, пройдите в другую комнату, и я с удовольствием обсужу с вами вашу проблему».

Когда они вернулись, папа объяснил ей некоторые законы шаббата. «Можете оставаться в нашем доме до конца шаббата, и потом вам можно будет забрать с собой свою сумочку».

Она с удовольствием провела остаток дня с мамой и со мной; мама накормила ее третьей трапезой. Когда она ушла в субботу вечером, у нас появилась подруга, которая часто приходила к нам в гости.

4

Однажды в пятницу вечером к нашей двери подошел полицейский со срочным сообщением для папы. «Мистер Герман, в вашем меховом магазине пожар! Пожарная команда делает все возможное, чтобы погасить пламя. Желательно, чтобы вы приехали туда как можно скорее».

Папа поблагодарил полицейского, а затем сказал: «У нас Суббота. Я не могу быть там до ее окончания завтра вечером».

Полицейский в изумлении уставился на папу. «Мистер Герман, ваш магазин горит! Вы даже не пойдете туда, чтобы посмотреть, что происходит?» Папа покачал головой.

Весь шаббат папа не проявлял никакого беспокойства. Он пел субботние песни, говорил за столом слова Торы и не спешил делать авдалу (церемонию разделения между субботой и будними) после шаббата.

В субботу вечером папа отправился на Седьмую авеню, где находился его меховой магазин, ожидая увидеть там одни руины. Но оказалось, что сгорел соседний меховой магазин!

5

Страховая компания заставила папу установить в его меховом магазине сигнализационную систему «Холмс» для защиты от краж. После установки Папа пошел в заднюю часть магазина и оставил окно слегка приоткрытым. «Я не могу полностью положиться на такую защиту. Я обязан предпринять обычные меры, но защищает меня Босс «.

6

Были каникулы, но я была очень занята — я сидела дома и приставала к маме.

На протяжении всех последних волнительных недель школы, вперемешку с выпускными экзаменами, табелями успеваемости и переходом в следующий класс, мы с друзьями планировали каждый солнечный день ездить на пляж Кони-Айленд.

В то утро, в мой первый день каникул, я проснулась очень рано, чтобы собраться. И тут мама сообщила мне «трагическую» новость: «Рухома, мне очень жаль, но папа говорит, что ты больше не можешь ездить на Кони-Айленд. Тебе уже двенадцать лет, ты прошла бат-мицву и считаешься юной леди. Было бы нескромно появляться на людях в купальнике».

Я посмотрела на себя в зеркало комода. На меня смотрела тощая двенадцатилетняя девчонка с короткими черными волосами, худым лицом и вызывающими темными глазами. Я явно не тянула на цветущую женщину.

«Мама, — причитала я, — почему я всегда должна быть не такой, как все мои подруги? Они тоже религиозные, но им почему-то разрешено купаться!»

«Ты не такая, как все, потому что твой папа не такой, как все», — просто сказала мама. С такой логикой невозможно было спорить. Факт есть факт.

«Мама, что я буду делать все каникулы? Папа не хочет, чтобы я ходила в кино, ему не нравится, когда я хожу в библиотеку, и теперь он не разрешает мне ездить на Кони-Айленд. Я сойду с ума, вот что!

«Разве ты не говорила мне всегда, что плавание так полезно для здоровья, мама? И что солнце полезно для меня?».

Мама вздохнула. «Рухома, папа скоро вернется из синагоги. Он с тобой поговорит… «, — поспешно сказала она, быстро схватив кастрюлю с супом, которая чуть не выкипела.

Папа вошел в дом с талитом и тфилин. — «Янкев Йосеф, поговори с Рухомой. Она хочет поехать на Кони-Айленд».

Прежде чем папа успел что-то сказать, я начала. «Папа, на самом деле, я еще совсем не леди. Я даже не выгляжу на свой возраст. Все так говорят. Почему я не могу поехать? Ты всегда говорил, что важно научиться плавать. Как я смогу плавать, если не могу поехать на Кони-Айленд?».

Папа сел в свое большое кресло и пододвинул другой стул для меня. «Садись, Рухома. Я объясню тебе, почему неправильно купаться на пляже Кони-Айленд.

«Если бы ты увидела табличку с надписью «Опасно! Купание запрещено по приказу департамента полиции», — начал он, — «ты бы, конечно, не стала там купаться. Во-первых, ты бы боялась, что с тобой что-то случится. Во-вторых, ты не хотела бы нарушать закон.»

«Именно поэтому нельзя купаться на пляже Кони-Айленд. Хотя это может быть не опасно для твоего тела, это точно опасно для твоей нешамы (души). Ты прекрасно знаешь, что ходить нескромно одетым — это противоречит Торе. А йидише тохтер становится а йидише мамэ. (Еврейская девочка становится еврейской матерью.) Без скромности невозможно быть ни тем, ни другим. Это основа нашего еврейского наследия.

«Сара Имейну, наша первая еврейская мать, научила нас, что такое скромность. Если наши еврейские дочери не будут соблюдать эту мицву, то мы ничем не будем отличаться от неевреев. Теперь, когда тебе исполнилось двенадцать лет, Рухома, ты обязана выполнять все заповеди. Я понимаю, что сейчас тебе трудно это понять, особенно когда все твои друзья ходят купаться на Кони-Айленд, но когда-нибудь ты будешь благодарить нас с мамой за то, что мы не разрешили тебе пойти туда».

Папины слова долетали до моих ушей, но не проникали мне в разум и не доходили до сердца. «Я никогда не поблагодарю папу и маму за то, что они не отпустили меня на Кони-Айленд», — думала я.

Я не сдавалась. «Папа, мама купалась на Кони-Айленде, когда была девочкой. Она сама мне об этом рассказывала».

«Послушай, Рухома, когда мама купалась, купальник закрывал ее с головы до ног».

«Как ты прав, Янкев Йосеф», — добавила мама. «Действительно, он был такой тяжелый, что я едва могла двигаться в воде!»

«Папа, мой купальник не так сильно вырезан». Я побежал и достал его из сумки для покупок, куда я положил его, готовясь к походу на пляж.

Я положила купальник с яркими полосками на стол перед папой. Папа внимательно осмотрел его. «Руки и ноги полностью открыты, и он вырезан в области декольте. Ты не пойдешь. Вот и все. Ни слова больше». Папины глаза пылали.

Слезы катились у меня по лицу. Мама смотрела на меня жалобным взглядом. «Янкев Йосеф, должно же быть какое-то место, где Рухома сможет купаться», — сказала мама, — «Сделай что-нибудь!». Мама была убеждена, что, если папа по-настоящему хотел сделать что-либо, то мог добиться всего, к чему лежит его сердце. Мы, дети, разделяли это мнение.

Папа не отвечал довольно долго. Затем он сказал: «У меня есть идея. Я пойду в мэрию и попробую уговорить мэра выделить специальный пляж для женщин».

Я уставился на папу, с трудом веря своим ушам. Папа собирался поговорить с мэром Нью-Йорка? «Эйдл, достань, пожалуйста, мой хороший костюм и субботние туфли». Папа расчесал свою черную, но седеющую бороду. Я тихо сидела и смотрела на него; слезы постепенно высыхали у меня на щеках. Он выглядел очень солидно.

Папа вышел из дома, как солдат, идущий в бой, с обычным маминым благословением: «Иди с ацлахой (удачей)».

Я вылезла на пожарную лестницу, с которой открывался вид на жаркий, пересохший Восточный Бродвей. Я увидела, как мои подруги подбегают к нашему дому. Они посмотрели вверх. «Ракома, ты еще не готова?»

Я смотрела на них сквозь железную решетку своей тюрьмы — пожарной лестницы. «Я не могу пойти! Отец не разрешает мне купаться на Кони-Айленде».

Мои друзья смотрели на меня с жалостью, но не задавали вопросов. Они знали, что я не могу делать все то, что могут они. Я с завистью смотрела, как они поворачивают за угол к станции метро.

Внезапно мое воображение увлекло меня вместе с ними… Вот я бегу по ступенькам метро, неся в одной руке сумку с купальными принадлежностями и обедом, а в другой крепко сжимаю драгоценную сумочку с мелочью. Я услышала, как в турникете звякнул мой пятак и вышла на переполненную станцию метро.

Поезд с ревом ворвался на станцию, как огромный кит, прокладывающий себе путь через морские глубины. Он широко раскрыл пасть и как стаю сардин проглотил массу потеющей толпы. Я протиснулась на небольшое открытое пространство и встала, держась за белый шест. Жужжащие вентиляторы над головой мужественно пытались охладить нас, но безуспешно. Поезд набирал скорость, мчась по темному туннелю, и все пассажиры раскачивались в такт его ритму. Снова и снова он кричал мне: «Я еду на Кони-Айленд «. Стук колес звучал для меня музыкой.

Поезд внезапно вынырнул из темноты. Мне потребовалась минута, чтобы привыкнуть к яркому солнцу, которое било в окна. Еще несколько станций, и я буду на месте. Волнение нарастало. Затем кондуктор произнес волшебные слова: «О-о-о-о-о-остров Кони, последняя остановка, все на выход!». Гигантский кит изрыгнул нас на улицу, освободившись от своей тяжелой ноши.

Я слетела с лестницы. Прохладный, соленый запах океана встретил меня. Вдалеке виднелось гигантское чертово колесо с качающимися сиденьями, касающимися неба. Мирно крутилась карусель с пони, танцующими в такт негромкой музыке.

Когда мимо проходил продавец арахиса — манящий аромат жареных зерен защекотал мне ноздри. Я была в Сказочной стране.

Я вышла на набережную и остановилась у таблички с надписью «Десятицентовые камеры хранения». Мне потребовалось всего несколько минут, чтобы снять с себя пропитанную потом одежду и переодеться в купальник и халат.

Горячий песок обжигал мне ноги, когда я мчалась к океану. Прохладные, пенистые волны встретили меня брызгами соленой воды. Как русалка, я нырнула в их глубь. «Посмотрите на меня! Я умею плавать!..», — прокричала я своим друзьям, мой рот наполнился океанской водой. Это был рай на земле: небо и океан стали единым целым на далеком горизонте.

«Иди есть, иди есть!». Я побежала по переполненному, жаркому пляжу и нашла свою хозяйственную сумку. Я вытащила из неё свой промокший бутерброд, из маленького термоса с водой, который я специально привезла из дома, омыла руки, чтобы поесть, и произнесла благословение. Я жадно откусила большой кусок от бутерброда с лососем, который приготовила мама – как вкусно…

«Иди есть, иди есть, Рухома!» Мама высунула голову на пожарную лестницу и пузырь моей фантазии неожиданно лопнул. «Рухома, ты что, оглохла? Я тебя зову уже как минимум десять раз «.

«Я не голодна». Я все еще чувствовала песок между зубами. Голова у меня пульсировала от палящего, огненного солнца, которое пекло меня на пожарной лестнице, пока я фантазировала.

«Не голодна? Кто должен быть голодным, чтобы съесть то, что я приготовила для тебя?» ответила мама с улыбкой. Я залезла через окно в прохладу дома. На кухонном столе лежала свежая, хрустящая булочка с маслом, тарелка клубники со взбитыми сливками и холодный стакан солодового молока.

Не испытывая ни малейшего голода, я до последней крошки доела булочку, вылизал тарелку дочиста от клубники и сливок и запила солодовым молоком. Милая, нежная, мудрая мама, которая всегда была на стороне папы, тем не менее так хорошо понимала нас, детей.

«Мама, — сказал я через некоторое время, — почему папы так долго нет?»

Мама подняла голову от картофелины, которую она проворно чистила, и посмотрела на меня. «Не волнуйся. Папа попадет к мэру!», — уверенно сказала она.

Ее слова не успокоили мои страхи. Может быть, мэр откажется встретиться с папой. Но папа, конечно, будет настаивать. Я вдруг представила себе Папу за решеткой. Его обвиняющий палец указывал на меня: «Только потому, что ты решила поехать на Кони-Айленд…».

Прошло, как мне показалось, несколько часов, и наконец я услышала, как с лестницы доносятся папины торопливые шаги. Я бросилась к двери, и папа вошел, неся под мышкой большую коробку.

Мы с мамой смотрели на него с ожиданием. Он сел, снял шляпу и надел ермолку. Мама принесла ему прохладный напиток, он произнес благословение и с удовольствием выпил его. Потом он вытер лоб своим большим платком и прочистил горло.

