Все для Босса

Все для Босса

Рухама Шайн

Это книга о человеке, которого по праву можно считать героем. Он не захватывал блиндажи и не пускал поезда под откос. Он попросту служил Творцу и помогал другим людям.

От редактора

Эта книга написана дочерью об отце.

В 1984 г. (5744) вышло английское издание, и вот теперь книга коротко пересказана по-русски.

Книга о жизни великого еврея в великом галуте.

Когда-то Рабби Хаим Моше Луцатто в предисловии к своему сэферу «путь праведника» опрашивал: — Все учатся на врача или инженера, а кто же станет учиться святости?

И вот эта книга о человеке, который даже не говорит «я», а молча делает шаг вперед.

Предисловие

Среди нерассказанных историй о еврейских героях есть сага о легендарном мистере Германе. Если говорить о выдающихся евреях Америки, то он воистину был одним из величайших. Мне посчастливилось знать его лично, и хотя прошло пятьдесят лет с того дня, когда я последний раз видел его, он по-прежнему стоит перед моими глазами во всем блеске своей уникальной личности. С присущими ему изобретательностью и остроумием он проявлял себя в различных областях Торы, аводы и актов милосердия. Все его мысли, слова и поступки были пронизаны пламенной любовью к Гашему и Его Народу. Он независимо мыслил и был сведущ в Торе; он был смел, энергичен, предусмотрителен, бескорыстен и полон обаяния. Нашему поколению полезно знать историю этой великой души. Результаты многих его усилий мы ощущаем по сегодняшний день.

Рабби Авигдор Миллер

Клятва на скамейке. Кто такой папа

Отец и мать служат малышам примером для подражания. В особенности, когда речь идет о мудром и праведном человеке, который постоянно помогает другим.

Давным-давно в Нью-Йорке родилась еврейская девочка. Папа решил назвать ее Рухома, «милосердная», и Мама с ним согласилась, В Европе в это время шла первая мировая война. Тысячи солдат стреляли друг в друга из ружей и пулеметов. Разве может еврей радоваться смерти? Папа решил назвать дочку таким именем, которое напоминало бы людям о свойстве, без которого нельзя ужиться вместе. Когда твой товарищ делает что-нибудь плохое по отношению к тебе, но ты не платишь ему той же монетой, то это значит, что есть в твоей душе «рахамим», милосердие…

Когда Рухома немного подросла, она научилась различать две большие фигуры, заслонявшие горизонт — Папу и Маму. В этом нет ничего удивительного, все дети поначалу видят так своих родителей. Но время шло, Рухома взрослела, а Папа с Мамой не убывали в росте. Их фигуры по-прежнему упирались в горизонт, заслоняя здания театров, банков, магазинов… Это уже необычно, об этом стоит поговорить.

Итак, начнем с Папы. Какой он? Высокий. Черная шляпа и борода, дуга бровей похожа на орлиные крылья. Строгий? Пожалуй, да. Когда Рухома бедокурила, ее пороли. Делалось это так: Папа хлестал ремнем по спинке кровати, Рухома вскрикивала от страха при каждом ударе, а Мама стояла за дверью и просила:

— Янкев Йосеф, хватит! Отпусти Рухому, она будет теперь хорошей девочкой…

Папа был богат, но не любил зря тратить деньги. Зима в Нью-Йорке может быть холодной, а он снимал квартиру, где можно было погреться только на кухне, у печки, которая топилась углем. «Зато дети не будут простужаться», — говорил Папа. И, действительно, его детвора простужалась очень редко.

Папа был сильный. Правда, он не сгибал уличные фонари и не забрасывал противников на крышу дома. Но Рухома помнит, как он шел по улице с ее бабушкой, папиной мамой, и та пожаловалась, что нет сил подниматься по лестнице. Папа подхватил ее на руки и взбежал на самый верх. Бабушка ругалась, но, наверное, была довольна.

Папа мог быть смешным. От всех болезней он прописывал Рухоме касторовое масло. Спорить было бесполезно. Немного поскандалив, Рухома послушно глотала тошнотворную жидкость, а Мама стояла рядом с апельсином в руке, чтоб заесть поскорее. С той поры стоит Рухоме посмотреть на апельсин, и она сразу чувствует вкус касторки…

Еще Папа знал какую-то тайну. Однажды, когда он пришел домой из синагоги в субботу, Мама встретила его словами:

— Янкев Йосеф, у Рухомы разболелось ухо. Что нам делать? Наш Закон разрешает обращаться к врачу в субботу, если болезнь серьезна. Но у Папы оказалось в запасе другое средство. Он подошел к плачущей девочке и сказал:

— Рухома, прижми ушко к моему талесу и ляг. Тебе станет много лучше. Дочка послушалась и уснула, прижавшись щекой к папиному талесу. А когда проснулась, боль прошла…

Папа был солдат. Правда, снаружи этого не было видно. Ведь он носил штатский сюртук и зарабатывал на жизнь, торгуя мехами. Но Рухома-то знала правду. Как боевой припев солдат на марше, звучали в ее ушах слова Папы:

— Мы не должны никого бояться, кроме Босса!

Дочка знала, что этим американским словом, произносимым с любовью и трепетом, Папа называет Гашема, Который создал этот мир. Папа выполнял Его приказы без колебаний, и когда он поднимался в атаку, никакая преграда не могла его остановить.

Однажды он встретил в шул Алтера Виневского, который приехал в Америку на заработки. ют сидел одинокий, с парой долларов в кармане, не зная, с чего начать и куда приткнуться. Папа поселил его у себя дома, обучил ремеслу меховщика, помог заработать денег на билеты жене и детям Алтера, чтоб они тоже смогли перебраться в Америку. Только после этого Папа протрубил отбой и объявил атаку законченной.

Но тут приходил новый приказ Босса, И об этом наша история.

Край чудес

Историю Папы надо начинать с его дедушки. На идиш дедушка — «зейде». Зейде Ицхок был ешива-бохур. Все еврейские дети с малолетства ходят в хедер, где изучают Тору, а после того, как заканчивают его, начинают учиться ремеслу или торговле. Но некоторые продолжают учебу дальше и идут в ешиву. И зейде тоже пошел в ешиву. Он сидел с утра до вечера над огромными книгами Талмуда. Если у него мерзли ноги, он знал, что на дворе зима. Если ветром доносило запах свежего сена, он знал, что, наверно, наступило лето. Зейде Ицхок мало спал и быстро ел, потому что, листая пожелтевшие страницы, он встречался с замечательными людьми, которые, хоть и жили много лет назад, говорили с ним, как живые.

Царь Давид… Над его постелью висел кинор, инструмент, похожий на нашу скрипку. Каждый день, ровно в полночь, в окно влетал северный ветер и начинал тихо перебирать струны. И тогда еврейский царь вскакивал с постели и до утра учил Тору и сочиняя Теиллим, песни во славу Гашема.

А Реш Лакиш! В юности он пошел по плохому пути: был гладиатором, рисковал жизнью и сам проливал чужую кровь. Но потом он раскаялся, оставил это занятие, и стал известным ученым, толкователем Торы. Была у него одна слабость: он любил генисаретские фрукты. Эти плоды обладали такой сладостью и силой, что, отведав их, ученый-богатырь впадал в буйство, начинал все крушить, и целый отряд еврейских полицейских приводил его в чувство…

Аптекарь, знакомый дедушки, не понимал, как можно убивать лучшие годы, согнувшись над старой книгой. Он был ученый человек, этот аптекарь, и много повидал. Он был даже в Варшаве. И там нашлись добрые люди, дали ему взглянуть на небо в телескоп. Тут у него глаза открылись. Звезд, оказывается, гораздо больше, чем мы думаем. И здоровые какие! Ясно, что такие глыбы никто не мог создать, А они склеились сами собой, за миллионы лет, из микробов и электричества. Ну, а старики верят в свои сказки, потому что за три тысячи лет ни у кого не нашлось ума купить билет до Варшавы…

Когда Зейде Ицхок шел по улице, аптекарь выбегал из-за прилавка и бросался на него, как маленький рыжий петух.

— Ведь есть же у людей разум! Есть мозги! — кричал он, крутя пуговицу на дедушкином сюртуке. Сделать все звезды за один день — разве это возможно? Да за каждой еще смотреть нужно, чтоб с рельсов не сошла!

— Именно так, — соглашался Зейде. — Все звезды Гашем создал в один день, и разум человека не в силах представить, как можно в один и тот же миг видеть и беречь каждую звездочку…

— Религиозный фанатизм, — вздыхал аптекарь. Он в сердцах отрывал пуговицу с сюртука зейде и уходил обратно в аптеку. А зейде Ицхок спешил в ешиву, в край чудес.

За тридевять земель

Шло время. Аптекарь постепенно оборвал на дедушкином сюртуке все пуговицы, а новые пришить зейде как-то не собрался. Тогда родственники поняли, что его нужно женить. Они нашли хорошую девушку Минну Ривку, показали ей зейде, и она сказала «да».

— Только учти, он ешива-бохур, — предупредили ее. — Специальности у него нет, а денег-то уж точно… Может другого поищем?

— Другого не нужно, — ответила Минна Ривка. — Когда будет хупа? Ей хотелось поскорей стать матерью детей зейде Ицхока, а потом бабушкой его внуков. Только для этого пришлось ехать в Америку. При слове «Америка» аптекаря трясло.

— Эта страна — сказка, — объяснял он каждому, кого удавалось поймать. — Только приехал и сразу получаешь в подарок тысячу долларов. Лошадей нет, все ездят на паровозах. У каждого свой паровоз, Городовые стоят на перекрестках и бесплатно спрыскивают прохожих одеколоном. Чего еще?

Зейде, пожалуй, обошелся бы без одеколона. Но у них с бабушкой уже родился Папа и его сестра Молли. А денег как раз не было. И он решил ехать.

— А как ты будешь зарабатывать? — спрашивали его.

— Я буду меламедом. Буду учить детей Торе.

И вот большой корабль, пуская дым из пяти труб, деловито ползет через Атлантический океан. На его палубах кого только нет: евреи, поляки, итальянцы, евреи, украинцы, датчане, опять евреи, и опять евреи. Все спешат в Америку, все хотят быть счастливыми.

Берег уже совсем близко.

— Прежде всего, это свободная страна, — рассуждал высокий еврей стараясь занять очередь у трапа. — Племянника тети Брайны вы, конечно, знаете? Поступил на минутку в лучший университет, играет там в футбол с сыном президента. Вы можете представить, чтоб ваш сын гонял в мяч с наследником престола?

Этого Зейде представить не мог. Если честно, то ему и не очень этого хотелось. Но сказать об этом он не успел. Они причалили.

Оказавшись в Америке, Зейде понял, что аптекарь немного ошибся. Люди жили здесь не в сказке, а, скорее, в кино, причем кадры мелькали быстро-быстро, и казалось, что все скачут, как кузнечики.

Скорей-скорей!.. Надо снимать квартиру, потому что солнце клонится к закату и надо где-то ночевать. Третий этаж. Несколько комнат с пальмой и хрустальной люстрой. Зейде говорит спасибо и бежит вниз, к жене и чемоданам.

Подвал, разделенный занавесками на восемь углов. Зимой здесь немного холодно, зато летом очень жарко. Зейде говорит «спасибо-нет» и бежит наверх, к жене и чемоданам. Одного чемодана нет. Сверху спустилась веревка с крюком, подцепила его и он исчез среди небоскребов. Бабушка плачет. Рядом стоит полисмен и строго говорит по-английски, что надо убрать вещи с мостовой, а то трамвай не может проехать. Тем временем сверху опять спустили крюк. На этот раз подцепили полисмена. Может, сверху он похож на коробку из-под шляп. Во всяком случае, рядом с ними его уже нет.

Кадр сменился. Рядом с ними стоит человек с бакенбардами и что-то спрашивает у Зейде. Зейде обнаружил, что понимает по-английски. Вот здорово! Но тут выяснилось, что прохожий три года назад приехал сюда из Минска и говорят они все-таки на идиш. И вот о чем:

Во-первых, нужно сбрить бороду. Так легче устроиться на работу.

Во-вторых, есть такие люди, ученые. Они изобрели электрическую лампочку. И еще они говорят, что люди произошли от обезьяны. Раз лампочка горит, значит, в это надо верить.

В-третьих, нечего тут спорить. Вы, конечно, слышали о племяннике тети Брайны? Он согласился происходить от обезьяны и теперь играет в футбол с сыном президента. Ну как? То-то! И не говорите мне.

По счастью, кадр сменился. Они-таки сняли подходящее помещение, и на следующее утро Зейде пошел устраиваться меламедом. Вернее, побежал. Все спешили, толкались, и чтобы переговорить с человеком, нужно было сначала его догнать.

Мимо проезжал трамвай. Один еврей разбежался и прыгнул в него на ходу. Зейде разбежался и прыгнул следом.

— А гут морген, — сказал Зейде.

— Хау ду ю ду, — ответил еврей.

— Скажите, вам нужен меламед?

— Конечно! Мне очень нужен меламед английского языка. А то хозяин сердится, что я говорю по-английски с ошибками.

Хозяин у американцев называется «босс». Весь день Зейде только и слышал про этого босса.

Босс добрый. Раз в год он приглашает служащих на день рождения и там танцуют. Нужен меламед танцев.

Босс строгий. Он не любит тратить время на выговаривание длинных иностранных имен. Шмуэль у него Сэм, Михоэль — Майк и так далее. Нужен меламед, который поможет переделать имя.

Босс любит все прекрасное. Нужен меламед, который научит завязывать галстук. Босс не любит, когда его работники на ходу спят. Нужен меламед езды на велосипеде. И так далее.

Но Зейде ничего не услышал здесь о самом главном Боссе, о Том, Кого мы называем в молитвах «Рибоно шель олам», Хозяин мира… Зейде возвращался домой тихо, не спеша, у него было тяжело на душе. И не только потому, что не смог найти работу. Зейде было грустно, что евреям в Америке не нужен меламед Торы. А ведь в ней записаны приказы Босса, от Которого зависит все. Как же можно не учить их?

И тут он увидел, что на пороге его ждет сын, Янкев Йосеф, будущий Папа.

— Мы будем читать сегодня Тору? — спросил сын. Глаза его горели от нетерпения.

И тут зейде понял, что рано отчаиваться. Раз есть ученик, значит, найдется дело для меламеда.

И они стали учиться.

Обратный билет

И все же зейде было плохо в Америке. Он видел, что с этой американской спешкой еврей все время выходит на много остановок дальше, чем собирался.

Он берет билет до станции «Хлеб с маслом», но выясняется, что остановка «МЕХОВОЕ ПАЛЬТО» совсем скоро. Он уже совсем собрался выскочить там, но дочка умоляет подождать до станции «Новый Граммофон», а жена заявляет, что сойдет только в пункте «Своя Квартира». Но и там они не сходят, потому что вдали виднеется полустанок «Дешевый Автомобиль», а за ним другой под названием «Дорогой Автомобиль». Зейде случалось встречать людей, доехавших туда. Растерянно он спрашивал у них:

— А когда же вы ходите в шул? Когда вы учите Тору?

— Что такое «шул», что такое «Тора»? — спрашивали они в ответ…

Эта дорога отшибала память еврею.

Зейде решил быть умным. Он решил сойти на ближайшей станции, которая называется «ХЛЕБ». Без всякого масла, чтобы потом не закружилась голова. Но доехать туда ему не дали. Стоило ему не выйти на работу в шабат, как в понедельник зейде узнавал, что он уволен.

— Но я еврей, я не могу работать в субботу, — пытался объяснить зейде очередному боссу.

Тот молча показывал пальцем на евреев, которые могли. В Америке людей, которые соглашаются на любые условия хозяина, мешая другим рабочим бороться за свои права, называют штрейкбрехерами. К сожалению, многие евреи были тогда штрейкбрехерами в отношении субботы.

Из-за них Зейде вот уже пять лет никак не мог доехать до станции под названием «ХЛЕБ». Правда, он сохранил пейсы и бороду, и свет субботних свечей, и вкус кошерного мяса. В этом смысле он был богаче многих. И вот, чтобы не потерять это богатство, Зейде решил вернуться в Россию. Америка ему не подошла.

Стали считать деньги, и выяснилось, что их хватает на два взрослых билета, ему с женой и на один детский, для маленькой Молли. Для Янкева Йосефа, будущего Папы, денег на билет не было.

Почему?

Этот вопрос не такой уж глупый. Ведь Гашем, в руках Которого все, может залить человека потоком своей милости. Зейде мог получить наследство, найти драгоценный камень, или хотя бы заработать деньги на лишний билет. И — нет… Родителям суждено было ехать, Янкев Йосефу — оставаться в Америке.

Почему?

В свое время, перед отъездом, Зейде с семьей пошел прощаться к раввину Слуцка, знаменитому Ридбазу. Зейде попросил, чтобы Рав дал броху его сыну. И раввин пожелал Янкев Йосефу долгой жизни и сказал, что он принесет много пользы для «клал Исроэль», для всего нашего народа.

И, может быть, для исполнения этой брохи, было нужно, чтобы у Зейде не хватило денег на билет для сына. Пришлось договариваться с родственниками, жившими в Нью-Йорке, чтоб Папа остался у них. А Зейде с остальными домочадцами сел на корабль и уплыл обратно в Россию.

Янкев Йосеф начал работать посыльным в меховом магазине, и присматриваться к Америке. Он увидел, что у людей, окружавших его, были довольно простые желания. Одному хотелось купить блестящий черный цилиндр и медленно идти с ним по скверу, чтоб прохожие оглядывались, а лошади ржали от восхищения. Другому нужен был автомобиль. В ту пору это был большой тарахтящий сундук на колесах, за рулем которого сидел человек, с лицом, перепачканным машинным маслом. Когда он мчался, прохожие шарахались, а лошади вставали на дыбы от страха.

И цилиндр, и автомобиль можно получить за деньги. А их ты зарабатываешь, служа у босса. И чем лучше ты служишь, тем больше он может заплатить. Поэтому в Америке есть поговорка «Олл фор зе босс», «Все для хозяина». Хотя сам по себе этот босс никому не нужен. Люди смотрят на него с умилением, но каждый видит свое: один — цилиндр, другой — машину, третий — дом с тремя балконами, и так далее,

Зейде не выдержал этих глупостей и уехал в Россию, где евреям живется трудней, но зато ясно видно, что твоя судьба зависит не от множества мелких хозяев, а от Одного, Того, Кто этот мир создал.

Папа остался. Вместе с другими сверстниками он думая о заработке, увлекался футболом, повторяя поговорку «Олл фор зе босс», только слово «Хозяин» произносил о большой буквы. Для здешних мест это была большая новость.

Футбольное поле. По краям зрители, в середине парни гоняют мяч, и Папа среди прочих. Нападающий противника прорывается к воротам его команды. Папа отнимает у него мяч.

— А-ааа! — вопит стадион. Папа обводит полузащитников.

— Янкев Йосеф! — повторяют зрители.

Комья травы из-под ног, топот, тяжелое дыхание. Папа обводит защитников.

— Гер-ман! Гер-ман! — сходит с ума стадион.

Папа остается один на один с вратарем. Гол неминуем. Но тут он видит, что солнце почти скрылось за крышами домов. Пора читать дневную молитву, Минху, И Папа, не добежав несколько шагов до ворот, бросает мяч и бежит в другую сторону — к синагоге.

Этого никто не ждал. Из игроков как будто выпустили воздух. Они застыли, не зная, что делать. Желание гнать мяч и пробиваться к воротам исчезло, словно Папа унес его с собой. Зрители терялись в догадках:

— Наверно, забыл утюг на столе.

— Или не закрыл кран в ванной…

— Может, он сумасшедший?

— Мне кажется, его кто-то позвал, — вмешался в разговор старичок с палочкой, но тихо, так что мы не слышали…

Клятва на скамейке

Возмущенный алчностью родственников, маленький Яаков-Йосеф уходит от них. В парке он дает клятву помогать обездоленным, давать им кров и еду.

Наверно, вам интересно узнать, как Папа сделался Папой. Это случилось раньше, чем он встретил Маму, раньше, чем он разбогател и знакомые стали называть его «мистер Герман». Просто однажды, тринадцати с небольшим лет от роду, он произнес несколько важных слов, после которых стало ясно, что ему суждено быть Папой, только Папой и никем другим.