«Ну, в конце концов я поговорил с мэром Джимми Уокером, но попасть к нему было нелегко. Сначала я говорил с его секретарем, а затем заместителем мэра, которые отказались принять меня, поскольку у меня не было заранее назначенной встречи. Однако, когда я внушил им важность моей миссии, они посоветовались с мэром Уокером, и он согласился уделить мне несколько минут своего времени.

«Он был очень вежлив и внимательно выслушал то, что я хотел сказать о проблемах, с которыми сталкивается наша молодежь. Когда я предложил выделить отдельные места для купания мужчин и женщин, он, казалось, очень хорошо понял проблему.

«Но знаете, что он мне ответил?

«Рабби, вы единственный человек в Нью-Йорке, который предложил такую идею. Вы прекрасно понимаете, что я не могу выделить пляж только для вас».

Все мои надежды рухнули. Я больше никогда не смогу купаться на Кони-Айленде!

Затем папа посмотрел на меня с искоркой в глазах. «Рухома, раз уж ты так хочешь поехать на Кони-Айленд, у меня есть другая идея».

Он развязал большую коробку, которую принес с собой домой. Там, среди толстых слоев папиросной бумаги, лежал купальный костюм цвета морской волны с высоким вырезом, рукавами длиной три четверти, да ещё и длинными панталонами! Конечно, я бы в жизни никому не показалась в таком «чудовище», и папа понимал, что Кони-Айленд больше не будет проблемой. Однажды утром в воскресенье папа таинственно исчез. Обычно в воскресенье он проводил время с семьей, рассказывая нам интересные истории из Писания.

Много часов спустя папа вернулся домой. На лице у него был новый загар, а в руках он нес большую вывеску.

«Где ты был весь день, Янкев Йосеф?» с тревогой спросила мама.

«Есть серьезная проблема с нашей еврейской молодежью, Эйдл», — обеспокоенно сказал папа. «Они не знают, что Тора запрещает смешанное купание. Я напечатал этот знак, прикрепил его к плечам и маршировал взад-вперед по набережной Кони-Айленда».

Мы все смотрели на вывеску, на которой большими красными буквами были начертаны слова: «ЕВРЕЙСКИЕ СЫНОВЬЯ И ДОЧЕРИ: НАША СВЯТАЯ ТОРА ЗАПРЕЩАЕТ СМЕШАННОЕ КУПАНИЕ».

«Янкев Йосеф, ну кто тебя послушает? Все, чего ты добился, — это измучиться», — с жалостью сказала мама.

Когда-нибудь мне придется давать отчет на небесах, где меня спросят: «Что ты сделал этим проступком? По крайней мере, я выполнил свой долг», — решительно сказал папа.

7

Папа был одним из основателей ешивы «Тиферет Ирушалаим» и проявлял большой личный интерес как к развитию самой ешивы, так и ее синагоги.

Однажды утром в шаббат одного из недавно нанятых учителей вызвали к Торе. Папа заметил, что во время чтения он не смотрел прямо в свиток Торы, а отвернулся куда-то в сторону. [По закону, тот, кого вызвали для чтения Торы, должен тихо читать текст Торы вместе с чтецом.] Когда молитва закончилась, папа решил проследить за ним. Он шел за ним несколько кварталов, а потом увидел, как тот зашел в кондитерскую, где купил пачку сигарет.

Папа сразу же напустился на него. «Ребе, обучающий еврейских детей, является осквернителем шаббата! Никогда больше не показывайся в ешиве!», — гневно сказал ему папа.

С тех пор каждого ребе досконально проверяли.

Позже, когда папу спросили: «Реб Янкев Йосеф, как вы определили, что тот молодой человек нарушал шаббат?».

Папа ответил: «Еврей, который не смотрит прямо в Тору во время чтения, безусловно, вызывает у меня подозрения. Он был холоден, как лед. Я последовал своей интуиции, которая оказалась верной».

8

Сегодня еврейские календари со временем зажигания свечей есть в каждом доме, и они настолько доступны, что мы воспринимаем их как нечто само собой разумеющееся. Однако в начале 1920-х годов было время, когда их не существовало. В каждой синагоге была большая доска объявлений, на которой вывешивалась информация о времени соблюдения разных заповедей, и большинство людей сверялись с ней, чтобы узнать правильное время зажигания свечей на шаббат и Йом Тов.

Папин бизнес шел на спад. Его счет в банке упал до рекордно низкого уровня: на нем было 128 долларов. Папа решил, что настало время использовать деньги с пользой.

Он обратился к знакомому раввину и сказал ему: «Я знаю одного человека, который хочет пожертвовать сто долларов на какое-нибудь достойное дело для пользы еврейства». В то время сто долларов были значительной суммой денег.

Раввин посоветовался с другими раввинами, и с папиной помощью они создали организацию, которую назвали «Хизук а-Дат» (Укрепление веры), первым делом которой было напечатать небольшие еврейские календари для дома. Папа дал им сто долларов на печать, и они даже не подозревали, что он сам пожертвовал эти деньги.

9

Папа никогда не щадил себя, когда дело касалось преподавания Торы другим. В пятницу вечером после субботней трапезы, когда он мог бы отдохнуть, он более часа говорил о недельной главе Торы в синагоге на Мэдисон стрит. Приходила большая толпа мужчин, а галерея была заполнена женщинами. Я часто я брала своих друзей послушать папины лекции. Хотя мы не очень хорошо понимали идиш, наблюдение за его сияющим лицом, когда он говорил, приводило нас в восторг.

Каждый вечер после Маарива (вечерней молитвы) папа давал урок по одному из листов Талмуда, по Мишне и по кодексу Шулхан Арух группе мужчин в здании ешивы под названием «Бейс Медраш А-Гадоль» на улице Норфолк.

Разумеется, все это делалось без какой-либо мысли о вознаграждении.

Папа был обеспокоен тем, что большинство еврейских мальчиков, посещавших государственную школу, не получали никакого еврейского образования. После школы они в полном составе играли в мяч на улице. Он пытался заполнить этот вакуум, ища пути и средства, чтобы «подкупить» их.

Каждый день, и летом, и зимой, перед Минхой (послеполуденной молитвой) папа закрывал свой меховой магазин и ехал на метро в Тиферет Йерушалаим. Он брал с собой корзину шоколадных вафель.

Сначала ему пришлось уговаривать мальчиков прекратить свои игры, но через несколько недель проблема решилась. Благодаря раздаче шоколадных вафель, слава о папе распространилась повсюду. Когда он приезжал на Восточный Бродвей, мальчики выстраивались в очередь, ожидая его и, конечно, свою вафлю.

После того, как мальчики съедали свои вафли, папа вел их в синагогу на молитву. Многие из них даже не умели читать молитвы на Святом Языке; этих мальчиков папа обучал отдельно.

После Минхи папа собирал их за столом в синагоге и рассказывал интересные истории о наших великих людях и их еврейском наследии, пока не наступало время Маарива.

Однажды в очередь встал новый парень. «Как тебя зовут?», спросил папа.

— «Антонио».

— «Где ты живешь?», продолжал интересоваться папа.

«В конце квартала». Он отвел глаза от проницательного взгляда папы.

Папе не потребовалось много времени, чтобы понять, что мальчик был итальянцем и хотел получить шоколадную вафлю.

Папа умел общаться с этими подростками. Он понимал их сленг, их игры и их проблемы. Он убеждал многих из детей, росших в нерелигиозных семьях, прекратить посещать государственную школу. К большому огорчению их родителей, папа убеждал их перейти в ешиву. Он привил этим мальчикам такую любовь к идишкайту (еврейству), что они стали по-настоящему религиозными людьми, которые следовали учению и путям Торы на протяжении всей своей жизни.

10

Доктор припарковал свою дорогую машину перед нашим домом и быстро поднялся по лестнице. Он ворвался в дверь, даже не потрудившись постучать.

«Где мистер Герман?!» — спросил он.

Папа подошел к взъерошенному мужчине. «Чем я могу вам помочь?», спросил папа.

«Мой сын только что учинил у нас погром и разбил всю фарфоровую посуду в нашем доме, сказав, что она трефная. Он сказал мне, что это вы учите его всем этим дурацким законам. Я убью вас за это!» — Доктор выхватил револьвер и направил его на папу.

Папа не дрогнул. Он распахнул рубашку и сказал: «Вот, стреляй!».

Доктор задрожал, бросил пистолет и рухнул в кресло. Папе потребовалось немало времени, чтобы успокоить его, а мама подала ему горячий кофе и пирог. Позже он признался: «Я никогда не встречал такого храброго человека, как мистер Герман. Неудивительно, что мой сын прислушивается к каждому его слову».

11

Бесси заметила, что у папы вся рука в синяках. «Папа, как ты поранил руку?» — спросила она, полная беспокойства.

«Я шел по улице, и мне на руку упал кирпич из ремонтируемого здания. Но у меня есть свое объяснение этому», — быстро добавил папа. «Кто-то попросил меня написать для него письмо, а я отложил это на день. Так что, думаю, это наказание».

12

Было собрание родственников, на которое был приглашен папа. Дэви, который в то время был еще маленьким мальчиком, приехал раньше него.

Позже Дэви сообщил, что внезапно начался переполох. Один из родственников, задыхаясь, поднялся по лестнице и вошел в дом. «Быстро! Джей-Джей [некоторые из наших родственников называли папу по инициалам его имени, Джейкоб Джозеф] только что вышел из метро и направляется сюда». Некоторые родственники с непокрытыми головами побежали за шляпами и прикрыли головы.

Когда папа вошел, все послушно сели на свои места, с покрытой головой, и приветствовали папу с большим уважением.

13

Г-н Перец Шейнерман приехал в Соединенные Штаты из Европы будучи совсем молодым человеком. Он женился и поселился в Вашингтоне, где держал оптовый мануфактурный магазин. Он был прекрасным, религиозным человеком, который изо всех сил старался воспитывать свою растущую семью в строгих еврейских традициях. Однако это было непростой задачей, поскольку Вашингтон 1920-х годов был пустыней во всем, что касалось иудаизма.

Его бизнес часто приводил его в Нью-Йорк. Во время одной из таких командировок он понял, что не успеет вернуться домой к шаббату, и кто-то посоветовал ему остановиться в нашем доме.

Во время шаббата, который он провел с нами, папа расспрашивал г-на Шейнермана о его семье в Вашингтоне. «Как вы можете воспитать семью еврейских мальчиков и девочек в таком городе, как Вашингтон, где нет ни ешив, ни религиозных друзей для ваших детей? Как вы будете их женить?» недоуменно спросил папа.

Господин Шейнерман согласился с папой и печально покачал головой. «Но что я могу сделать? Я должен зарабатывать на жизнь чтобы кормить жену и детей. Мой бизнес налажен там».

«Если вы хотите сохранить свою семью, чтобы они оставались настоящими евреями, немедленно переезжайте в Нью-Йорк. Босс обеспечит вас заработком, где бы вы ни находились, так что предоставьте это Ему.», — посоветовал папа г-ну Шейнерману.

Мистер Шейнерман принял слова папы близко к сердцу и вернувшись домой, начал обсуждать их со своей женой, очень умной женщиной. При её согласии и инициативе, Шейнерманы и их девять маленьких детей вскоре переехали в Нью-Йорк. Папа не только помог им снять квартиру, но и папа, и мама всячески поддерживали их до тех пор, пока они не обжились.

Семья Шейнерман очень привязалась к нам. Мы стали с ними близкими друзьями. Каждую пятницу вечером мистер и миссис Шейнерман и некоторые из их детей приходили к нам домой, чтобы насладиться духовным теплом нашего дома.

Много раз Реб Перец Шейнерман говорил: «Только мудрый совет Реб Янкева Йосефа спас мою семью».

По сей день госпожа Шейнерман говорит: «Я так хорошо помню, как я приходила в гости к госпоже Герман на неделе. Она всегда встречала меня своей теплой улыбкой, кухня наполнялась восхитительным ароматом готовящейся пищи, а ее приглашающие слова: «Иди, помой руки и перекуси»».

14

Папа был одним из уважаемых членов синагоги на Пайк-стрит в Нижнем Ист-Сайде.

В месяц Элул для проведения шаббатней молитвы был нанят известный кантор. По этому случаю продавали билеты, чтобы поддержать деятельность синагоги, которая находилась в трудном финансовом положении.

Утром в шаббат, после того как папа закончил молитву в Тиферет Йерушалаим, он отправился в синагогу на Пайк-стрит.

Он стоял и наблюдал за входящими людьми, когда, к своему ужасу, заметил, что один человек продает билеты для входа в синагогу.