Как вы помните, Зейде вернулся в Россию, а сына оставил у родственников. Договорились они на том, что Папа будет платить им доллар в неделю, а за это живет у них и питается. И теперь, работая посыльным и зарабатывая доллар с четвертью, он думал о том, как накопить побыстрее денег и вернуть родителей обратно. Ну и, конечно, снять им жилье, и кормить их, и одевать… Планы у Папы, как видите, были большие, а свободных денег — четверть доллара в неделю, потому что остальное он отдавал родственникам.

И вдруг родственники объявляют, что он им платит мало. А сколько же нужно? Ну, мм-м… Доллар с четвертью будет в самый раз…

Тринадцатилетний Папа разгневался. Если бы он зарабатывал побольше, если бы ему не нужны были эти деньги, чтобы увидеть отца и мать, он, может быть, и принял новое условие. Но теперь эта просьба была как удар в живот. Папа сказал, что не будет с ними жить. Он поднялся и вышел на улицу.

А был канун шаббос. Наверно, в далекой России, мать зажжет за него свечу, но кидуш, освящение субботнего дня, он должен сделать сам. Ведь Папе уже исполнилось тринадцать, значит, по-нашему закону он считается взрослым. И вот он купил три маленькие халы, пошел в парк, сел на скамейку, и когда зашло солнце, сделал кидуш и съел одну из них. Ночь он провел на той же скамейке, зевая и ежась от холода. А утром в нем созрело решение. Папа обещал себе, что когда обзаведется домом, то будет искать одиноких, терпящих нужду евреев, и приглашать их к себе на шаббос. Здесь, в Америке, евреи помогают беднякам деньгами, но разучились делиться с ними теплом. Так он возьмет на себя этот бизнес.

Это было сказано и запечатано.

Конкурс мам

Герой нашей книги открыл собственное меховое дело и превратился в выгодного жениха. Однако найти религиозную невесту в те годы было не так-то просто…

Написано в Талмуде: «Бен эсрим — ле-хупа», «Исполнилось двадцать — пора жениться». Папе был уже двадцать один год, а он все еще не был женат. Правда, зато он успел многое другое:

— Выучился на меховых дел мастера.

— Скопил денег, снял квартиру и выписал родных из России. Теперь он жил вместе с родителями, братишкой и двумя сестрами.

— Завел собственное меховое дело.

Но до исполнения обещания, которое он дал себе на скамейке в парке, было еще далеко. Ведь Папа собирался не просто поделиться с одинокими людьми вкусной едой в субботу. Он хотел согревать их домашним теплом, а откуда ему взяться без жены?

И Папа решил, что пора жениться.

И другие тоже так считали. После того, как он стал хозяином мехового магазина, в дом зачастили шадхоним. Шадхан — это человек, который помогает другим, незамужним и неженатым, найти подходящую пару, и получает за свои труды деньги. Папа был красив и богат. Шадхоним считали, что отыскать для него подходящую невесту ничего не стоит. Надо, чтоб она тоже была красива и богата. Только и всего.

Не тут-то было. Против богатства и красоты Папа не возражал, но просил, чтобы его познакомили с такой девушкой, которая честно соблюдает заповеди Торы.

А их у нас 613.

А для того, чтобы сойти в Америке за своего, нужно выучить разные светские заповеди. Никто их, конечно, не считал, но набиралось много.

Мужчины учились брить бороду. А Тора предписывает не брить бороду.

Женщины снимали старомодные платки и делали модную прическу. А Тора предписывает замужней женщине покрывать платком голову.

Евреев приглашали на вечеринки. Там из грамофона лилась музыка и весело кружились пары. А Тора запрещает мужчине прикасаться к любой женщине, кроме его матери, дочери или жены,

Вот и получилось, что, изучая новые обычаи, евреям приходилось забывать про старые мицвос. А Папе нужна была такая жена, которая их помнит. И шадхоним сбились с ног. Время от времени один из них приходил к нему и говорил:

— Реб Янкев Йосеф, кажется, я нашел то, что вам нужно… Папа отвечал:

— Очень хорошо. В пятницу вечером я навещу эту семью.

Нью-Йорк большой город, а по субботам мы не ездим, но Папе не было в тягость отшагать путь, занимавший несколько часов, чтобы посмотреть, как в семье будущей жены соблюдают шаббос.

И вот, свернув со стрит такой-то на стрит такую-то, под моросящим дождем, решительно шагая через лужи, Папа наконец находил нужный дом. Он стучал. Ему открывали. Он заходил в комнату и видел, что девушка, о которой ему было заранее сказано, что лучше на свете не сыскать, ставит на огонь чайник. Это в субботу-то…

Иногда случается, что экзаменатор ставит студенту двойку и слегка злорадствует — вот, мол, учиться надо было лучше. Но в этом случае Папа ставил двойку двоим: девушке, которая не знала, что такое шаббат, и себе, потому что опять не смог найти для своих будущих детей Маму.

Он очень огорчался. Но он был солдат, который знал, что «все для Хозяина». Поэтому он поворачивался и спокойно говорил: «Извините. Мне дали неверный адрес».

И так было не один раз.

Шадхоним поняли, что Папу не так легко поставить под хупу, как казалось с первого взгляда. Тогда они запротестовали.

— Э, нет, мистер Герман, — сказали они, — нельзя так строго, уважаемый реб Янкев Йосеф. Откуда бедным девушкам знать законы субботы, если родные их не учили. И что это за дело — вошел и сразу вышел? Нет, вы навестите кандидатку в будни, посидите, расспросите, рассмотрите…

Папа согласился, что надо дать девушкам шанс. И вот одну семью он навестил в будний день. Пили чай, разговаривали. В это время в дверь позвонили. Дочка пошла открывать. На пороге стоял нищий. Она дала ему денег, а когда вернулась, родители сделали ей замечание, что дала слишком много.

Папа с размаху влепил в невидимый журнал большую жирную двойку. Да еще с кляксой. Он не хотел связать судьбу с семьей, где перед бедняком зажимают руку. Папа допил чай, сказал броху и больше в этом доме не появлялся.

Шадхоним объявили забастовку.

— Нет, нет, и еще раз нет, — сказали они. — Лучше поступить матросами на китобойное судно и, пробиваясь через айсберги, метать гарпуны в сердитых китов, чем пытаться заработать копейку на шидухе много раз уважаемого реб Янкев Йосефа… Хватит с нас!

И только один шадхан не сдавался. Он все искал и искал Папе невесту, и вот однажды пришел к нему и сделал такое заявление:

— Реб Янкев Йосеф, я наконец нашел девушку, которая отвечает всем вашим требованиям. Шаббос и кошер она держит так, что можете быть спокойны. Ее отец — известный талмид-хохом, знает восемь языков, в 12 лет уже получил право быть раввином. Есть только один маленький недостаток: у них нет ни гроша. Так что нечего и думать о приданом…

Это было что-то новое. Невесту без приданого Папе ни разу не предлагали. Шадхан стоял, окаменев, и ждал ответа. Папа сказал:

— Хорошо. Я навещу их в пятницу вечером,

И вот он стучится в дверь дома, где живет реб Шмуэль Ицхок Андрон, и видит статного мужчину с седеющей бородой, который сидит во главе стола, где ярко горят субботние свечи. Его жена, Фрума Рохл, в парике, сидит рядом с ним, пятеро сыновей, один к одному, окружают родителей справа и слева, готовые слушать «двар Тейра», слова Торы, которые будет говорить отец, а их сестра…

Вот, наконец!

Их сестра Адель раскладывает чай и разливает пирог. Тьфу, наоборот! Мысли у Папы немного перепутались, настолько необычно, настолько тепло, настолько по-субботнему дышалось в этом доме. Он почувствовал, что может не торопиться. Кажется, он-таки нашел Маму..,

Папа дает цдоку

Адель была скромной и соблюдающей заповеди девушкой. Но мать жениха противилась браку с бесприданницей. Выход был найден внезапно.

Бывает на крутой волне, что всех пассажиров лодки заваливает на один борт, и, чтоб она не перевернулась, кто-то должен, поборов инерцию, кинуться к другому. Таким человеком был отец Адель, реб Шмуэль Ицхок. В Америке он оказался не по своей воле, а потому, что его сыновьям грозила царская армия, где было трудно, почти невозможно соблюдать субботу и кашрут.

Вот и пришлось им всем собрать вещи и переплыть через океан. И там реб Шмуэль Ицхок увидел совсем другую страну, и даже немного других евреев. Конечно, там не было черты оседлости. И полицейский не вопил на тебя, что как ты, жид, посмел без вида на жительство топтать святую грязь города Саратова… Купил билет и поезжай, куда хочешь, в Техас или на Аляску.

И от этого у многих закружилась голова. Их закрутило, завертело, понесло. Одни евреи кинулись открывать фабрики готового платья, другие — сниматься в кино, третьи искали нефть среди кактусов.

А ешив не было, руки не доходили.

Однажды, по приезде, реб Шмуэль слышал, как выступает в шул знаменитый рабби Ридбаз, реб Яаков Довид бен Зеев. Говорил он примерно так: «Мицву можно сравнить со свечой, а Тору с факелом. И свеча, и факел распространяют свет в темной комнате. Но сильный ветер может погасить свечу, а факел от него разгорается еще больше и разносит свет еще дальше. Если в Америке не будет ешив, откуда разносится Тора, то свет наших мицвос может погаснуть…»

Реб Шмуэль Ицхок возвращался домой, задавая себе один и тот же вопрос: «Как быть?»

Через несколько дней его младший сын Фейвиш пришел домой и сказал, что в американской школе, куда он ходил, собирают деньги на рождественский вечер. И он тоже должен принести.

Это была последняя капля.

Евреи, стоя у горы Синай, приняли завет не поклоняться никому, кроме Гашема. И вот — деньги на чужой праздник, связанный с «аводой зарой», идолопоклонством…

Ох, Америка!

Словно от вспышки молнии темнота завтрашнего дня осветилась перед реб Шмуэль Ицхоком. До этого он работал страховым агентом, потому что ешив не было, в знатоках Торы не нуждались. Теперь он понял: раз так, он сам откроет ешиву, он сам будет принимать туда студентов и нанимать учителей.

Деньги? Вспышка молнии была слишком сильна, чтобы споткнуться о подобные мелочи… Вскоре окружающие увидели, что у знатока Торы тоже может быть деловая хватка. Реб Шмуэль Ицхок снимает помещение в синагоге. Горячо убеждает знакомых послать в ешиву своих детей, и так собирает первых десять студентов. О 9 до 2-х они занимаются Торой, с 4-х до 6-ти светскими предметами. И называется это ешива Яакова Йосефа, в честь его друга, главного рабби Нью-Йорка.

Впоследствии к ешиве присоединился детский сад, начальная школа и еще много чего. Это была одна из крепостей Торы. Факел, о котором говорил рабби Ридбаз.

Да, а деньги на все это?..

Реб Шмуэль Ицхок отдавал в ешиву все, что имел. Поэтому у Мамы не было приданого.

Мы, конечно, не осмелимся назвать реб Шмуэль Ицхока бедняком. Гашем наградил его преданной женой, семью детьми, множеством учеников, счастьем восхождения на склоне лет в Эрец Исроэль, Спросить у такого человека, сколько денег на его счету в банке, это все равно, что спросить богатыря, много ли лекарств в его аптечке.

Зачем богатырю лекарства?

Папа это понял. Но маме своей объяснить не смог. Она сказала, что все берут в жены девушек с приданым. А чем ее сын хуже? Нет, она не дает согласия на этот брак.

Бедность, если длится долго, может, как грипп, давать осложнения Папина мама боялась нищеты, она хотела, чтобы Папа жил в достатке. Папа не знал, как быть. Он страдал, и будущая Мама тоже страдала.

Прошло несколько месяцев. И вот однажды Папа встретил на улице старшего брата Мамы, которого звали Янкев Лейб. Они поздоровались и брат напрямую спросил:

— Почему ты перестал посещать мою сестру? Мы все думали, что ты интересуешься ею…

— Я очень хочу жениться на ней, — вздохнул Папа, — но моя мать против. Ей нужно приданое.

Янкев Лейб на минуту задумался.

Он мог обидеться, повернуться и уйти. Но тогда Папа и Мама по-прежнему остались бы в разлуке.

Он мог начать уговаривать Папу взять сестру без приданого. Но как быть тогда с родительским согласием?

И тут Янкев Лейб показал, что недаром происходит из семьи знатоков Торы. Он спросил:

— У тебя есть две тысячи долларов в банке?

— Даже больше, — быстро ответил Папа.

— Я придумал, как решить вопрос так, чтоб все были довольны. Дай мне эти две тысячи долларов в подарок, а перед свадьбой я верну их тебе в качестве приданого…

Папа был восхищен. Они тут же отправились в банк.

Папина мама была счастлива. Такая чудесная девушка! Из такой замечательной семьи! И с таким приданым!

Родители Адель тоже были счастливы. Их дочь выходит замуж за молодого бизнесмена, строго соблюдающего мицвос, который не потребовал никакого приданого…

А старший брат хранил молчание.

Если разобраться, то, вручив эти деньги, Папа кому-то дал цдоку. Только кому?

Будущей Маме? Да, это важная мицва — помочь бедной девушке выйти замуж.

Или своей маме? Ведь так важно, когда свекровь и невестка ладят между собой. Минна Ривка очень полюбила Адель, следила, чтоб та не работала слишком много, а если Папа с Мамой спорили, то она всегда заступапась за Маму.

Или себе самому? Потому что когда он спросил Маму, может ли она помочь ему принимать у себя в субботу одиноких, лишенных домашнего тепла людей, та немедленно согласилась.

Выходит, что, в конечном счете, Папа дал цдоку самому себе.

Редкий случай!

Шатер в пустыне

Главный герой принимал в своем доме самых разных гостей. Хлебосольный хозин никогда ни на кого не сердился и был готов исполнять любые просьбы.

Если вы откроете учебник истории Востока, то очень много сможете узнать о великом царе Ашшурбанапапе. Его боевые колесницы были устроены по самому последнему слову техники. Его опытные воины могли захватить и разрушить до основания самый большой и цветущий город. А трупы жителей они вешали на развалинах. А тем, кто оставался в живых, отрубали руки и выкалывали глаза. И все народы, от Вавилона до Египта, трепетали перед могучим ассирийским царем. Кроме того, он был очень образованный. Он собрал огромную библиотеку на разных языках. И текущий отчет о своих военных художествах он тоже аккуратно заносил на глиняные таблички. И вот мы листаем учебник и верим, что культурное чудовище, которое сдирало с живых людей кожу, действительно жило на свете.

Но напрасно вы будете в этом учебнике искать имя Аврагама-авину. Хоть его слуги поили верблюдов из тех же рек, через которые переплывали кони ассирийцев, но занимался он совсем другими делами. На краю пустыни разбивал Аврагам-авину свой шатер и бесплатно кормил и поил там усталых путников. И еще он делился с народами своей мудростью, говоря им о Гашеме и о том, как надо Ему служить. И окрестные народы — египтяне, вавилоняне, канаане понимали, что перед этим человеком не стоит хвастаться дальнобойностью луков или высотой пирамид. Они присвоили ему звание «князя мира», потому что видели, что Аврагам заведует на этой земле добротой, и здесь с ним нельзя тягаться.

И учебник истории для него нужен другой, не могут они с ассирийским царем находиться на соседних страницах. Или — или… Или большое дело разрушать чужие города и тянуть все выше свои собственные, и тогда правильно, что в учебнике ничего нет о нашем отце Аврагаме. Или главное — кормить голодных и помогать слабым, и тогда надо составить учебник человеческой доброты, где кровожадному индюку Ашшурбанапалу просто не будет места…

Иногда зло в мире усиливается, и история Аврагама-авину кажется прекрасной сказкой. Единственный способ доказать, что это не так, состоит в том, чтоб самому разбить на краю пустыни его шатер. Именно это и сделал Папа, когда, наконец, женился на Маме и стал балабосом — главой дома.

Он сделал это в Нью-Йорке, многомиллионном городе, где бродят толпы людей, и где так многие чувствуют себя заброшенно и одиноко. В том числе и евреи. В Торе говорится, что нашему народу приходится скитаться в «пустыне народов». Евреи, которых приглашал в свой дом Папа, не заглядывая в книгу, смогли бы объяснить, как это так: вокруг столько людей и некому подать руки, все чужие…

И вот, вскоре после Папиной свадьбы, среди каменных громад большого города загорается вдруг теплый огонек: суббота в доме Германов. Много евреев, кроме Папы, встречали субботу в Нью-Йорке, но мало кто при этом так широко распахивал двери. Один из его учеников рассказывает, что, придя к Папе в субботний вечер, он застал за столом около 25 человек со всех концов света. Там были американские, польские, сефардские и йеменские евреи. Там были богатые путешественники и местные бедняки. Там были выдающиеся знатоки Торы и люди, которые тяжело сдвигали губы, вспоминая слова молитвы. И всем было хорошо.

Тут можно было бы рассказать одну историю… Однажды началась война, и царский сын гордо скакал на коне во главе большого войска. Но враг встретил их страшным огнем. Свистели пули, рвались ядра, падали убитые солдаты, ржали раненые кони. Принцу стало страшно. Он слез с коня и побежал без оглядки. А чтоб враг его не узнал, сбросил с себя шлем и латы, а остальную одежду выпачкал в грязи. Возвращаться домой ему было стыдно. Несколько дней он бродил по лесу, а потом пришел в деревню и нанялся в пастухи.

Оставшись без принца, армия отступила. Придворные сбились с ног, разыскивая пропавшего повелителя. Наконец кому-то почудилось, что он признал знакомые черты в грязном пастухе, который гнал по проселочной дороге стадо. Но на все вопросы этот парень тупо мотал головой и бормотал корявые слова, которым научился в деревне. Но был среди посланцев один вельможа, то ли старше других, а может быть, умнее, который приказал доставить пастуха в замок, одеть в шелк и бархат, посадить во главе роскошного стола и обращаться с ним, как с царской особой. Так и сделали. Пастух плевал во все стороны и лил соус на платья придворных дам, а они кланялись и называли его «ваше величество». Потом ему надоело плеваться. А когда по знаку вельможи за окном ударил военный оркестр, пастух расплакался, сел на коня и поскакал назад к своему войску.

Эта история не про Папу. Это история про его гостей. Про тех из них, кому показалось, что быть евреем в этом мире слишком трудно. Ты словно прицепился к маятнику и тебя бьет то об одну, то об другую стену. В царской России все за тобой следят. В Америке никому до тебя нет дела. В России ты можешь справлять шаббос и остальные шесть дней бродить в поисках работы. Здесь работать нужно круглые сутки, а если заикнешься о субботе, то хозяин возьмет на твое место другого парня. Но есть выход. Надо только сыграть в игру «я — не я». Убрать пейсы. Смело заговорить по-английски. Притворяться, что обожаешь футбол и пиво. И хозяин будет подыгрывать тебе, потому что ему нравится парень, который из кожи лезет вон, чтоб сойти за сносного американца и не болтает ни о каком седьмом небе.

Папа играл в другую игру. В обратную. Под названием «я — это ты». «Гахнасас орхим» по-еврейски означает «вводить гостей». То есть надо разыскать ореаха, гостя, и пригласить его, и ввести с почетом в свое жилище, и усадить на лучшее место, и принимать так, как принимали фальшивого пастуха в нашей сказке. Ведь говорится в Торе, что все евреи — царские сыновья. Ну, а если кто-то упорствовал, пытаясь доказать, что его призвание подгонять свиней, а не стоять во главе отборного войска, то с Папой было трудно тягаться в терпении. Однажды, когда он поставил перед гостем тарелку горячего чолнта, тот схватил ее и выплеснул на папин новый сюртук, крикнув: «Не желаю есть это!»

Остальные гости взревели от такой наглости. Испугавшись, этот человек выскочил за дверь. Папа бросился следом и через несколько минут привел его назад, держа за руку и говоря: «Я дам другое блюдо, оно тебе понравится…»

Потом один из близких сказал Папе:

— Вам требуется столько терпения… Папа ответил:

— Если есть рахмонес, не надо терпения…

Слово «рахмонес» нельзя перевести ни на какой другой язык. «Хесед» — это доброта. Мы проявляем ее к тому, кого считаем достойным. «Гвура» — строгость. Плохой человек никакого добра от нас не дождется. Но если смотришь на него, как на свое дитя, то, даже если он плох, если недостоин, все равно помогаешь ему, с риском получить назад тарелку чолнта. Это и называется — иметь рахмонес…

Эстер вступает в бизнес

Мама стала рожать Папе детей. Сначала двух дочерей, Эстер и Фрейду, потом сына, которого назвали Нохум Довид, потом опять двух дочерей, Бесси и Рухому.