Когда папа попытался войти в школу, человек на входе отказал ему в приеме, если он не предъявит свой билет. Папа попросил мужчину позвать президента синагоги. Через несколько минут президент позаботился о том, чтобы папе разрешили войти, не понимая, что папа имел в виду нечто большее, чем просто войти.

Как только кантор остановился на несколько минут между молитвами, папа побежал к входу в синагогу и закричал в ярости: «Вы хотите собрать деньги на существование этой синагоги, нарушая шаббат?! — пусть лучше синагога будет закрыта!».

Папа разворошил осиное гнездо. Президент и другие важные члены синагоги были очень смущены. Молящиеся были в замешательстве, потому что кантор отказался продолжать. Однако в тот шаббат больше не было продано ни одного билета.

Папа покинул синагогу, получив множество оскорблений в свой адрес, но это его не смутило. Его долг перед боссом был выполнен.

15

Дочь близкого друга семьи выходила замуж в известном свадебном зале, и мы все были приглашены. Прошло немного времени после моей помолвки, и мы с Реб Моше, впервые появились на публике в качестве жениха и невесты.

Я надела по этому случаю красивое платье винного цвета, а Моше — свой новый серый оксфордский костюм. Папа, мама, Моше и я поехали в зал на такси. Когда мы приехали, было слышно, что оркестр уже играет.

Когда мы вошли в зал и увидели, что многие пары танцуют под радостную музыку, глаза папы вспыхнули. Он схватил стул, вскочил на него и громко закричал: «Тора запрещает мужчинам и женщинам танцевать вместе. Я прошу вас остановиться». Оркестр перестал играть и наступила внезапная тишина. Пары несколько минут остолбенело стояли перед этим неожиданным нападением, а затем начался скандал. Большинство гостей никогда не встречались с таким человеком, как папа, и его требование показалось им абсурдным.

Родители жениха подошли к папе, который оживленно спорил с несколькими взволнованными гостями. «Господин Герман, вы мешаете свадьбе. Мы вынуждены попросить вас уйти». Родители невесты были в недоумении, не зная, как реагировать. Они сконфуженно смотрели на нас с мамой.

Папа вышел, а мама, Моше и я, как солдаты, последовали за генералом. Когда мы вышли на улицу, мама с грустью сказала: «Янкев Йосеф, я никогда не смогу пойти с тобой куда-нибудь и насладиться вечером! А дети с таким нетерпением ждали этой свадьбы!». По ее лицу было видно, как ей нас жаль.

«Эйдл, ты прекрасно знаешь, что мы не можем стоять в стороне, не протестуя, когда заповеди Торы нарушаются публично», — решительно ответил папа. «Не присутствовать на свадьбе — это небольшая цена за отстаивание славы Всевышнего! Его слова попали в цель. Мама посмотрела на папу тем особым гордым взглядом, прибереженным только для него.

После первоначального смущения и разочарования от того, что нас так скандально выставили со свадьбы, мы с Моше и папой и мамой отправились домой, испытывая чувство душевного подъема.

16

На Орчард-стрит, в Нижнем Ист-Сайде, в шаббат, как в пятницу вечером, так и в шаббат, кипела бурная деятельность. Еврейские торговцы с тележек продавали домашнюю утварь, фрукты и овощи, рыбные и мясные продукты. Они выстраивались вдоль улиц на протяжении нескольких кварталов.

Папа был ужасно обеспокоен этим злостным осквернением шаббата и ломал голову над тем, как это прекратить. Он дал объявление в газете на идиш о поиске баалей батим (глав семей), заинтересованных в продвижении иудаизма в Нью-Йорке. Несколько человек пришли. После того, как он и еще несколько человек организовали «Агудат баалей батим», папа и несколько других членов этой организации решили провести демонстрацию против нарушения шаббата на Орчард Стрит в пятницу днем. Мама сказала мне следовать за папой и присматривать за ним, так как она знала, какими грубыми и жесткими могут быть некоторые торговцы на Орчард Стрит, и боялась, что папе могут причинить вред.

С папой во главе они прошли по Орчард Стрит, останавливаясь у каждой тележки и вежливо объясняя, что приближается шаббат и что держать тележки открытыми и заниматься торговлей в шаббат — это большое нарушение еврейского религиозного закона. Очень немногие из торговцев приняли эти слова близко к сердцу и закрылись. Большинство же из них бросали оскорбления в адрес папы и других и почти силой отталкивали их.

Папа не сдавался. Каждую пятницу он ходил по Орчард Стрит, призывая торговцев закрыть свои тележки, пока не стал привычной фигурой, над которой насмехались и на которую нападали.

Когда «Агудат Баалей Батим» смогла собрать достаточно средств, папа смог сказать каждому торговцу: «Сколько вы заработаете за шаббат? Я дам вам всю сумму, если вы закроете свою тележку прямо сейчас». Это сработало.

Через несколько месяцев даже приверженцы этой идеи капитулировали. Папина инициатива и его упрямство закрыли в движение торговцев на Орчард Стрит, от улицы Канал до улицы Деланси. Вместо этого Орчард Стрит стала пешеходной улицей, по которой люди гуляли в шаббат и в Йом-Тов.

Глава 9 — Солдаты папиной армии

Рабби Борух Каплан, основатель движения «Бейс Яаков» в Америке, был близким и дорогим папиным учеником. «Ребе», как он всегда называл папу, был направляющей силой в его жизни и вдохновил его стать великим знатоком Торы и Б-гобоязненным человеком.

Аудиозапись рабби Боруха о его отношениях с папой говорит сама за себя:

Рассказ Рабби Боруха Каплана

Моя семья приехала в Нью-Йорк из Европы перед самой моей бар-мицвой. Мой отец искал ешиву для меня, и выбор пал на «Тиферес Йерушалаим». Поскольку это был год моей бар-мицвы, по вечерам я присоединился к группе учеников, которых обучал законам Тефилин наш директор, раввин Аарон Майстер.

Я заметил, что в синагоге «Тиферес Йерушалаим» один человек обучает группу молодых людей книге «Эйн Яаков» и Танаху (Писанию). Меня это заинтересовало, и я подошел послушать. Его уроки были настолько увлекательными, что вскоре я присоединился к группе и стал одним из постоянных учеников реб Яакова Йосефа.

Реб Яаков Йосеф так притягивал к себе учеников, что мы становились всё ближе к нему. Он согревал наши сердца любовью к Торе и заповедям. Он вселял в нас такой пыл, что, проучившись с ним час, я продолжал заниматься в синагоге Монтгомери до полуночи.

Больше всего меня впечатлило то, что не было никаких противоречий между тем, чему он учил, и как он сам жил. Он был святым человеком.

После того, как я год проучился под его руководством, реб Яаков Йосеф посоветовал мне перейти в ешиву в Нью-Хейвене (штат Коннектикут), где уже учились его сын, Нохум Довид, и несколько других его учеников. Там, по его мнению, я смогу добиться большего прогресса.

Сейчас, оглядываясь назад, я удивляюсь, что он отправил меня в Нью-Хейвен. Обычный подход учителя к любимому ученику — постараться удержать его рядом как можно дольше. Однако Реб Яаков Йосеф в первую очередь заботился об успехах своих учеников.

Ешива в Нью-Хейвене стала для меня важнейшей стадией жизни. Жизнь в одном здании, где я спал, ел и учился, давала мне дополнительные часы для учебы. Стимул к продвижению в Торе, который привил мне мой ребе, все еще оказывал на меня свое влияние.

Хотя администрация требовала выключать свет в одиннадцать часов, чтобы ребята могли выспаться, мы с несколькими учениками решили продолжить учебу. Мы тихонько заходили на кухню, где горел газ, который давал нам достаточно света. Там мы занимались до тех пор, пока не слышали топот копыт лошадей, тянувших повозки с молоком для доставки перед рассветом.

Когда я вернулся домой на Суккот после полутора лет учебы в ешиве Нью-Хейвен, я навестил своего ребе. На этот раз он посоветовал мне поехать в ешиву Хеврон в Эрец Исраэль.

Несколькими месяцами ранее он уже отправил туда Нохума Довида. Он помог мне с расходами на дорогу.

После погрома 1929 года в Хевроне, где я чудом спасся от смерти, я вернулся в Соединенные Штаты. Мои родители, как вы легко можете себе представить, были очень рады, что я вернулся домой. Мой ребе тоже был рад меня видеть.

Я решил, что хочу продолжить изучение Торы в ешиве «Мир » в Польше. Это было трудное решение — снова покинуть семью. Мне потребовалась твердая поддержка.

В доме моего ребе каждый Шаббат днем собирался миньян для молитвы Минха. Он хотел, чтобы его личный свиток Торы читали хотя бы раз в неделю. Мой ребе вызвал меня к чтению Торы.

После молитвы он процитировал отрывок из Торы, который мы только что прочитали («Дварим», 12:9): «Ибо вы еще не пришли к покою и наследию, которое Г-сподь, Б-г ваш, дает вам».

«Видишь ли, Борух, — сказал он мне, — эти слова — знак того, что тебе следует отправиться в Мир, где ты достигнешь больших высот в изучении Торы».

Благодаря моему ребе, его огромной поддержке и влиянию, я учился в ешиве «Мир» и других европейских ешивах, где значительно продвинулся в знаниях Торы.

Я хочу упомянуть несколько поступков моего ребе, чтобы дать представление о том, каким он был праведником. Его не интересовали материальные вещи. Он стремился лишь исполнять волю Всевышнего и соблюдать Его заповеди.

«Чего еще ждет от меня Босс?» — спрашивал он себя снова и снова. Тора говорит нам, что тот, кто любит выполнять заповеди, никогда не удовлетворен тем, что уже сделал. Мой ребе проявлял это очень явно и в высокой степени.

Например, ранним утром по дороге на молитву он проходил мимо пекарни. Он всегда забегал внутрь и бросал полено дров в пылающую печь. Поскольку печь обслуживал нееврей, хлеб считался хлебом, испеченным неевреем. Своим поступком мой ребе снимал это клеймо.

Однажды он разговаривал с другим евреем, который упомянул, что ему приходится вставать в четыре часа утра, чтобы вовремя попасть на работу. С того момента реб Яаков Йосеф не мог успокоиться.

«Представь себе!» — говорил он, — «Этот человек просыпается так рано по материальным причинам. Несомненно, я должен вставать в этот час, чтобы совершить больше заповедей и посвятить больше времени учебе».

Я удивлялся, как он мог ожидать от себя большего. Он постился каждый день. После вечерней молитвы он давал несколько уроков молодым ребятам и пожилым мужчинам. Только в районе десяти часов вечера он шел домой, чтобы съесть первую за день еду.

Мой ребе повторял своим ученикам важное кредо — быть «мезаке эс а-раббим» (помогать многим выполнять заповеди). «Сатана постоянно подначивает еврея, чтобы заставить его согрешить. Это ежедневная битва, которую мы должны стремиться выиграть. В нашей Торе написано о том, что тот, кто обладает множеством заслуг, не придет к греху. Это страховка от греха».

Мой ребе, реб Яков Йосеф, вечно живет у меня в сердце и разуме.

[Биографическая справка: Рабби Борух Каплан (1911-1996) из Америки поехал в Землю Израиля, чтобы учиться там в хевронской ешиве. Чудом избежав смерти во время погрома, он вернулся в Америку, но вскоре уехал в Европу и там продолжал учебу в ешивах Мир, Камениц и Бриск. В Бриске он познакомился со своей будущей женой, Вихной Лубчанской. Дядя Вихны, который растил её после смерти её родителей, не хотел отпускать девушку в Америку, но рав из Бриска, Ицхак Зеев Соловейчик сказал, что он лично рекомендует ей выйти замуж за Боруха, независимо от того, где тот хочет жить. После женитьбы, рабби Каплан стал преподавателем в ешиве «Тора «вэ-Даас».

Вихна Каплан была близкой ученицей Сары Шнирер, основавшей движение «Бейс Яаков». Приехав в Америку, г-жа Каплан почти сразу открыла филиал школы для девушек у себя дома. Вначале у неё было лишь семь учениц, но потом школа стала расти. Через несколько лет рабби Боруху пришлось уйти из ешивы, чтобы помогать своей жене управлять системой, в которой учились в начале сотни, а потом многие тысячи девушек. Рабби Арон Котлер сказал, что возрождение Торы в Америке было бы невозможно без школы «Бейс Яаков».]

Рабби Шахне Зон, бывший глава ешивы «Тора Вэ-Даас» в Бруклине, Нью-Йорк, а ныне глава колеля в Иерусалиме, — плод особой папиной заботы.