Эстер, которая была самая старшая, приходилось больше других помогать Маме, и свободного времени у нее было не так уж много. Вместе с Мамой она готовила обед, прибиралась в доме, следила за младшими детьми. И, конечно, помогала принимать гостей в субботу, и в другие дни, когда Папа находил одинокого еврея и приводил его к себе, чтобы накормить, обогреть и приласкать.

А в Нью-Йорке было много таких евреев. И работы у Эстер с Мамой тоже было много.

Поэтому в свои 10 лет Эстер была очень занятой женщиной. Для того, чтоб попрыгать на улице через скакалочку, ей нужно было искать свободную минуту, а она не всегда находилась.

Поэтому, какова же была ее радость, когда Мама сказала ей, что сегодня они поедут в порт, провожать маминого брата Янкев Лейба, который на большом корабле уплывал в Европу.

Эстер сразу представила всю картину:

Волны у пристани.

Дым из огромных труб.

Матросы лезут по высоким мачтам.

Толпа отъезжающих и провожающих, черные котелки, белые зонтики, чемоданы, тросточки, сигары.

Капитан на капитанском мостике ходит взад-вперед, мечтая поскорей вывести корабль в море.

И она, Эстер, в своем субботнем платье, почти такая же красивая, как Мама.

Ох…

И вот она надела платье, которое носила только по субботам, и на цыпочках, чтоб не увязались младшие, направилась к двери. Она подождет Маму на улице, а потом они вместе поедут в порт. И она снова представила: волны, мачты, зонтики, красавицу Эстер…

Дверь сама раскрылась ей навстречу.

На пороге стоял Папа.

— Приготовься, — строго сказал он. — Сейчас придет гость!

Глаза у Папы блестели особым блеском. В этом блеске чувствовалась радость, азарт, предчувствие удачи.

У Папы блестели глаза так, когда ему удавалось выполнить мицву. Особенно его любимую — «гахнасас орхим», введение в дом гостя…

И вот, подчиняясь этому блеску, Мама отложила сумочку и стала накрывать на стол. А Эстер стало очень-очень грустно. Как-будто кто-то мокрой тряпкой стер с доски весь ее чудесный план: волны, пристань, белые зонтики и черные котелки…

Эстер боялась, что она скажет сейчас Папе что-то очень противное и злое. Поэтому она молча пошла в спальню и там зарыдала. В комнату кто-то зашел. Это был Папа. Он сказал:

— Эстер, сейчас не время для слез. Мама нуждается в твоей помощи. Мы поговорим потом.

И действительно, когда гость был накормлен и покинул дом, Папа отвел Эстер в дальнюю комнату и сказал, мягко взяв ее за руку:

— Слушай, дочка, я сейчас объясню, почему не надо было плакать. Говоря по правде, ты была сегодня самой счастливой девочкой на свете, а мы являемся самой богатой семьей в Америке. Посмотри на наших знакомых: часто ли бедняки едят у них дома? Они выполняют много других мицвос, но мицва «гакнасас орхим» забыта почти всеми. Выходит, мы захватили рынок!

Эстер была поражена. Да, она знала, что в деловом мире люди стараются вложить деньги в предприятие, выпускающее дефицитный товар, чтоб получить на этом большую прибыль. Выходит, принимать гостей ~ это тоже бизнес? Она видела, как родители вкладывают в него средства: покупают много еды на шаббос, одалживают деньги беднякам, дают ночлег тем, у кого нет своего дома. Но ведь за это они не получают ни цента. Откуда же возьмется прибыль? Кто расплатится за всех гостей?

Эстер не могла этого понять. Но она вдруг увидела, что вся обида прошла. Ни с того, ни с сего Эстер действительно почувствовала себя самой счастливой девочкой на свете…

Восемь стаканов

Папа всегда говорил детям, что с гостями надо обращаться так, как будто это члены их семьи. Рухома очень старалась, но это было трудно. Например, один из гостей, реб Берл, очень любил горячий чай. В конце трапезы он поворачивался к девочке и говорил:

— Рухома, пожалуйста, стакан чая…

Она наливала. Он в несколько глотков выпивал его. И снова:

— Рухома, стакан чая…

Она наливала. Он выпивал. И опять:

— Рухома…

Однажды Рухома подсчитала, сколько стаканов может захотеть реб Берл субботним вечером. Получалось семь или восемь. И вот однажды, когда ей надо было спешить к подругам, Рухома разом наполнила восемь стаканов чаем, поставила их на поднос и отнесла реб Берлу со словами:

— Скорей, реб Берл, пейте, а то остынет!

И выскользнула из комнаты.

На следующий шаббос реб Берл шутливо погрозил ей пальцем:

— Рухома, не волнуйся, я буду наливать сам…

Рухома помнила об этом, когда у нее уже были собственные внуки того же возраста.

Помни и береги…

Реб Яаков-Йосеф был настоящим еврейским суперменом. Он постился каждый день, учил евреев Торе и вступался за них, когда того требовали события.

Супермена рисуют с большим количеством мускулов.

Супермен мог летать, поднимать океанские корабли и совершать другие невиданные вещи. Но вряд ли он смог бы поститься каждый день, как это делал Папа. Кроме суббот и праздников, когда еврей обязан наслаждаться пищей, Папа не ел и не пил от восхода солнца и до заката. Он прикасался к пище только после вечерней молитвы, и то не сразу, а после того, как давал в синагоге ежедневный урок Торы.

Так длилось двадцать пять лет.

Папа никому не говорил, почему он взял на себя это бремя. Но он ничего не делал просто так, и домашние поняли, что на это есть серьезная причина.

Папа хотел поститься, но не хотел быть слабым. Поэтому он посоветовался с врачом, из чего должна состоять пища, которую он будет есть после захода. В рацион, который прописал врач, входила груша. Однажды на улице была снежная буря. И вдруг Мама вспомнила, что груши в доме кончились, а Папа вот-вот вернется из синагоги. Мама надела пальто, повязалась большим платком и сказала:

— Дети, я скоро буду. Мне нужно кое-что купить. Она вернулась, облепленная снегом, бережно развернула бумажный кулек, и достала большую зеленую грушу, и предупредила:

— Не говорите Папе, что я выходила в метель из дома…

И вот два этих сильных человека, Папа и Мама, сберегли для многих людей право выполнить заповедь субботы. «Зхор вэ-шмор» сказано об этом дне — еврей должен помнить о нем и беречь его. Помнить — то есть наслаждаться чистотой и святостью этого дня. Беречь — то есть хранить субботу от нарушений. Сказано, что две эти заповеди, «помнить и беречь» сказал Гашем «бедибур эход», в одном слове. Как это возможно, наш разум не может вместить, мы в это верим.

Но, раздвоившись на страницах книги, в жизни еврея эти слова вновь соединяются. Тот, кто отмечал субботу в доме Германов, получал от них в наследство этот дар.

Зейлиг Геллер по профессии был стекольщик. Однажды, когда он сидел в синагоге, склонившись над книгой, к нему подошел совершенно незнакомый человек и сказал:

— Скоро начинается суббота. Я хочу, чтоб вы были моим гостем. Зейлиг был поражен. Он думал, что никому нет до него дела.

О том, что было дальше, он вспоминает так:

«В доме реб Яакова Йосефа я впервые понял, что такое “гакнасас орхим” и святость субботы. С того момента, как он сделал кидуш и начал петь змирос и говорить “двар Тора”, я почувствовал, что нахожусь в Ган Эден. Его жена, Адель, была поистине удивительная женщина. Она обращалась с каждым гостем так тепло, что у меня было ощущение, что я справляю шаббос у себя дома. Я наслаждался каждой минутой в этом доме и хотел, чтоб суббота никогда не кончалась…»

Но кроме «зхор» было и «шмор». У Папы был знакомый американец, который под его руководством сделал гийюр — принял еврейство. Он получил имя Аврагам, и продолжал зарабатывать на жизнь, управляя большим грузовиком. Однажды в пятницу после обеда он попал в пробку на Таймс-сквер. Аврагам взглянул на часы. Потом в календарь, где было отмечено время начала субботы. Он понял, что если немедленно не оставит грузовик, то рискует осквернить шаббос запрещенной работой.

Ни за что.

Но бросать грузовой автомобиль на оживленной площади противоречит всем правилам. Он может лишиться водительской лицензии, потерять кусок хлеба.

Шаббос! Теплое мерцание свечей, рубиновый блеск вина в серебряном стакане, быстрые руки миссис Герман, которая кладет чолнт в пятую, пятнадцатую, двадцать пятую тарелку. И голос ребе Янкев Йосефа. Тот голос, который объяснил ему основы Торы и то, что это значит — взять на себя еврейство.

И он взял.

Аврагам оставил в кармане бумажник и другие вещи, захлопнул за собой дверцу машины и, не оглядываясь, отправился в сторону Ист Сайд, к дому Германов. Все уже волновались, ожидая его. Он не стал вдаваться в подробности и просто оказал, что попал в транспортную пробку.

Только следующим вечером, после гавдолы, он вновь оказался рядом со своей машиной. К ветровому стеклу уже было прикреплено несколько предупреждений из полиции. Дело о грубом нарушении правил движения слушалось в суде. Судья был строг и сказал, что за такие фокусы надо лишить Аврагама водительских прав. Это же надо — бросить огромный грузовик на узкой улице, в деловом районе города, так что миллионерам и другим серьезным людям приходилось тратить столько нервов, чтобы объехать его! А если в грузовик сядут бандиты и, догнав почтовый поезд, ограбят его? А если он заведется сам собой?

Но Аврагам был в зале суда не один. Рядом с ним стоял Папа. И если судья видел мир раздробленным на кусочки, то Папа представлял его себе, как единое целое: шесть дней Творения, и шаббос, время покоя. Все подчиняется единой Воле. Брошенный грузовик не причинит никому вреда, если он брошен ради того, чтобы еврей мог отпраздновать субботу.

Папа говорил, а судья слушал. Сдвинутые брови его раздвинулись и приподнялись от удивления. И дело закончилось хорошо. Когда Аврагам покидал суд, права по-прежнему лежали у него в кармане.

Папа столько сил отдавал Торе и мицвос, и вдобавок постился… Однажды, встречая его у входа, Мама сказала с громким вздохом:

— Смотри, какой ты бледный, Янкев Йосеф… В ответ Папа согнул руку. Под тонкой кожей набухли мускулы.

— А ну-ка троньте меня! — пригласил Папа. Никто не рискнул.

В одном Папа был похож на супермена: его нельзя было сдвинуть с позиции, которую ему назначил Босс.

В одном супермен не был похож на Папу: супермена выдумал художник в утешение слабым людям, а Папа жил на самом деле, и помогал другим стать сильнее…

Старая кушетка

В этом споре Мама была права на сто процентов. Она хотела купить в комнату для гостей новую кушетку. Старая была обита тонкой потрескавшейся кожей и пружины грозились вот-вот вырваться наружу. Папа обследовал кушетку и решил, что она еще годна к службе. Вопрос повис в воздухе.

В это время их постоянный субботний, гость, рабби Крейзер сказал, что на этот шаббос его пригласили в одну богатую семью, жившую в аристократическом районе. В субботу вечером, после гавдолы, рабби вернулся. Он поставил на пол саквояж, вбежал в комнату для гостей, скинул ботинки и с наслаждением улегся на ту самую кушетку. И потом сказал:

— Миссис Герман, вы не представляете, как я тосковал по вашему дому! Правда, там, где я был сейчас, лежат ковры во всех комнатах, а диваны такие роскошные, что остается только глядеть на них издали. Тарелки из китайского фарфора, даже трогать не хочется, чтобы не разбить. Все, о чем я мечтал, это скорей сюда вернуться… Ваша кушетка — Ган Эден…

И с этими словами рабби Крейзер заснул.

Болезнь Эстер

Дочь главного героя тяжело заболела. Несмотря на это, реб Яаков-Йосеф продолжил оказывать гостеприимство и надеяться на спасение.

Эстер заболела. Пришел доктор, осмотрел ее и покачал головой:

— Реб Яаков-Йосеф, состояние вашей дочки очень серьезно. У нее дифтерия. Ее нужно немедленно везти в больницу…

И вот Эстер в больничной папате. Мама день и ночь рядом с ней — ухаживает, молится, читает Теилим. Папа собрал миньян, и, как принято в случаях, когда болезнь грозит плохим исходом, Эстер дали второе имя — «Хая», что означает «живая», «живущая»… Все родные и близкие тоже были рядом. Они помогали, кто как мог, и молились, чтоб Эстер жила.

Но вот настал четверг. Папа сказал Маме:

— Адель, я хочу, чтоб ты пошла домой и готовилась к приему гостей, как мы делаем каждый шаббос. Все должно быть, как прежде. Я надеюсь, что в заслугу нашей субботы Босс ответит нашим молитвам, и Хая Эстер поправится…

Мама не спорила. Она поднялась, бросив последний долгий взгляд на свою дочь, которая лежала без сознания, между жизнью и смертью.

Наступила суббота. Дом был полон гостей. В их тарелках дымилась горячая пища. Папа пел субботние песни — «эмирос» и говорил слова Торы. Он никак не позволил себе обнаружить волнение. Он знал, что надежда лечит.

Но другие родственники не разделяли его уверенности. Сестра Папы, тетя Молли, дежурила у входа на случай печальной вести. Она хотела перехватить ее и постараться подготовить остальных. И это случилось. Почтальон принес телеграмму, в которой говорилось, что Эстер умерла. Тетя Молли зарыдала и бросилась к соседям. Они стали плакать вместе с ней и сквозь слезы решили ничего не говорить Папе и Маме до конца субботы.

И вот суббота кончилась. Папа сделал гавдолу, отделение субботы от будней, тетя Молли уже была готова произнести слова, которые застревали у нее в горле, но в это время почтальон опять принес телеграмму. В ней говорилось: «ЭСТЕР ГЕРМАН ЖИВА И ВНЕ ОПАСНОСТИ».

А первая телеграмма? Оказалось, что работники больницы ошиблись. Умерла другая девочка, которая была соседкой Эстер по папате…

Когда Папа услышал об этих происшествиях, он сказал Маме:

— Адель, ты видишь, как суббота и наши гости сохраняют нас от несчастья.

Теперь это было видно не только Маме.

Суббота как Суббота

Однажды в пятницу вечером, когда в доме Папы народ сидел за субботним столом, в дверь постучался полицейский.

— Мистер Герман, я получил известие, что ваш магазин горит. Пожарники уже приехали и пытаются погасить пламя. Наверно, вам тоже надо быть там как можно быстрее…

Папа покачал головой:

— Спасибо, но у нас началась суббота, и я не смогу появиться там раньше завтрашнего вечера.

Полисмен взглянул на него с изумлением:

— Мистер Герман, ваш магазин превращается в пепел, и вы даже не хотите взглянуть, что творится?!

Это было именно так. В течение всего дня Папа не обнаружил никаких признаков волнения. Он пел субботние песни, говорил за столом слова Торы, и не торопился сделать гавдолу, даже когда наступило дозволенное время.

Давно уже стемнело, когда Папа приехал на Седьмую авеню, где был его магазин, ожидая увидеть развалины. Но оказалось, что полисмен ошибся. Пожар был в соседнем магазине.

Реликвия

Мамин брат Исроэль Иссер покупал новую мебель для своей столовой. Старый гарнитур он обещал подарить Маме. Вы только представьте: огромный стол, шесть стульев, два кресла. И все в отличном состоянии. Мама была очень рада и поспешила сообщить новость Папе. Он подумал и сказал:

— Адель, я не согласен.

— Но это не будет стоить нам ни гроша! Я уверена, что Исроэль Иссер оплатит даже перевозку…

Разговор происходил в столовой, рядом с древним столом, покрытым царапинами, и стульями, которые давно нуждались в ремонте. Папа медленно пошел вокруг, нежно касаясь каждой спинки.

— Нет, Адель, дело не в деньгах. Ты. только подумай, каких людей мы принимали за этим столом! Здесь сидел реб Борух Бер, здесь реб Лезер Юдель Финкель, здесь реб Моше Мордехай Эпстейн, здесь реб Аврагам Калманович, здесь реб Реувен Грозовский… Как же мы сможем расстаться с таким сокровищем?

Имена мудрецов Торы оказали на Маму магическое действие. Она поняла, что их стол — реликвия, которая дороже всех новых гарнитуров на свете. И с каждым новым мудрецом, который сидя за ним, погружает хлеб в соль, стоимость его возрастает.

В одном строю

Однажды в пятницу вечером Папа пришел из синагоги вместе с молодым человеком, у которого кожа была темнее ночи. Этот молодой негр хотел сделать гийюр, принять еврейство. Папа взял его под свою опеку. Он посадил юношу рядом с собой, во главе стола, и переводил для него на английский то, о чем другие толковали на идише.

Этот негр учил у него Тору и старался проводить вместе с Папой каждую субботу. Мама и Рухома проявляли особую заботу о нем. Черный юноша понял истину, которую народы мира не могут переваривать многие сотни лет: евреем может стать каждый, ни происхождение, ни цвет кожи тут не помеха. Хочешь вместе служить Гашему, занимай место в нашем строю. Не хочешь — не кричи, что евреи считают себя выше других. Просто наш дом — это дом Торы. Двери открыты. Если можешь — входи.

Женская команда из одного человека

Умение вести домашнее хозяйство и принимать огромное количество гостей — вот что отличало жену нашего главного героя.

Был на свете генерал, ученый генерал и умный генерал. Он с закрытыми глазами мог сказать, где поставить пушки, и когда двинуть в обход кавалерию Но его армия состояла из одних трусов и лодырей, поэтому наш генерал ни разу не выиграл сражения и с горя скакал вокруг дома на деревянной лошадке.

Папе больше повезло. За ним двигалась команда из отборных людей готовых выполнить любой приказ, и не жалуясь на усталость. Правда, в этой команде был всего один человек. Звали его Мама.

Мама была мастером подсчетов. Перед каждой субботой или праздником она могла с аптекарской точностью сказать, сколько штук цыплят, сколько килограммов фруктов и овощей понадобится им к этому дню. Если заранее знать число гостей, это был бы еще не фокус. Но в том-то и дело, что этого никто не знал, даже Папа. В последний момент, возвращаясь из шул, он мог пригласить еще двух, трех, четырех евреев, и их тоже нужно было накормить вкусно и досыта. С другой стороны, если купить еды больше, чем нужно, то она может испортиться, потому что холодильников тогда еще не было. У Мамы был талант покупать ровно такое количество припасов, чтоб гости были сыты и деньги не тратились понапрасну. Как ей это удавалось, никто не знал.

Во-вторых, Мама оживляла экономику. Когда она появлялась на Гестер-стрит, где расставили свои тележки торговцы рыбой, вся улица приходила в волнение. Продавцы знали, что Мама не уйдет отсюда, прежде чем не наполнит две огромные корзины, которые были у нее в руках.

— Миссис Герман! Миссис Герман! Отдайте мне сегодня ваш бизнес! кричали они наперебой.

Только тот, кто плохо знал Маму, мог подумать, что она будет сейчас покупать товар оптом, не вглядываясь в каждую рыбину. Нет! Как опытный эксперт, поднимала она их за хвосты, бросая короткие замечания:

— Эта пахнет керосином. А эта родилась много лет назад…

С ней никто не спорил. Все знали, что Мама специалист.

Когда, наполнив корзины, Мама возвращалась домой, плечи ее сгибались от тяжести. Но она не жаловалась.

Для того, чтобы обслужить двадцать или тридцать гостей, которых Папа приглашал на субботу, Маме приходилось заменять собой несколько поваров, официантов и судомоек. При этом она еще была воспитательницей в детском саду из пятерых детей и нескольких соседских.

Однажды Папа нашел на улице десять долларов и решил потратить их на то, чтобы механизировать мамин труд. Он накупил ей много хитроумных чистилок, скоблилок, терок и прочего добра. Честно говоря, он думал, что, увидев это, Мама придет в восторг. Но она не пришла. Это было все равно, что предложить шерифу, который давно привык обходиться старой лошадью и парой кольтов, пересесть в бронепоезд…

Мама повертела в руках скоблилку для моркови. Нет, это игрушка для детей, Янкев Йосеф… Она взяла свой старый нож.

Бац! Бац! — морковка была очищена. Бац! Бац! — за ней другая.