Когда ему было 13 лет, он посещал общественную школу в Ист-Сайде; после школы отец отправлял его в Талмуд-Тору Мордехая Розенблата, расположенную на Генри-стрит, 134, где он получал религиозное образование в течение полутора часов в день.

У господина Зона был небольшой бизнес по производству шапок, который полностью занимал его всю неделю. Тех нескольких часов в Шаббат, которые он мог выделить для своего сына, было недостаточно, чтобы привить Шахне настоящую любовь к изучению Торы.

Поэтому его отец был озабочен религиозным воспитанием сына. Он знал папу и слышал о его сильном влиянии на молодых мальчиков. Он привел Шахне к папе и отдал его под папино руководство. Папа сразу же забрал его из государственной школы и записал в ешиву.

Кроме того, Шахне присоединился к группе из сорока пяти мальчиков, которым папа каждый вечер преподавал «Эйн Яаков» на английском языке в «Тиферес Йерушалаим».

Через некоторое время после того, как Шахне начал учиться в ешиве, папа, используя тактичное и осторожное давление, убедил его перейти в ешиву в Нью-Хейвене, где по настоянию папы уже учились Нохум Довид, Хаим Шайнберг, Борух Каплан, Реувен Эпштейн и еще несколько папиных учеников.

Папа проверял всех своих учеников. Он был в постоянном контакте с рабби Левенбергом, основателем ешивы в Нью-Хейвене, и другими главами ешивы, от которых он узнавал об успехах своих «мальчиков». Когда они возвращались домой на праздники, он интересовался каждой деталью их жизни и учебы.

Когда Шахне закончил четыре года обучения в ешиве в Нью-Хейвене, папа посоветовал ему продолжить изучение Торы в ешиве «Мир» в Польше. Папа ехал в Европу по делам, и поэтому смог сопровождать Шахне и нескольких других своих учеников в Мир.

Реб Шахне рассказал мне следующее: «Если бы не реб Яаков Йосеф, я и многие другие молодые еврейские мальчики были бы раздавлены колесами светского общества и оставались бы «уличным пацанами» всю свою жизнь. Тот год, когда я сидел за столом у Вашего отца и слушал его наставления, заложил прочный фундамент для изучения Торы и для всей моей жизни.

Его учения шли от сердца и достигали наших сердец».

[Биографическая справка: Рабби Шолом Шахне Зон (1910-2012) родился в Польше, недалеко от Меджибожа. Будучи мальчиком, был привезен в Америку. Вначале учился в общеобразовательной школе, но потом перешел в ешиву. Достигнув юношеского возраста, уехал в Европу, где вначале учился в ешиве Мир. Там он и женился на дочери главы ешивы для младших учащихся Мира, Либе Гулевской. После свадьбы продолжал изучение Торы в ешивах Мир и Камениц. Когда началась война, ему и его жене пришлось под бомбежками бежать из Польши. По дороге молодая пара была вынуждена голодать и питаться картофельной кожурой.

Вернувшись в США, рабби Зон открыл коллель в городе Уайт Плэйнс. Потом он переехал в Виллиамсбург, и стал преподавателем ешивы «Тора Вэ-Даас». Параллельно с преподаванием, рабби Зон занимался активной общественной деятельностью в Америке и в Израиле. Однако это не помешало ему стать чрезвычайно любимым и популярным преподавателем у себя в ешиве и написать несколько книг комментария к Талмуду.

В 1970 г. рав Зон переехал в Землю Израиля и открыл свой коллель. Даже достигнув очень преклонного возраста, он продолжал работу над своими книгами, и последний том был закончен, когда ему уже было более ста лет.]

Рабби Шмуэль Шехтер, благословенной памяти, который недавно скончался, был преподавателем Торы в США и Земле Израиля. Он был родом из Монреаля, Канада, и был учеником в ешиве рабби Ицхака Эльханана в верхнем Манхэттене.

Рабби Шмуэль был подростком, когда впервые встретил папу, в то время, когда папа давал в ешиве уроки по знаменитой книге муссара «Месилат Йешарим», написанному несколько веков назад рабби Моше Хаимом Луццато.

Эти уроки проводились постоянно каждое воскресенье вечером в течение полугода для группы из примерно пятидесяти мальчиков, которые теснились в одной из комнат общежития. Учащиеся чувствовали потребность в духовном подъеме и вдохновении, и папины уроки заполнили этот пробел.

Это были подпольные уроки, потому что папа приходил в ешиву рабби Ицхака Эльханана без ведома администрации. К большому сожалению этих молодых людей, лекции папы были прекращены, когда администрации стало известно, что чужой человек обучает некоторых из их учащихся.

Администрация заверила учеников, что для продолжения этих занятий по «Месилат Йешарим» будет привлечен другой ребе, один из сотрудников ешивы; однако новый преподаватель не мог сравниться с папой, и мальчики вскоре потеряли интерес.

Одним из таких учеников был рав Авигдор Миллер, благословенной памяти, который позднее имел выдающееся влияние на евреев в англоязычном мире, и чьи книги и кассеты вдохновляют многих до сих пор. Во время их короткого, но насыщенного общения папа передал ему много той духовной энергии, которая была присуща ему самому.

[Биографическая справка: Рабби Авигдор Миллер (1908-2001) родился и вырос в Балтиморе. Будучи молодым человеком, учился в ешиве в Нью-Йорке, и в Слободке (Ковно). Вернувшись в Америку, стал раввином в Бостоне, потом духовным наставником (машгиахом) ешивы «Хаим Берлин» в Бруклине. После этого в течение многих лет был раввином одной из общин в Бруклине. По просьбе евреев, ищущих верное направление и духовную поддержку, начал давать еженедельные лекции у себя в синагоге на английском языке. Через какое-то время записи этих лекций стали распространяться по всему англоязычному миру и повлияли на несчетные тысячи людей. Лекции и книги Рабби Авигдора Миллера до сих пор актуальны и обладают огромной популярностью, особенно среди англоязычной публики.]

По словам рабби Шехтера, «многие выдающиеся бней Тора и лидеры мира Торы, безусловно, в большом долгу перед вашим отцом. Ваш отец воспитывал наши стремления к Торе, что в конечном итоге привело многих из нас к поездке в европейские ешивы для продвижения в учебе.

Это, в свою очередь, стало ядром движения торанического еврейства в Америке, что имеет столь далеко идущие последствия и по сей день».

(Примечание автора: Перед тем, как рабби Шмуэль Шехтер заболел, он написал завещание, в котором указал, что когда он скончается, он не хочет, чтобы о его смерти сообщали через громкоговорители или плакаты, как принято в Иерусалиме, а также не хочет, чтобы произносились надгробные речи.

Так случилось, что он скончался в первый день Рош а-Шана, который в тот год выпал на Шаббат, поэтому похороны могли состояться только во вторую ночь Рош а-Шана, после окончания Шаббата. Тело было помещено в повозку, и миньян из «хевра кадиша» (общество по захоронению) сопровождал его тело до Масличной Горы, места его захоронения. Поскольку это был Рош а-Шана, мужчины «хевра кадиша» были все еще одеты в свои белые кители и белые ермолки, в соответствии с традицией иерусалимских семей, и они выглядели как ангелы, когда шли по улицам Иерусалима.

На многих из тех, кто наблюдал за проходящей похоронной процессией, это произвело такое впечатление, что присоединились к ней, не зная даже имени покойного. К тому времени, когда они прибыли на Масличную Гору, набралась огромная толпа скорбящих.

В этих похоронах явно проявилось Б-жественное провидение: арабы в Восточном Иерусалиме, которые только что начали очередную «интифаду» прямо перед Рош А-Шана, не сделали ничего, чтобы сорвать похороны, когда процессия проходила мимо них.

Из похорон рабби Шехтера видно, что он был настоящим праведником, так как не только были выполнены все требования, которые он оставил у себя в завещании, но и похороны прошли очень почетно, хоть и не было к этому никаких приготовлений. Пусть он будет верным защитником для своей семьи, всех своих родственников, многочисленных друзей и для всего народа Израиля. Амен!)

[Биографическая справка: Рабби Шмуэль Шехтер (1915-2000) родился в Канаде. Будучи подростком, уехал в США, чтобы учиться в ешиве. Через некоторое время поехал в Польшу, и там учился в ешиве Мир. Вернувшись в США, он женился, и вместе со своей супругой уехал в Литву, где учился в ешиве Кельм. Когда началась война, он отправил жену и новорожденную дочь во Францию, где им удалось сесть на последний корабль, отплывающий в США. Сам же он на короткое время остался в Литве. Но потом, когда стало ясно, что надо бежать, он на поезде пересек Россию, и во Владивостоке сел на корабль, отплывающий в Австралию. Оттуда местная еврейская община вскоре отправила его в США.

Прибыв в Америку, он стал одним из основателей коллеля в городе Уайт Плэйнс. После этого, он был преподавателем Торы в Нью-Йорке и в Бостоне в течение более 50 лет. Последние годы своей жизни рабби Шехтер провел в Земле Израиля.]

(Дополнение автора: Папа сам направил около пятидесяти молодых людей в Мир и другие европейские ешивы в течение определенного периода времени. Кроме них, значительное число молодых людей также поехали в эти ешивы благодаря примеру, поданному папиными учениками. Когда они вернулись, они были настоящими бней Тора, и сейчас участвуют в распространении Торы среди многих учеников. Папа также оказывал финансовую помощь некоторым из своих учеников — оплачивал их проезд и помогал содержать их.)

Рабби Носсон Вахтфогель, который впоследствии стал известным машгиахом Лейквудской ешивы, был одним из верных последователей папы и всегда называл его «Ребе». Недавно он скончался, и его привезли из США в Иерусалим для погребения. У него были очень большие похороны, и многие великие раввины произносили трогательные речи о нем. Папа познакомился с ним в 1929 году, когда он и рабби Йеуда Дэвис решили, что хотят поехать в европейскую ешиву для продолжения изучения Торы. Это была новая идея, и они искали поддержки.

[Биографическая справка: Рабби Йеуда Дэвис (1907-1997) родился в Балтиморе. Хотя в то время там не было возможности получить настоящее еврейское образование, рабби Йеуда всегда стремился к изучению Торы. Достигнув юношеского возраста, он уехал в Нью-Йорк и стал учиться там в ешиве. Он организовал группы, которые самостоятельно изучали Талмуд. Несколько лет провел в европейских ешивах. Вернувшись в Америку, занимался преподаванием Торы в Балтиморе, в Бостоне и в Нью-Йорке. В конце концов, открыл собственную ешиву. Многие тысячи его учеников считают его своим основным наставником.]

Рабби Носсон был наслышан о папе, его гостеприимстве и многих других видах религиозной деятельности, которая включала в себя глубокую заботу о еврейской молодежи. Он, вместе с рабби Йеудой, решил провести шаббат в нашем доме и лично встретиться с папой.

Как рассказывает Реб Носсон, им не требовалось приглашения или бронирования. Они просто пришли в пятницу вечером после молитвы. Они были весьма удивлены, обнаружив скопление примерно двадцати пяти гостей разного этнического происхождения — сефардов, йеменцев, европейцев и американцев.

Реб Носсон никогда не встречал человека такого уровня, как папа, от которого исходило бы особое сияние святости шаббата. Во время третьей субботней трапезы, папа говорил о хороших душевных качествах, подчеркивая важность смирения. Шаббат в нашем доме и встреча с папой произвели на него такое впечатление, что это дало ему достаточный импульс для того, чтобы всю жизнь оставаться настоящим бен Тора, а не просто обычным соблюдающим евреем.

Реб Носсон и реб Йеуда долго обсуждали с папой их желание поехать за границу изучать Тору. Папа так горячо приветствовал это начинание, что после одного разговора с ним они отправились в Европу.

Реб Носсон имел возможность встретиться с папой еще раз, в доме Нохума Довида в Мире, когда папа совершал поездку в Европу в 1931 году. Он вспоминает, что папа сказал, что считает необходимым поговорить с машгиахом, рабби Йерухамом, о необходимости поощрять мальчиков ешивы воздерживаться от разговоров во время всех молитв. Машгиах прислушался к предложению папы, и вскоре студенты ешивы «Мир» услышали длинный шмуэс (наставление) на эту тему.

Семь лет спустя, когда реб Носсон вернулся в Соединенные Штаты, он вместе с другими бней Тора, включая Боруха Каплана, Шмуэля Шехтера и Моше Гордона, пригласил папу на встречу, целью которой было обсудить распространения Торы в Америке. Во время этой встречи папу, который был намного старше остальных, попросили высказать свое мнение. Но он сказал: «Я сижу среди выдающихся бней Тора. Не мое дело выдвигать здесь свои предложения. Просто скажите мне, что я должен делать — я готов».