У Папы высоко поднялись брови. Впервые Рухома видела, что у Папы нет слов…

Но самое веселье начиналось в субботу вечером, после гавдолы. Горы грязных горшков, кастрюль и тарелок ждали своего часа. Девочки мыли посуду поменьше, а Мама скребла и чистила большие чугуны. Один был так велик, что Рухома могла укрыться в нем с головой. Было тяжело. Но Мама не зря была дочкой талмид-хохама. За грязной посудой она видела свет мицвы. За струей холодной воды, от которой болели руки, она чувствовала теплоту еврейских сердец, которые им с Папой удалось отогреть в эту субботу. И Мама не жаловалась.

Однажды роскошный черный автомобиль остановился у их двери, и леди, одетая по последней моде, сказала, что хочет видеть Маму. Эту леди звали миссис Голдинг. Она была еврейка. Про нее говорили, что она очень богата и очень помогает беднякам. Но сейчас миссис Голдинг сама приехала за помощью. Она хотела занять немного света от маминой мицвы «гакнасас орхим», помочь ей приготовиться к приему гостей в субботу.

— Каким образом? — с удивлением спросила Мама.

— Я могла бы перемыть вам полы…

— В вашем чудесном платье? Ни за что не позволю!

— Ну тогда я помогу на кухне.

— Давайте сначала попьем чаю…

Бедная миссис Голдинг! Ей так и не удалось добраться до маминых кастрюль. Каждый человек, переступивший порог дома Германов, автоматически делался их гостем и был обязан получить свою долю отдыха и тепла. Даже для миллионерши Мама не могла сделать исключения…

Сколько стоит ваш обед?

Рухама Шайн, из цикла «Все для Босса», темы: Рухама Шайн, Все для Босса

Как-то в пятницу, когда Мама готовилась к шаббос, в доме появился гость. Он приехал из другой страны, задержался в Нью-Йорке по делам и искал дом, где можно есть, не опасаясь за кошер. Его послали к Германам.

— Простите, — робко сказал гость. — Не мог бы я обедать у вас несколько дней? Я с радостью заплачу, сколько вы скажете…

— Ну, конечно, вы будете у нас обедать, завтракать и ужинать, — любезно сказала Мама. — И не беспокойтесь о плате. Перед отъездом мы обсудим этот вопрос.

Последний раз этот человек ел у них во вторник утром. Прощаясь, он достал бумажник и сказал:

— Миссис Герман, я очень благодарен за гостеприимство и вкусный стол. Скажите, сколько я должен вам?

— Неужели вы думаете, что я продам мицву за деньги?! — удивилась Мама.

— Но миссис Герман! Вы же сами сказали, что мы обсудим этот вопрос о плате!

— Я сказала это для того, чтоб вы кушали без стеснения…

Мама идет в кино

Папа не любил пускать в кино своих дочек. Спору нет, очень здорово вместе с героем фильма мчаться на верном мустанге по горящему мосту, имея за спиной толпу вредных индейцев, которые метают тебе вслед лассо и томагавки.

Но Папа с некоторым основанием считал, что его дочерей ждут в будущем совсем другие приключения. Имея за спиной ватагу малышей, которые то и дело просятся на горшок и хлюпают носом, еврейская женщина должна летать по дому, подметая и достирывая, выпекая и накрывая, чтобы вовремя зажечь субботние свечи и спокойно, с улыбкой, как будто и не было никакой суеты, встретить мужа, который возвращается из синагоги…

И тут кино ничем не могло помочь. Тут главным инструктором была Мама.

Ах! Мама!.. Когда в годы депрессии их семья потеряла кучу денег, знакомые спрашивали у миссис Герман, как она переносит потерю богатства, Мама отвечала:

— Нет никакой разницы. Когда мой муж был богат, он давал мне десять долларов в неделю на домашние расходы, и теперь я получаю столько же…

Каждое утро она готовила завтраки в школу. Однажды Рухома забыла свой сверток дома. На перемене ее вызвали в дирекцию. Там ее дожидалась Мама.

— Рухома, ты забыла завтрак. Я принесла его тебе. Потом Рухома узнала, что несколько миль до школы и обратно Мама проделала пешком, потому что папин бизнес переживал трудные времена, и она не хотела тратить деньги на транспорт. Но и без завтрака дочь не должна остаться.

Да, это была Мама… И даже если мы выложим это слово из самых больших букв, они все равно окажутся маленькими. Кстати, надо ли удивляться, что Мама никак не могла выбрать время, чтобы пойти в кино — посмотреть, что это такое. Рухома очень переживала за нее.

— Сходи, Мама, сходи! Тебе понравится, — повторяла она снова и снова,

И вот однажды Мама объявила, что днем отправляется в кино. Рухома с трудом досидела до конца уроков и тут же бросилась домой. Мама уже вернулась.

— Какое кино ты смотрела? — горя от нетерпения, спросила Рухома.

— Я видела ковбоя… Он скакал на лошади по пыльной дороге.

— Ну а что же дальше?

— Видишь ли, в зале было так прохладно и уютно, что я заснула, а когда проснулась, увидела, что ковбой скачет обратно. Это был конец фильма.

Рухома раскрыла рот от удивления.

Папа был рядом. Он сказал:

— Адель, когда у тебя будет свободное время, ты можешь ходить в кино. Тебе это полезно…

Двадцать четыре курицы

В романах, которые Рухома иногда читала, не спросясь у Папы, ничего не говорилось о кошеровании кур. Их героини влюблялись, страдали от разлуки или получали наследство, и переживания, связанные с этими событиями, занимали много страниц. Но нигде не были описаны муки еврейской женщины, которой из одной курочки нужно было приготовить бульон и второе, чтоб накормить семью из десяти человек, причем имеется по меньшей мере пять претендентов на куриную ножку, а их у курицы только две.

Роман об этой проблеме молчал. Да и сама Рухома не могла представить, что кошеровка кур — это такое трудное, рискованное и увлекательное занятие.

Ну, вообще-то она знала, что после шхиты куру надо общипать, опалить на огне, разрезать вдоль, вынуть внутренности, проверить, чтоб сердце, печенка и прочие органы не были больными, иначе курица окажется треф — негодной в пищу, и вся работа пойдет насмарку. Бывает еще, что хозяйка сама не может разобраться, можно ли куру о такими внутренностями считать трефной или кошерной. Тогда она идет к раввину делать шайлу, то есть задать ему об этом вопрос.

Собственно, в этом и состоит задача раввина — помогать членам общины решать трудные вопросы, связанные с законами кашрута, субботы, семьи. Раввин — это судья, знаток законов Торы. А служить Гашему своей молитвой должен уметь каждый еврей. Сказано, что все мы — народ священников…

А стол еврея сравнивают с мизбеахом, жертвенником, который стоял во дворе Храма, и куда могли попасть только те животные, у которых не было ни одного изъяна. Вот и получается, что в самой бедной еврейской семье курицу готовят к столу с большими предосторожностями, чем в самом дорогом ресторане.

Но Рухома знала, что все эти трудности — ерунда, когда за дело бралась Мама. Ой, что было в ночь на Гошано Рабо, в конце праздника Сукос! По обычаю, мужчины проводят эту ночь без сна, погруженные в учебу. И Папа был в синагоге, а Мама тоже не спала, потому что к полуночи она уже откошеровала 24 куры, и еще шесть дожидались своего часа.

Завтра ожидалось много гостей.

После того, как из куры вынули внутренности, ее вымачивают в воде, а потом высаливают, чтобы соль выгнала остатки крови, которая запрещена нам в пищу. Мамины пальцы мелькали быстро-быстро, сыпя соль во все куриные уголки и складки. 24 куры торжественно лежали на мясных досках, будто облитые серебром. Вдруг одна медленно полетела по комнате. За ней вторая…

— Иди спать, Рухома, — раздался мамин голос. — Ты достаточно помогла сегодня.

Эту команду было приятно исполнить. Но не успела Рухома провалиться в долгожданный сон, как почувствовала толчок и настойчивую просьбу:

— Вставай, Рухома, вставай! Это было почти невозможно.

— Который час? — спросила она сонно.

— Сейчас середина ночи, — ответила Мама.

— Что?! — Рухома вскочила с постели — Что случилось?

— Я стала убирать желудки кошерованных кур и вдруг увидела, что один из них нуждается в шайле. — Тут Мама тихо всхлипнула. — Но внутренности кур были перемешаны, и я понятия не имею, какой курице он принадлежал…

Сон ушел от Рухомы. Слова Мамы означали следующее: если желудок будет признан треф, подозрение в некошере ляжет на всех птиц, И двадцать четыре курицы отправятся на помойку…

Рухома побежала на кухню и взяла в руку сомнительный желудок. С одной стороны там была небольшая опухоль.

— Мама, что же нам делать?

— Беги за Папой и скажи, чтоб он немедленно отправился к рабби Скиндеру и сделал шайлу. Скажи, что я не знаю, от какой он куры…

Рухома положила желудок в пакет и помчалась по темной улице. Синагога встретила ее светом и тихой волной голосов. Множество людей шептали слова Торы. Папа кинул на нее удивленный взгляд и Рухома на одном дыхании изложила ему мамину просьбу. Папа схватил шляпу и они отправились в путь. В доме раввина в эту ночь тоже горел свет. Папа постучался. Рабби Скиндер открыл им дверь и тепло пожал Папе руку,

— Шолом алейхем, реб Яаков Йосеф. Что случилось?

— Моя жена кошеровала курицу и у ней шайла об этом желудке, — сказал Папа безразличным тоном.

Рухома чуть не подпрыгнула на месте. «Курицу»? Двадцать четыре курицы! Она отлично знала, что когда дело связано с большим ущербом, закон разрешает идти на послабление. Рухома уже открыла рот, чтоб восстановить истину, но Папа молча взглянул на нее, и рот сам собой закрылся.

А рабби Скиндер придирчиво и не спеша вертел и щупал бедный куриный желудок, за который некому было заступиться. Рухома стояла, ни жива, ни мертва. Мамино усталое лицо было у нее перед глазами.

Она оглянулась на Папу. Высокий и стройный, он стоял молча, как солдат, ожидающий приказа генерала. Казалось, испытание длилось вечность. Наконец раввин поднял глаза и произнес:

— Кошер, кошер.

В ушах Рухомы эти слова прозвучали хрустальными колокольчиками. Наверно, отлегло на душе и у Папы, потому что, прощаясь с хозяином, он сказал:

Рабби, если б желудок оказался треф, нам пришлось бы выкинуть двадцать четыре курицы. Жена не знала, какой из них принадлежал этот желудок.