Было высказано несколько идей, которые впоследствии воплотились в жизнь. Рабби Боруху Каплану было рекомендовано открыть «Бейс Яаков» (систему школ для девочек). Реб Носсон и реб Шмуэль основали первый коллель в городе Уайт Плэйнс в штате Нью-Йорк, известный как «Бейс Медраш Гавоа». Впоследствии рабби Аарон Котлер стал его главой и перевел «Бейс-Медраш Гавоа» в Лейквуд, штат Нью-Джерси. Сейчас это один из величайших, всемирно известных центров Торы.

[Биографическая справка: Рабби Носсон Меир Вахтфогель (1910-1998) родился и вырос в Литве. Потом его родители переехали в Канаду, а он позже присоединился к ним, закончив обучение в младшей ешиве. Вскоре он переехал в Нью-Йорк, чтобы продолжить там обучение в ешиве для старших. Вскоре после этого он вернулся в Европу и учился там до начала войны. Ему удалось уехать из Литвы в Латвию, оттуда в Москву, а из Москвы — во Владивосток и в Австралию (этот путь он проделал вместе со своей невестой). Вернувшись из Австралии в Америку, рабби Носсон стал одним из основателей коллеля в Уайт Плэйнс. После того, как главой коллеля стал рав Аарон Котлер, и коллель переехал в город Лейквуд, рабби Носсон остался там на должности машгиаха, и занимал эту должность до конца жизни. Кроме этого, он участвовал в открытии более тридцати коллелей в разных городах Соединенных Штатов.]

Рабби Мордехай Йоффе вырос в Балтиморе. В юности, по призыву одного из последователей папы, он отправился учиться в Европу. Шесть лет он прилежно изучал Тору в ешивах Ломжа, Мир и Каменец.

Когда в 1938 году над Европой сгустились тучи войны, он вернулся в Соединенные Штаты. Поселившись в Нью-Йорке, он стал частым гостем в доме папы и привязался к нему. Пришло время Мордехаю жениться, но в те времена было нелегко найти подходящую девушку, которая была бы заинтересована в браке с бен Тора.

Однажды, идя по Норфолк-стрит в Ист-Сайде, он встретил папу, и папа понял, что Мордехай очень удручен. Все его попытки встретить «ту самую девушку», казалось, вели в никуда.

Папа взял его за руку, и они пошли вместе. «Реб Мордхе, — сказал он ему, — позволь мне рассказать тебе одну историю. В Варшаве жил богатый еврей, у которого был очень прибыльный бизнес. Когда он умер, его сын унаследовал бизнес. Хотя сын вела дела точно так же, как его отец, он не добился успеха. Через некоторое время бизнес был близок к краху.

«Тогда сын обратился за советом к своему ребе. Ребе внимательно выслушал неутешительный рассказ сына и спросил его: «Скажи мне, что делал твой отец, когда в магазине не было покупателей?».

«Сын ответил: «Когда у моего отца была свободная минутка, он погружался в изучение Торы или читал Теилим».

«А что вы делаете, когда магазин пуст?» — продолжил ребе.

«О, я не такой, как мой отец! Я читаю газету или разговариваю с соседом».

Ребе кивнул. «Теперь у меня есть ответ, — сказал он, — Когда Сатана видел, что твой отец занят изучением Торы или чтением Теилим, он начинал беспокоиться. Поэтому он посылал множество клиентов, чтобы твой отец не занимался Торой! Конечно, бизнес процветал. Что касается тебя, Сатана вполне доволен тем, что клиенты не появляются, так как ты занят мирскими делами».

Папа закончил свой рассказ. «Реб Мордхе, — сказал он, — ты тоже угождаешь Сатане. Он заметил, что, пытаясь найти себе пару, ты не можешь сосредоточиться на изучении Торы. Поэтому он отвлекает тебя и делает все, что в его силах, чтобы не позволить ей до тебя добраться. Начни серьезно изучать Тору, и Сатана позаботится о том, чтобы твоя суженая появилась очень быстро».

Реб Мордехай прислушался к совету папы и заставил себя углубиться в изучение Торы. Вскоре после этого он встретил свою будущую жену Ханну. Реб Мордехай сказал мне: «Я следовал прекрасному совету вашего отца на разных этапах своей жизни, и он всегда оказывался верным.

Как наш праотец Авраам привел Всевышнего на землю и заставил многих людей поверить в Б-га, так и ваш отец привел Всевышнего в Америку и вдохновил многих молодых людей следовать по пути Торы».

Рабби Мордехай Йоффе и его жена Ханна воспитали целое поколение бней Тора. Он стал главой ешивы «Бейс Тора» в городе Монси, штат Нью-Йорк.

Каждый шаббат после третьей трапезы папа проводил беседы по еврейскому мировоззрению для «А-Шомер А-Дати», молодежной группы А-Поэль А-Мизрахи, которая располагалась в подвале на улице Генри, рядом с ешивой рабби Якова Йосефа. Примерно сорок-пятьдесят юношей собирались, чтобы послушать вдохновляющие беседы папы.

Одним из руководителей группы был Луис Гертц. Он вспоминал: «Ваш отец гипнотизировал мальчиков своими вдохновляющими лекциями. Они слушали с широко раскрытыми глазами; его громогласные утверждения пробуждали в них вечную любовь к Всевышнему. Руководители групп также пребывали под влиянием мудрых советов мистера Германа».

Некоторые из этих вожатых и их молодых воспитанников стали видными раввинами и важными лидерами, которые распространяли папины слова: «Приходите на зов». Сам г-н Луис Гертц — один из тех лидеров общин, на которых папины беседы в шаббат оставили неизгладимое впечатление. Щедрость и благотворительность г-на Герца по отношению к нуждающимся в целом и к ешивам в частности широко известны. Все его дети — бней Тора.

Поскольку дедушка Андрон основал ешиву рабби Якова Йосефа, папа проявлял особый интерес к ее благополучию. Однажды утром он вошел в офис и увидел там пожилую женщину, которая сидела и плакала. Рядом с ней сидел мальчик.

Когда папа спросил директора о причине слез этой женщины, ему ответили, что она ежедневно приходит в ешиву и просит, чтобы приняли её внука. Однако у мальчика, которому было уже двенадцать лет, не было никакого еврейского образования. «Реб Яаков Йосеф, — объяснил папе директор, — для него нет подходящего класса. Я не могу поместить двенадцатилетнего ребенка с шестилетними малышами».

Папа пригласил удрученную женщину следовать за ним. Когда они вышли из офиса, женщина с сокрушенным сердцем сказала папе: «Через год мой внук станет бар-мицва, а он даже не будет знать, как произносить благословения на Тору. У меня нет денег, чтобы нанять учителя для его подготовки. Я не могу спать ночами, беспокоясь о внуке, — все бремя лежит на мне».

Папа утешил бабушку, заверив ее, что он подготовит ее внука так, что он сможет поступить в соответствующий класс ешивы. Женщина была ошеломлена таким предложением совершенно незнакомого человека.

С этого дня папа не только выделил время для ознакомления мальчика с религиозными понятиями, но и нанял специального преподавателя, чтобы тот обучал его, начиная с самых азов.

В течение шести месяцев мальчик был помещен в подходящий класс ешивы. На своей бар-мицве он произнес все благословения, к гордости своей бабушки, которая благословила папу множеством благословений.

Папа присматривал за ним, и со временем этот мальчик вырос в настоящего бен Тора, который сейчас занимает видное место в своей общине.

Однажды днем женщина средних лет пришла к папе, но его не было дома. «Мне нужно обсудить с ним что-то очень важное», — нервно сказала она мне. Я попросила ее вернуться вечером.

В тот вечер, когда папа вернулся домой после проведения урока, эта женщина уже ждала его. «Господин Герман, вас мне порекомендовал один человек, который сказал, что вы сможете помочь мне с моей проблемой», — начала она дрожащим голосом. «У меня единственный ребенок, сын, которому почти двадцать лет. Он работает в продуктовом магазине продавцом и вынужден работать в

шаббат, иначе он потеряет работу. Он — моя единственная поддержка, поскольку мой муж умер, но я хочу, чтобы он был религиозным евреем». Она разразилась рыданиями.

Мама подбежала, чтобы утешить ее. «Не волнуйтесь, — сказала мама, — мой муж вам поможет». Я побежала принести ей чашку чая.

«Я хотел бы встретиться с вашим сыном как можно скорее», — сказал ей папа. «Он может приехать завтра вечером?»

На следующий вечер миссис Э. и ее сын Мартин были у нас дома.

Папа долго беседовал с молодым человеком. «Я буду всячески помогать тебе, — сказал папа, — но первое, что ты должен сделать, это перестать работать в шаббат и Йом-Тов».

«Я не хочу работать в шаббат», — сказал Мартин. «Но где я найду такую работу, которая позволит мне этого не делать?»

«Не волнуйся, Босс обеспечит тебя и твою маму», — заверил его папа.

На следующее утро Мартин сообщил владельцу бакалейной лавки, что он больше не может работать допоздна ни в пятницу, ни в субботу, ни в еврейские праздники. Владелец был очень обеспокоен, так как до наступления Дня Святых оставалось всего несколько дней.

«Мартин, — умолял его владелец, — просто работай как обычно до праздников, а потом я разрешу тебе быть свободным по субботам». Мартин категорически заявил ему, что он больше никогда не сможет работать по субботам и праздникам. Когда хозяин понял, что его работник готов даже потерять работу из-за своих религиозных принципов, он уступил, потому что Мартин был очень старательным и честным работником.

С этого времени Мартин стал еще одним из наших «приемных сыновей». Каждый вечер после работы он приходил к нам в дом, и папа обучал его основным законам Торы. Его мама тоже была нашим частым гостем, радуясь тому, что ее единственный сын идет по пути Торы. Впервые с тех пор, как она овдовела, она ощутила спокойствие, зная, что ее сын находится под крылом папы, который проявляет личный интерес к каждому его шагу.

Примерно через год Мартин признался папе, что в его продуктовый магазин зачастила симпатичная еврейская девушка, и что она его очень интересует. Папа попросил его привести ее к нам домой, что он и сделал. Это была милая, изящная девушка, которая сразу же покорила наши сердца. Она выразила желание стать религиозной и начать соблюдать заповеди Торы.

Через несколько месяцев они поженились в нашем доме. Это был счастливый день для всех, и миссис Э. была счастлива, что ее сын женился на прекрасной еврейской девушке.

Мартин и его жена — идеальная пара, которые стали твердыми, стойкими религиозными евреями. Их дети и внуки — гордость еврейской нации. Они остались частью нашей семьи.

*

Бенни жил в нашем квартале. Он ходил в общественную школу и был далек от иудаизма. В детстве он был совершенно неуправляем. Всякий раз, когда я видела, что он идет в мою сторону, я старалась отойти подальше.

Папа делал все возможное, чтобы уговорить его прийти к нам домой на шаббат, но с ним было нелегко. В конце концов, папа завоевал доверие Бенни и сумел уговорить его прийти. Мама стала угощать Бенни всеми возможными лакомствами, и он стал постоянным субботним гостем в нашем доме.

Постепенно Бенни впитывал не только мамину вкусную еду, но и папины тонкие наставления, и он откликался на тепло и интерес, которые проявляли к нему мои родители. Папа посоветовал ему оставить государственную школу и перейти в хейдер.

Когда Бенни был молодым человеком, папа убедил его поехать в Мир, где он стал настоящим учеником ешивы. Хотя семья Бенни не была в восторге от папиного «фанатизма», они гордились своим сыном, которого уважали за строгое следование принципам религии и Торы.

Бенни женился на девушке из известной религиозной семьи, и его потомки пошли по его стопам.

Однажды, когда папа обучал свою группу молодых ребят в «Тиферес Йерушалаим», в комнату вошел молодой человек.

«Как я могу вам помочь?» спросил папа.

«Я прочитал в газете объявление о том, что на улице Генри открывается вечерняя группа по изучению Торы. Я пошел по указанному в объявлении адресу, но обнаружил, что дверь закрыта, и там никого нет. Когда я проходил мимо, я заметил эту ешиву и подумал, что, возможно, смогу получить какую-либо информацию», — сказал молодой человек папе.

«Почему бы вам не присесть и не подождать, пока я закончу урок? — ответил папа, — После урока поговорим подробнее».

В ходе последовавшего затем обсуждения выяснилось, что Хаим Михль Варшавский приехал в Нью-Йорк из Европы несколько лет назад. До иммиграции в США он получил некоторое религиозное образование. Сейчас он работал в переплетной мастерской и очень хотел возобновить изучение Торы. Он искал человека, который мог бы ему помочь.

Папа стал этим человеком. Вскоре он обнаружил, что Хаим обладает большим потенциалом, и уделял много времени его обучению. Он пробудил в Хаиме горячее желание продолжить изучение Торы.

Хаима тянуло к папе как к магниту, и он проводил в нашем доме каждую свободную минуту. Мама относилась к нему как к сыну, а для меня он был старшим братом, заменившим Дэви, который редко бывал дома. На многие праздники он приходил пешком из дома своих родителей в Бронксе (два с половиной часа ходьбы), чтобы отметить часть праздника с нами.

В метро, когда он ехал на работу и с работы, он проводил время с пользой, изучая Талмуд. Каждый вечер, когда Хаим возвращался в шесть часов с работы, он продолжал свои занятия — часто до глубокой ночи. Наступило время, когда он освоил весь Талмуд.

В конце концов, Хаим открыл свой собственный переплетный бизнес, который просто процветал. Хаим стал известен своей открытой рукой в оказании благотворительной помощи. Многие из наших гостей оказывались в магазине Хаима, где получали финансовую помощь для себя или для своей ешивы или другого учебного заведения, которое они представляли. Он также помогал папе с расходами, необходимыми для отправки папиных учеников в различные ешивы за границей.

После женитьбы Хаим продолжал изучать Тору и поддерживать бней Тора. Его зятем стал рабби Йерухам Каплан, внук великого рабби Йерухама Лейвовича, который был духовным руководителем ешивы Мир. Дети и внуки реб Хаима идут по его святым стопам, по пути, указанному ему папой.

Однажды Хаим Варшавский признался мне, что папа отправляет его с очень важной миссией в Европу со срочным посланием для Хофец Хаима в Радуни. Конечно, Хаим возбудил мое любопытство до предела.

Я всегда чувствовала, что могу обратиться к папе по любому поводу. Но в этот раз, когда я спросила его о предстоящей поездке Хаима, он ответил коротко: «Рухома, об этом я не могу тебе сказать ничего «. Даже мама, казалось, была в неведении. В последнюю минуту папа передумал, и Хаим не поехал.

Лишь много лет спустя Нохум Довид рассказал, что это было за срочное послание Хофец Хаиму. Я попросила его разрешить мне включить этот удивительный случай в книгу, и получила разрешение на это.

Один еврей пахал свое поле в Земле Израиля. Он копнул чуть глубже, и вдруг почувствовал, что земля уходит у него из-под ног, открывая глубокую пещеру. С помощью длинной веревки он спустился в пещеру. Хотя там была кромешная тьма, чудесные золотые сокровища, которые он увидел, осветили её, словно яркие лучи солнца.

Немного придя в себя, он стал более внимательно рассматривать прекрасные золотые предметы. Полное осознание того, что это за сокровища, в конце концов, осенило его и заставило застыть в неподвижности.

Это, несомненно, были священные сосуды из Храма, которые, должно быть, были захоронены во время разрушения Первого Храма.

Он засыпал пещеру землей, так что стало совершенно невозможно догадаться, что внизу находится отверстие. Пугающее открытие тяжким грузом легло на сердце и разум этого еврея. Он искал мудрого и ученого человека, которому мог бы открыть свою тайну. Однако он не хотел раскрывать эту тайну никому в Земле Израиля, опасаясь, что она может просочиться наружу. Он решил отправиться в Соединенные Штаты.

Приехав в Нью-Йорк, он стал тихонько наводить справки о человеке, который мог бы помочь ему в религиозном вопросе. Ему посоветовали обратиться к папе.

В течение нескольких дней он приходил в Тиферес Йерушалаим и слушал, как папа дает уроки. Затем он подошел к папе и рассказал ему о том, что обнаружил в Земле Израиля.

Когда папа полностью убедился, что этот незнакомец говорит правду, папа решил, что единственным человеком в мире, которому можно доверить это потрясающее открытие, является Хофец Хаим.

Сначала папа хотел отправить Хаима Варшавского к Хофец Хаиму, но по неизвестным причинам передумал. Вместо этого папа отправил заказное письмо Нохуму Довиду, который тогда учился в Мире в Польше. Он вложил в конверт запечатанное письмо Хофец Хаиму и велел Нохум Довиду немедленно, не вскрывая, отвезти ему это письмо.

Нохум Довид сразу же отправился в Радунь, взяв с собой папино послание. Поскольку почерк папы был не очень разборчивым, Хофец Хаим попросил Нохума Довида прочитать ему письмо. Хофец Хаим очень внимательно выслушал Нохума Довида. Затем он взял несколько книг из своего книжного шкафа и глубоко погрузился в них.

Через некоторое время он сказал Нохум Довиду, что, судя по описанию места находки, эти золотые сосуды вполне могут быть святыми сосудами из Храма.

Затем Хофец Хаим зажег спичку и сжег письмо папы в пепел. Он велел Нохуму Довиду никому ничего не рассказывать об этом деле и добавил: «Пока жив тот еврей, тайна будет храниться».

Много лет спустя, когда Нохум Довид поселился в Иерусалиме, они с папой неожиданно вспомнили этот примечательный случай. Папа сказал Нохуму Довиду: «Наверное, этот человек уже ушел из жизни, не раскрыв секрет, как пророчествовал Хофец Хаим».

Записывая это, я уверена, что все, кто прочитает этот необычайный и подлинный случай, обретут новую веру и надежду на то, что наступит избавление нашего еврейского народа. Дай Б-г, мы доживем до восстановления нашего святого Храма с его святыми сосудами, которые будут храниться в безопасности во внутреннем святилище.

Глава 10 — Папин бизнес заповедей

Папа участвовал в нескольких «деловых» предприятиях, помимо своего мехового бизнеса: принятие гостей (см. «Папа монополизирует рынок»); бизнес «мезаке эт а-рабим» (помощь другим при выполнении заповедей) и бизнес «Ямим Товим» (соблюдение праздников).

Когда федеральным законом был введен запрет на производство, транспортировку и продажу алкогольных напитков, папа был обеспокоен тем, что будет трудно достать кошерное вино для религиозных целей. Он сразу же принялся за дело: переоборудовал одну из наших спален в винодельню и научился тонкому искусству производства вина. Вскоре к нему потек постоянный поток клиентов, желающих получить его кошерное вино.

Через некоторое время об этом стало известно властям, и его вызвали в суд. Он стал утверждать, что запрет не распространяется на него, поскольку он занимался виноделием исключительно в религиозных целях, без мысли о личной выгоде. Он так убедительно изложил свои доводы, что судья отменил иск. Папа продолжал производить вино до тех пор, пока закон о запрете на алкоголь не был окончательно отменен.

[Историческая справка: сухой закон, введенный как поправка к конституции США, действовал с 1919 по 1933 год.]

Халав Исраэль, молоко, произведенное под надзором евреев, продавалось только в отдельных продуктовых магазинах. Для папы было крайне важно, чтобы оно было доступно каждой еврейской семье.

Он договорился с компанией «Бальзам Фармс» и нанял молодого человека с небольшим грузовиком, чтобы начать маршрут доставки халав Исраэль. Спрос на халав Исраэль рос. Со временем многие другие религиозные евреи открыли свои собственные предприятия по доставке халав Исраэль.

Тщательная подготовка «восемнадцатиминутной машинной мацы» к Песаху в Америке в то время не практиковалась. Папа отправился на несколько известных фабрик по производству мацы и попросил, чтобы ему разрешили наблюдать и инспектировать процесс выпечки мацы, останавливая машины каждые восемнадцать минут для тщательной очистки.

Разумеется, владельцы фабрик не отнеслись с пониманием к такой странной просьбе. В конце концов, Goodman Brothers приняли папино предложение.

Папа был полностью поглощен своим бизнесом Песаха. Из уст в уста его реклама распространялась по всему Ист-Сайду (восточной части Манхэттена). Папа решил добавить и другие товары для Песаха: чернослив, для которого он послал машгиаха (инспектора) в штат Орегон, чтобы тот следил за процессом сушки и упаковки; свежемолотый кофе, за которым тщательно следили от сбора кофейных зерен до упаковки; и специи — корица, перец и имбирь — для которых был также назначен специальный инспектор.

Папа хотел, чтобы евреи, живущие в разных районах Нью-Йорка, знали о его особых кошерных продуктах для Песаха. Поздними вечерами он находил время, чтобы отправиться к друзьям и рассказывать им об этом.

Рабби Александр (Сендер) Линчнер (основатель «Boys’ Town, Jerusalem») был близким другом нашей семьи. В детстве он учился вместе с Нохум Довидом в ешиве в Нью-Хейвене. Реб Сендер был родом из Южного Норуолка, штат Коннектикут, и каждый раз, когда он приезжал в Нью-Йорк, наш дом был одной из его первых остановок. Ему нравилась дружеская атмосфера в доме Германов, и он всегда с нетерпением ждал встречи с некоторыми важными главами ешив и раввинами среди наших гостей.

Однажды вечером, когда он только-только женился и переехал в район Восточный Нью-Йорк в Бруклине, он был очень удивлен, услышав поздно ночью стук в дверь. Он открыл дверь реб Яакову Йосефу Герману и сразу же пригласил папу в свой дом, польщенный его визитом.

Папа спросил, заинтересован ли реб Сендер в приобретении мацы и других продуктов для Песаха, произведенных под особым надзором за кашерностью?

Реб Сендер не мог поверить своим ушам. Поскольку он мог купить только небольшой заказ для себя и своей жены, то прибыль будет исчисляться копейками. Он помнил папу с детства, как богатого меховщика. Он удивился, что реб Яаков Йосеф нашел время и усилия, чтобы специально приехать к нему домой. Когда папа понял, о чем думает реб Сендер, он объяснил: «Неважно, будет ли прибыль исчисляться тысячами долларов или несколькими центами. Мы должны внести свою лепту, а остальное оставить на усмотрение Босса». Рабби Линчнер никогда не забывал этот случай, который произвел на него глубокое впечатление.

Реб Сендер рассказал мне еще об одном замечательном аспекте личности папы. Он знал папу на разных этапах его жизни — богатым молодым человеком; когда он потерял свой меховой бизнес и большую часть сбережений; и когда он провел последние годы своей жизни в Эрец Исраэль. Он никогда не видел папу угрюмым, грустным, озабоченным или расстроенным. Папа всегда был доволен своей участью, занят своим «бизнесом заповедей» и, прежде всего, был настоящим солдатом Босса.

В Пурим наш дом изобиловал гостями и шумел от радости. Дом был переполнен всеми мишлоах-манот (подарками), которые мы получили от наших родственников, друзей и папиных учеников. Папа угощал каждого гостя особыми напитками, а мама — вкусной едой. Когда гости уходили поздно вечером, каждый из них нес с собой большой пакет с лакомствами, которые приготовила мама.

Каждый четверг утром мама ходила в магазин за рыбой на шаббат. Когда у меня заканчивались занятия, я шла с ней. Тележки на улице Хестер были заполнены рыбой всех сортов, и когда мама шла по улице, торговцы обращались к ней: «Госпожа Герман, давайте сегодня делать с вами бизнес!».

Мама старалась разделить свои покупки между несколькими тележками. Она выбирала большого карпа, открывала ему голову и нюхала жабры. Часто она задирала нос и восклицала: «Фу, эта рыба пахнет керосином» или: «Эта рыба жила много лет назад». Она была экспертом, и торговцам никогда не удавалась ее обмануть.

Когда две большие корзины были заполнены до отказа разными сортами рыбы, мы отправились домой. Мама позволила мне взяться только за ручку одной из корзин, а сама взялась за другую ручку одной рукой, а вторую корзину несла в другой руке.

Со временем мама стала сутулой от такой тяжести. Однако она никогда не произносила ни слова жалобы.

Мама делала покупки как можно ближе к шаббату и к праздникам, чтобы продукты не испортились. В те времена не было холодильников, но у нас был ящик со льдом. Каждые два дня ледоруб привозил большую глыбу льда. Мы никогда не могли отлучиться из дома надолго, так как таз под ледником нужно было регулярно опорожнять, иначе он затапливал кухню.

Однажды рано утром в четверг, за несколько дней до Песаха, дядя Файвиш (мы называли его дядя Фрэнк), мамин младший брат, вбежал к нам в дом. «Эйдл, я так счастлив, что застал тебя до того, как ты пошла за покупками. У меня сегодня выходной, и я хочу свозить тебя по магазинам! Моя машина припаркована внизу у входа».

«Очень мило с твоей стороны, Файвиш, — сказала мама с улыбкой, — но как это будет выглядеть, если я поеду по Хестер-стрит в твоей большой шикарной машине?»

Однако дядя Фрэнк был непоколебим, и мы с мамой сели в машину. В машине были мягкие велюровые сиденья, и я опустилась на одно из них. Мама села впереди с дядей Фрэнком. Ему было нелегко маневрировать свою большую машину по Хестер-стрит, которая была заполнена стоящими по обеим сторонам тележками.

Когда мы медленно ехали по Хестер-стрит, торговцы и продавцы смотрели на нас с удивлением, которое перешло в открытое изумление, когда мама вышла из машины. Теперь они отнеслись к ней с особым уважением.

Мама воспользовалась тем, что ей не нужно было тащить тяжелые корзины домой, и купила обычное количество рыбы плюс столько фруктов и овощей, сколько смогла купить. Это заняло довольно много времени, но мы с мамой наслаждались.

Однако дяде Фрэнку пришлось очень нелегко! Все дети квартала сбежались посмотреть на машину. Вскоре они уже лазили по капоту, заглядывали в окна и гладили грязными руками бока машины, покрытые блестящей синей краской. Ни одна из угроз дяди Фрэнка о наказании не испугала детей и не заставила их уйти.

Когда мы, наконец, приехали домой, мама широко улыбалась, но бедный дядя Фрэнк был разбит, как и его машина. Он больше никогда не предлагал нам ездить за покупками!

Перед Песахом наш дом обычно красили. Когда работа была закончена, папа брал лестницу, поднимался в открытый дверной проем нашей столовой с большим молотком в руке, и начиналась церемония «зехер ле-хурбан» (заповедь оставлять часть стены непокрашенной в память о разрушении Храма).

Он бил по только что покрашенной стене над дверным проемом, пока от краски не оставалось и следа. Мама всегда умоляла: «Янкев Йосеф, не такой большой зехер», но ее слова никогда не помогали.

Папа спускался с лестницы с блеском в глазах, рассматривая свою работу.

Папа всегда готовил огромное количество харосет для пасхального седера, которые раздавал всей общине. Перед Песахом дверь нашей квартиры была постоянно открыта для всех, кто приходил, чтобы взять свою долю этого особого угощения. Папа даже готовил для харосет специальные белые бумажные коробочки.

В Песах наш бизнес гостеприимства бил все рекорды. Нам приходилось добавлять дополнительные столы, чтобы всех разместить.

Сверкающая белая скатерть недолго оставались белой. Как только начинался Кидуш, какой-то из гостей неизбежно опрокидывал свой бокал вина. Когда мама смотрела на испачканную красным вином скатерть, она тихо шептала: «Теперь я знаю, что Песах действительно наступил».

Поскольку я была самой младшей, мне выпадала честь задать «четыре вопроса». Папа готовил меня заранее, а мама наряжала меня в новую праздничную одежду. Для меня это было главным событием седера. Я чувствовала себя артистом на сцене, когда меня слушали многочисленные гости.

«Три недели» (три недели траура между постом семнадцатого тамуза и постом Девятого Ава) были испытанием, которого я с ужасом ждала по мере их приближения. С семнадцатого числа месяца таммуз до девятого ава наш дом был мрачным местом. Каждый смех или хихиканье вызывали осуждающий взгляд папы.

Трагическое разрушение нашего Святого Храма было живым явлением, которое проникало в каждый уголок нашего дома и влияло на все аспекты нашей жизни. Девять дней перед Тиша бе-Ав (когда траур становится более строгим) были временем настоящего траура. Папа не разрешал нам никуда ходить, даже в гости к подругам. Более того, он даже не разрешал нашим друзьям навещать нас.

Плечи папы обвисали от тяжести горя. Его лицо покрывалось морщинами. Разрушение Святого Храма было не рассказом о далеком прошлом, а событием, произошедшим здесь и сейчас. Когда заканчивался пост Девятого Ава , я вздыхала с облегчением, хотя проходило еще несколько дней, прежде чем наша семья возвращалась к своей обычной жизни.

Новомесячье месяца элуль вызывало у папы иную реакцию. Он объяснял нам важность предстоящих дней. Папа долго говорил с нами о том, что нужно проанализировать свои поступки и улучшить их. «Вы должны встречать Новый год с Боссом как «новые» люди».

На Рош а-Шана и Йом-Кипур папа был кантором на утренней молитве в синагоге Тиферес Йерушалаим. Его звонкий, умоляющий голос, молящий Всевышнего простить наши грехи и даровать нам хороший год, вдохновлял молящихся на покаяние.

Женская часть заливалась слезами, когда папа вел молитву. «Только реб Яаков Йосеф может открыть наши сердца для раскаяния», — говорили женщины друг другу.

На Рош а-Шана наш дом с его многочисленными гостями был наполнен духом праздника. Мама готовила много особых блюд и деликатесов с медом, которые наши гости съедали до последней крошки.

В день перед Йом Кипур папа уносил свою раскладушку в синагогу. Он оставался там в течение всего дня поста. После поста, когда папа возвращался домой с раскладушкой, мама с улыбкой спрашивала: «Ну, Янкев Йосеф, ты уже закрыл синагогу?». После окончания поста проходило так много времени, что наши гости к этому времени уже почти заканчивали трапезу. Папа выглядел бледным, но его глаза светились особым духовным светом. Он все еще не снял свой белый китель и выглядел как ангел.

Сразу после поста, когда уходили последние гости, папа со свойственной ему энергичностью говорил: «Пора строить нашу сукку. Давайте приступим к работе». С этого момента в нашем доме происходила полная метаморфоза. Наступали радостные дни Суккот!

С папой во главе мы спускались по двум лестницам. Он отпирал дверь погреба, и мы на ощупь спускались еще на один лестничный пролет в темный, сырой подвал. Все наши пасхальные столы и картонные коробки терпеливо стояли с одной стороны, а с другой стороны, ожидая нас, лежали все доски нашей сукки, скамейки и складные столы.

Папа тащил более тяжелые панели, а мы несли более легкие, взволнованно переговариваясь. Мы поднимались на верхний этаж, а затем карабкались по другой шаткой лестнице, которая вела на крышу.

Папа начинал строить сукку в тот же вечер. Она была просторной, в ней было достаточно места, чтобы усадить всех наших гостей. Она также была достаточно большой, чтобы папа и несколько гостей могли там спать.

Мы, дети, могли свободно украшать сукку. У мамы был специальный парчовый материал для покрытия стен. Большой гобелен с изображением древнего дворца покрывал одну стену и придавал нашей сукке атмосферу старины. Со схаха(крыша сукки) мы подвешивали гроздья крупного фиолетового винограда, ярко-желтые цитроны, краснощекие яблоки, зеленые груши и щедро размалеванные украшения, чтобы не оставалось неукрашенного места.

Когда в первую ночь Суккот папа наконец-то совершал Кидуш своим чистым, звучным голосом, он делал это в благоухающем живописном саду.

Приготовление еды для всех наших гостей было гигантской задачей для команды из одной женщины. Хотя мы помогали маме, как могли, вся тяжесть этой работы ложилась на нее. Мама должна была быть профессором математики, чтобы рассчитать, сколько еды нужно купить, потому что невозможно было заранее предугадать, сколько придет гостей. Папа часто в последнюю минуту приглашал дополнительных гостей из синагоги. Это означало десятки поездок на куриный рынок и на Хестер-стрит за рыбой, фруктами и овощами. К счастью, мы заказывали такое большое количество продуктов, что магазины обеспечивали доставку.

Перед праздником наш дом был так забит едой, что напоминал миниатюрный супермаркет. Мама сама пекла халу и пироги. Она также разделывала всех цыплят и сама их кашеровала. Ее руки трескались и болели от замачивания, засолки и промывания кур и мяса.

Папа соорудил подъемный механизм, который поднимал еду из нашей квартиры на крышу, где находилась сукка, и спускал вниз гору посуды для мытья. Мама, однако, не доверяла горячий куриный суп с вермишелью никаким приспособлениям и сама забиралась на крышу, чтобы подать его. Сервировочный столик стоял у нас прямо перед суккой.

Однажды я посетовала маме: «Вот бы веревка порвалась, и мне не пришлось бы мыть столько посуды!». Через несколько дней действительно произошла авария, и подъемный механизм сбросил часть посуды с лестницы, где она разбилась. Мама посмотрела на меня с упреком. «Рухома, ты никогда не должна желать, чтобы случилось что-то плохое!». В течение нескольких дней меня мучила совесть.

Обычно я не возражала против мытья посуды, потому что радость праздника пронизывала наш дом. В Холь а-Моэд(полупраздничные дни) постоянный поток родственников и друзей обедал у нас в сукке. Мама готовила с утра до вечера. Мне приходилось столько раз бегать туда-сюда, помогая подавать, что вечером, когда я ложилась спать, у меня были спазмы в ногах.

Однажды нашу сукку обнаружил пожарный инспектор, который признал ее пожароопасной. Папе вручили повестку. На следующий день, за день до праздника, он должен был явиться в суд.

«Господин Герман, вы обвиняетесь в строительстве незаконной деревянной хижины на крыше своего дома. Она представляет пожарную опасность и должна быть немедленно снесена».

«Я готов выполнить требование суда, — ответил папа, — но мне нужно будет нанять кого-нибудь в помощь, и это займет не менее двух недель».

Судья рассмотрел просьбу папы. «К сожалению, я не могу допустить истечения двухнедельного срока. Я даю вам восемь дней на то, чтобы снести хижину, или вы будете оштрафованы на крупную сумму», — сурово сказал судья.

Через восемь дней папа выполнил постановление, и наша сукка была разобрана!

Папа также строил сукку на заднем дворе своего мехового магазина. Хотя в Холь а-Моэд он никогда не занимался никакими делами, он держал свой магазин открытым, чтобы сделать сукку доступной для многих евреев, работавших поблизости.

В Симхат Тора в ешиве Тиферес Йерушалаим папа участвовал во всех акафот. С собственным свитком Торы, зажатым в руках, он танцевал и прыгал с таким рвением, что большинство людей в синагоге не сводили с него глаз.

«Откуда у реб Яакова Йосефа силы так долго плясать?», спрашивали некоторые из них. Я тоже задавала этот вопрос, наблюдая за тем, как папа танцует без остановки. Он не замечал усталости, его лицо сияло.

В последние дни Суккот мама готовила не только основные блюда, но и огромный кидуш на Симхат Тора для всех членов синагоги «Тиферес Йерушалаим», которые толпились в нашем доме, чтобы петь, танцевать и есть ее вкусные лакомства.

Мама относилась ко всему этому спокойно. Только в одном случае я помню, как мама потеряла самообладание.

Это была ночь Ошана Рабба(последний день праздника Суккот). Папа пошел в синагогу, где пробыл всю ночь, учась. Была уже почти полночь, а мама все еще была занята кашерованием двадцати четырех цыплят, по шесть штук за раз.

Я сидела на высоком табурете и смотрела, как мама солит цыплят. Это была работа художника. Она сыпала соль так равномерно в каждую дырочку каждой курицы, что та текла, как серебристые капли дождя, падающие с неба.

Теплая, тихая кухня и постоянное движение маминой руки почти убаюкали меня. Я издала глубокий зевок.

«Спи, Рухома», — мягко сказала мне мама. «Ты уже достаточно помогла сегодня». Я с радостью послушалась маму и убежала спать.

Вдруг во сне я почувствовала толчок и услышала настойчивый голос издалека: «Проснись, Рухома! Проснись!»

С трудом обретая сознания, я увидела, что мама склонилась надо мной. «Который час?» спросила я сонно.

«Сейчас середина ночи», — ответила мама.

Я резко села. «В чем дело, мама?»

«Я как раз убирала все пупы цыплят, которых я закончила кашеровать, и заметила, что на одном пупе, кажется, есть что-то сомнительное». Мамины слова закончились сдавленным всхлипом. Теперь они все перепутались, и если этот пуп окажется трефным, то все куры будут считаться…». Мама не закончила фразу, боясь озвучить ужасную мысль.

«Ой, мама, что же нам делать?». Я бросилась на кухню, чтобы посмотреть на пуп. Мама указала на мягкий влажный орган, который слегка припух и изменил цвет с одной стороны.

«Быстро беги к папе в Тиферес Йерушалаим и скажи ему, чтобы он прямо сейчас отправился к рабби Скиндеру, чтобы спросить шайле (задать алахический вопрос). Не забудь сказать папе, что я понятия не имею, от какого из двадцати четырех цыплят этот пуп», — предупредила мама.

Я поспешно оделась. Держа пуп в маленьком мокром мешочке, я неслась по темным, мрачным улицам; мои шаги отдавались эхом моей внутренней тревоги. (В 1930 году мама, не задумываясь, отправила меня, юную девочку, одну посреди ночи на улицу. Наши улицы Ист-Сайда были абсолютно безопасны). [Историческая справка: Сегодня во многих частях Нью Йорка не рекомендуется появляться в одиночку даже взрослому человеку и даже днем.]

Когда я приблизилась к ярко освещенной синагоге, я услышала множество голосов людей, усердно изучающих Тору. Я поспешила в коридор и просунула голову в распахнутую дверь. Папа сидел впереди с открытой книгой перед собой.

Один из мужчин узнал меня, и я поспешила к нему. «Что случилось, Рухома?» — спросил он с тревогой.

«Я должна кое-что сказать отцу», — быстро ответила я. Он подошел, легонько похлопал папу по плечу и что-то прошептал ему.

Папа подбежал ко мне с вопросительным взглядом. «О, папа, мама только что закончила кашеровать все двадцать четыре курицы, и она перепутала все пупы, и она нашла что-то подозрительное на одном из них, и она не знает, от какой он курицы, и она говорит, что ты должен немедленно пойти к рабби Скиндеру, чтобы спросить что делать. Всё это я выпалила на одном дыхании.

Папа схватил свою шляпу, и мы оба полетели по сонным, тихим улицам. Через несколько минут мы добежали до улицы Генри. Папа посмотрел на второй этаж, где жил раввин Скиндер. Из окна его столовой лился свет.

Мы на цыпочках поднялись по лестнице, и папа осторожно постучал в дверь. Рабби Скиндер сам открыл нам дверь. «Шалом алейхем, реб Яаков Йосеф». Он тепло пожал папе руку.

«Моя жена кашеровала курицу и нашла что-то подозрительное на этом пупе», — сказал папа совершенно искренне. Я изумленно посмотрел на папу и открыла было рот, чтобы заговорить. Предупреждающий взгляд папы заставил меня подавить слова.

И вот, пока раввин Скиндер при свете своей лампы тыкал и прощупывал беззащитный пупик, судьба двадцати четырех цыплят висела на волоске.

Я дрожала, стоя там. Что, если это окажется некошерным? Все мамины труды будут напрасны. Что все наши гости будут есть в Йом Тов? Это стоило так много денег. Усталое, исхудавшее лицо мамы проплыло у меня перед глазами и затуманило мое зрение.

Затем я взглянула на папу. Он стоял прямой и высокий, как солдат, ожидающий приговора своего генерала. Спустя, казалось, целую вечность, раввин Скиндер поднял голову и объявил: «Кошерно, кошерно». Слова помилования звенели у меня в ушах.

Тогда папа сказал: «Ребе, если бы вы сказали, что пуп — трефной, я бы выбросил двадцать четыре курицы. Моя жена не знает, от какой курицы этот пуп».

Рабби Скиндер с упреком посмотрел на папу: «Ах, ах, реб Яаков Йосеф, почему вы не сказали мне? Когда речь идет о большой потере, я рассматриваю вопрос по-другому».

«Я никогда не искал поблажек», — ответил папа. Это был его часто повторяемый и часто практикуемый принцип.

Завернув кошерный пуп в мокрый коричневый пакет, мы с папой поспешили вниз по лестнице. «Быстро беги домой, Рухома, и скажи маме, что пуп на сто процентов кошерный. Проследи, чтобы она легла спать. Я возвращаюсь в синагогу».

Как птица в полете, я летела по спокойным улицам, мои шаги были созвучны ритму «кошер, кошер, кошер».

Когда я ворвалась в парадную нашего многоквартирного дома, я не смогла сдержать себя и громко позвала: «Мама! Мама! Пуп кошерный! Он кошерный!»

Миссис Фридман, наша соседка с первого этажа, выбежала из своей квартиры. «Рухома, что с тобой? Почему ты так шумишь в такое время, всех будишь?» — раздраженно спросила она.

«Пуп кошерный!!!», — ликовала я.

Мама услышала меня и выбежала из нашей квартиры, чтобы поприветствовать меня. Я бросилась в ее объятия и чуть не повалила её на пол. «Все в порядке, мама — это стопроцентная кошерность!». Мама разрыдалась.

К тому времени другие наши соседи услышали шум и вышли на лестничную площадку, желая узнать, что произошло. За горячим сладким какао и вкусным маминым печеньем с изюмом и корицей я поведала нашим соседям всю сагу кошерного пупика.

*

Наше здание по адресу 108 East Broadway подлежало сносу, чтобы освободить место для почтового отделения.

Папа, мама и я были очень встревожены. За тринадцать лет, что мы там жили, наш адрес стал известен далеко и широко. Сотни гостей и других людей приходили к нам домой за любой возможной помощью и советом.

Папа нашел квартиру по адресу Улица Ист Бродвей, дом 217. Переезд был монументальной задачей, но у новой квартиры было одно большое преимущество: в ней был холодильник. Мы с мамой не могли уснуть в первую ночь после переезда. Мы постоянно открывали дверцу холодильника, чтобы проверить, настоящий ли он.

Больше никакого льда, никакого опорожнения тазов от скопившейся воды, которая оставляла мокрый след по всей кухне. Теперь мама могла покупать рыбу, курицу и мясо для гостей заранее, не дожидаясь последней минуты.

Эта роскошь была недолгой. Арендная плата была непомерно высокой, и папа не мог себе этого позволить. Через полгода мы снова переехали, в квартиру на Ратгерс-стрит, 30.

И у нас снова был ящик со льдом.

Глава 11 — Преданность молитве

Каждый день папа ходил в синагогу утром и вечером, чтобы произнести молитвы Шахарит, Минха и Маарив с миньяном (кворумом из десяти человек). Ни жара, ни холод, ни дождь, ни снег, ни даже болезнь не могли помешать ему выполнять эту заповедь.

Однажды,когда папа был болен, и у него была температура 39,5°, вызвали врача, и он дал четкие указания, чтобы папа придерживался постельного режима, пока температура не нормализуется.

День клонился к вечеру, когда папа вдруг сбросил с себя одеяла и начал одеваться. «Куда ты идешь?- с тревогой спросила мама, заранее зная, какой ответ она получит.

«Уже почти время Минхи. Я должен поторопиться, иначе я не успею на миньян», — просто сказал папа.

«Янкев Йосеф, — умоляла мама, — доктор велел тебе не вставать с постели, и тем более не выходить на улицу». Ее слова не имели никакого эффекта. Папа поспешил выйти из дома.

Он вернулся через несколько часов, раскрасневшийся и усталый, после того как помолился Минху и Маарив, а также дал свой ежедневный урок по Талмуду мужчинам, которые приходили на молитву в синагогу.

«Папа, — спросила я, — ты хочешь, чтобы я также следовала твоему примеру и не слушалась врача, когда я больна?»

«Ни в коем случае!» воскликнул папа. «Рухома, ты должна делать то, что предписывает доктор. Однако, я знаю свои собственные физические возможности и то, насколько я могу напрягаться».

Папа оправился от болезни, и ежедневное хождение в синагогу ничуть не помешало ему.

Папа организовал ежедневный миньян на молитву Минха в своем меховом магазине, поскольку в непосредственной близости не было синагоги.Для этого папа зазывал многих владельцев магазинов и рабочих присоединиться к этому миньяну, и его магазин был закрыт, когда проходила молитва.

Мой племянник, Моше Аарон Штерн, благословенной памяти, рассказал мне о необычном случае, связанном с папой. Каждый день, примерно в полдень, папа закрывал свой магазин, чтобы произнести специальные молитвы, тикун хацот (молитва об избавлении и приходе Машиаха).

Однажды к папе пришел один очень старый человек, живший неподалеку от папиного мехового магазина, и взволнованно поведал папе тревожный сон, приснившийся ему накануне: «Мне приснилось, что мне приказали пойти к тебе с посланием: Ты должен прекратить свои молитвы о Машиахе. Время еще не пришло».

Папа перестал произносить эти особые молитвы, как и было сказано во сне.

Папа заметил, что один его ученик мечтает во время молитвы. Как только юноша увидел, что папа наблюдает за ним, он уделил все свое внимание молитве. Когда ученик закончил, папа сказал ему: «Ты молишься мне, а не Всевышнему! Во время молитвы ты можешь поговорить с Боссом — как жаль, что ты упускаешь такую золотую возможность».

Мистер Сильверман, наш близкий друг, живший в Хейзелтоне, штат Пенсильвания, навещал нас всякий раз, когда приезжал в Нью-Йорк. В течение многих лет у него был маршрут доставки сельтерской воды. Каждый день он выезжал на своей лошади и повозке, чтобы доставить сельтерскую воду во все районы города. Когда он вышел на пенсию, он продал свою лошадь нееврею.

Через несколько дней покупатель, озадаченный, пришел к нашему другу и спросил его: «Что происходит с вашей лошадью? Каждый день ближе к вечеру она внезапно останавливается примерно на четверть часа. Сколько я её ни бью кнутом, она отказывается сдвинуться с места. Потом она вдруг трогается сама, без понуканий «.

Г-н Сильверман сразу все понял и объяснил покупателю: «Есть закон, согласно которому еврей должен ежедневно молиться после полудня до захода солнца. Моя лошадь привыкла останавливаться в пути, пока я не закончу молитву. Я с радостью верну вам деньги, которые вы заплатили мне за лошадь».

Наш друг купил лошадь обратно и ухаживал за ней до самой её смерти.

Услышав эту историю, папа заметил, что, если соблюдающий еврей ежедневно молится, то даже у его лошади есть в этом заслуга. Недаром её возвратили её еврейскому владельцу.

Однажды папе довелось уехать на запад США по делам. Его поезд должен был сделать часовую остановку в Сент-Луисе. Было очень раннее утро, когда поезд остановился на станции.

Папа выскочил из вагона и поймал первое попавшееся такси. «Отвезите меня быстро в ортодоксальную синагогу», — приказал папа водителю. К счастью, таксист знал, куда ехать, и через несколько минут такси было припарковано у синагоги.

Тем временем папа надел талит и тфиллин. Он велел водителю подождать его, а сам поспешил в синагогу. Ранняя утренняя молитва должна была вот-вот начаться. Когда папа вошел, прихожане с изумлением смотрели на незнакомца, который, казалось, появился из ниоткуда.

«Я хотел бы вести молитву», — вежливо попросил папа. Не говоря ни слова, все кивнули головами в знак согласия.

Папины молитвы всегда вдохновляли слушателей на высоты духовного подъема. В этой незнакомой синагоге он, как обычно, стоял прямо, как солдат, изливая свое сердце и душу Всевышнему.

Как только молитва закончилась, он сразу же вышел из синагоги. Такси доставило его к поезду, на который он успел вовремя сесть.

В этот период реб Борух Бер Лейбовиц из Каменеца и его зять, реб Реувен Грозовский, гостили в нашем доме. Они путешествовали по многим районам США, чтобы собрать средства для своей ешивы, и во время одной из поездок прибыли в Сент-Луис.

В доме, где они остановились, их хозяин рассказал об удивительном случае, который недавно произошел в их синагоге.

«Рано утром в нашу синагогу вошел незнакомец в талите и тфиллин. Его молитвы были самыми вдохновляющими из всех, что мы когда-либо слышали. Сразу же после молитвы Шахарит он исчез. Возможно, это был Элиягу аНави», — с трепетом закончил свой рассказ мужчина.

Когда реб Борух Бер и реб Реувен вернулись после длительной поездки, реб Реувен сказал маме: «Я всегда думал, что в Америке есть только один реб Яаков Йосеф». Затем он подробно рассказал о случае, о котором они услышали в Сент-Луисе.

Мама понимающе улыбнулась, ведь папа рассказывал нам, когда вернулся из поездки, как Босс всегда помогал ему выполнять мицву молиться с миньяном. «Реб Реувен, — ответила мама, — есть только один реб Янкев Йосеф. Это он был в Сент-Луисе».

Реб Реувен улыбнулся. «Я должен был знать, что это мог быть только реб Янкев Йосеф!». Реб Борух Бер добавил, что папа действительно был американским Хофец Хаимом.

Продолжение следует…

Перевод рав Берл Набутовский