Рабби Скиндер с укором посмотрел на него.

— Реб Яаков Йосеф, почему же вы раньше не сказали мне об этом? Когда замешан большой ущерб, шайлу полагается решать менее строго…

— Я никогда не искал послаблений, — ответил Папа.

Он сказал эту фразу, будто поставил печать, и в разговор двух мужчин уже ничего нельзя было добавить. Но зато оставался разговор двух женщин! Папа вернулся в шул, а Рухома изо всех сил мчалась к дому. Когда она влетела в парадное, то потеряла контроль над собой и завопила:

— Мама! Мама! Желудок — кошер! Он кошерный! Миссис Фридман, соседка с первого этажа, приоткрыла дверь и сказала строго:

— Рухома, что с тобой? Почему ты подняла такой шум посреди ночи? Рухома могла ответить только одно:

— Желудок кошерный! Понимаете?

На крик сбежались остальные соседи и услышали волнующий рассказ о курином желудке.

Спустилась Мама. Рухома обняла ее, причитая:

— Все в порядке, мама… Он кошерный на сто процентов!

И тут Мама расплакалась.

А Рухома потом подумала о том, что Мама смогла бы написать увлекательный роман о кошеровке куриц. Но, наверно, у ней никогда не будет на это времени.

Уличные мальчишки

Наверно, вам приходилось читать о детях, которые остались без присмотра взрослых и стали жить где придется и делать что попало. Курить они начинают, не спросив у мамы разрешения, а о школе и думать забыли.

Школа по-еврейски «шул». Маленькие дети и седые старики молятся там и учат Тору. В местечке было просто. Там одна-две улицы, и по какой бы ни пошел ты, шул тебе не миновать. В Нью-Йорке оказалось совсем не так. Улиц безумно много, и на каждой кино, магазины, конторы, университеты. Ничего удивительного, что евреи забегали туда — то ради заработка, то из любопытства. В конце концов, это делалось привычкой: ходить куда угодно и не ходить в шул. У этих евреев подрастали дети, и они только краем уха слышали о шул, не зная толком, что это такое. Как и родители, они постепенно привыкали без устали носиться по улицам.

При этом они открывали фабрики верхнего платья и нижнего белья.

Преподавали музыку и математику.

Становились адвокатами и защищая на суде человека с итальянской фамилией, который в воскресенье после завтрака прострочил из автомата трех своих старых друзей и восемь их племянников, доказывали, что он не виноват, потому что в детстве тяжело болел свинкой.

А также делались врачами и лечили друг другу нервы, так как от этой суеты может сама собой дергаться левая щека, что иногда помогает отпугнуть грабителей.

Словом, это были настоящие уличные мальчишки, которых носило туда-сюда.

Один из них был профессором химии. Приятель привел его к Папе в гости. Папа посмотрел на хорошо одетого человека и приветствовал его странной фразой:

— Снимите, пожалуйста, ваш пиджак… Профессор широко раскрыл глаза от удивления.

— Я хочу проверить его на «шаатнез», — объяснил Папа.

Профессор знал все про белки и углеводы, а слово «шаатнез» слышал впервые. Ему стало стыдно своей необразованности. Он снял пиджак и вручил Папе. Тот вспорол подкладку воротника, вырвал несколько нитей и стал их тщательно исследовать. Потом воскликнул:

-Шаатнез!

Профессор перебирал в памяти названия всех микробов, которых он знал. Ни один не носил такой клички. Папа объяснил, что шаатнез — это смесь шерсти и льна, которую Тора запрещает.

— Вам нельзя пока носить этот пиджак, — вынес Папа диагноз. — Не волнуйтесь, у меня есть портной, который удалит шаатнез очень аккуратно, и пиджак будет как новый. А пока берите мой!

Наверно, профессор в эту минуту думал о том, как бы оказаться отсюда подальше. Но, когда его мечта исполнилась, он, против своей воли, стал думать о Папе. И о Торе. Кто нам ее дал. В конце концов, он появился у Папы снова, и еще раз, и еще. Они говорили о законах Торы, о том, что ее должен учить каждый еврей, независимо от того, чем он занимается. В Америке профессора каждый седьмой год свободны от лекций. Папа уговорил нашего профессора провести этот год, изучая Тору в польской ешиве. И тот согласился.

Он переплыл океан. Он сошел на берег в Гамбурге, и, поменяв несколько поездов, оказался пассажиром телеги, которую трясла по ухабам сонная лошадь. Он ступил на мостовую маленького города, где польский жандарм задирал нос гораздо выше вице-президента, а евреи совсем не понимали по-английски. И он, к своему удивлению, заговорил с ними на идиш, которого почти не знал, и все-таки знал, оказывается. Ему показали ешиву. Он вошел в нее и, спустя короткое время оказался рядом с новыми товарищами за длинным столом. Перед ним лежал Талмуд. Первый лист упруго отогнулся вправо и указательный палец лег на узкий черный столбец еврейских букв с бисером комментариев по обе стороны. Вдумываясь в их смысл, профессор почувствовал, что, наконец, не надо никуда спешить. Улица кончилась. Он оказался дома.

Папа передвигает магазин

Вашингтон — столица Соединенных Штатов Америки, и ничего плохого об этом городе сказать нельзя. Кроме того, что там до войны жило мало евреев. Один из них, Перец Шейнерман, приехал по делам в Нью-Йорк и попал на субботу к Папе. В разговоре выяснилось, что у мистера Шейнермана девять детей и свой магазин. Папа спросил:

— Как вы сможете воспитать этих мальчиков и девочек настоящими евреями, если в Вашингтоне нет для них подходящих товарищей? И ни одной ешивы?

Гость печально покачал головой:

— Но что я могу сделать? Мой магазин находится в этом городе… Тогда Папа заявил, что надо переставить магазин. Потому что:

— Если вы хотите, чтоб дети сохранили свое еврейство, переезжайте немедленно в Нью-Йорк. Босс может обеспечить парносой в любом месте, предоставьте ему решать это дело…

Приехав домой, мистер Шейнерман посоветовался с женой, и они решили так и сделать. Спустя короткое время их семья вместе с магазином оказалась в Нью-Йорке. Папа помог им снять жилище и укрепиться на новом месте. Теперь у их детей появились еврейские товарищи. И магазин ничего, торговал себе…

Револьвер и шоколад

День шел себе как обычно: доктор принимал в кабинете больных, его жена хлопотала по хозяйству, сын пришел из школы и сел за стол. И вдруг…

— Бах! — полетела в стену чашка. Трах! — прыгнуло за ней блюдце. Дзинь! — раскололась сахарница.

Слыша этот звон, доктор нервно подпрыгивал на стуле, в то время как пациентка, не спеша, рассказывала ему про кашель, нервы, глупых родственников. Когда ухнуло об пол блюдо для пирожных, доктор крикнул: «Простите, у меня срочный вызов!» И выбежал из кабинета.

Оказавшись на кухне, он увидел жену, которая, остолбенев, смотрела, как сын бьет посуду.

— Что такое?! Почему? — вскричал доктор,

— Не буду пить из некошерной чашки, — повернувшись, объяснил сын.

— Не стану есть из некошерной тарелки… Доктор понял, что надо действовать.

Но Папа понял это раньше. Когда приближалось время Минхи, он закрывал свой меховой магазин, брал в руку корзину с шоколадными вафлями и отправлялся в кварталы восточного Бродвея, где еврейские мальчишки после школы гоняли мяч. Как бы близко не был мяч от ворот, при появлении реб Янкев Йосефа игра прерывалась. Реб Янкев Йосеф занятой человек, он не станет ждать конца матча. И вафли тоже.

Мальчишки выстраивались в ряд и каждый получал от Папы свою порцию.

Потом они говорили броху.

Потом он вел их в шул, читать Минху.

Ха, это в обмен на вафли, скажете вы. Ну, хотя бы…

Но ведь они могли съесть и не пойти. И все же шли. Ждали новых вафель? Но корзина была пуста. Значит, была какая-то другая сила, которая тянула евреев в шул? Но зачем тогда нужны были вафли?

Иногда еврей похож на всадника, который заснул, сидя в седле. Конь бредет, куда хочет, а со стороны кажется, что это человек его направляет. Если просто окликнуть их обоих, ничего не получится. Человек спит, а конь не понимает человеческой речи. Другое дело, если показать ему пучок сладкого сена. Подрагивая теплыми ноздрями, конь подойдет, и тогда можно будет тряхануть всадника, заставить его проснуться.

В шул мальчишки молились, а потом садились за длинный стол, а Папа рассказывал им интересные истории из наших святых книг.

Заходило солнце и наступало время Маарива. В нем есть молитва «Шма». С ней их предки шли в бой и на костер. Она начинается со слов «Слушай, Израиль…» И как будто вспышка молнии соединяет небо и землю, дав почувствовать, что нет преграды между евреем и его Творцом…

После таких встреч многие мальчишки оставляли школу и, к неудовольствию родителей, поступали в ешиву. Многие начинали соблюдать субботу и кашрут. При этом иногда билась посуда…

Дорогой автомобиль со скрипом остановился у папиного дома. Доктор взлетел по ступеням и без стука ворвался в комнату.

— Где мистер Герман? — закричал он.

— Чем я могу вам помочь? — спросил Папа.

— Чем помочь?! Мой сын перебил в доме все фарфоровые тарелки. Он сказал, что это треф… Вы, вы научили его этим глупым законам! Я убью вас за это!

Доктор выхватил револьвер и направил его в Папу.

Папа не вздрогнул. Он расстегнул ворот рубашки и сказал:

— Стреляйте!

Доктор задрожал. Он бросил револьвер на пол и упал в кресло. Мама уже ставила на стол кофе и пирог. Папе не понадобилось много времени, чтобы успокоить гостя. После доктор признался:

— Я никогда не встречал такого человека, как мистер Герман. Не удивительно, что мой сын слушает каждое его слово…

Так закончилась история с револьвером. А мальчишки продолжали получать шоколадные вафли.

Папа рассказывает анекдот

Есть такая песня на идише «Тумбалалайка». В ней говорится, что парень стоит без сна всю ночь и ломает голову, как бы ему выбрать хорошую девушку в жены. Это правдивая песня. Многие так стояли.

В свое время, под влиянием папиных учеников молодой человек по имени Мордехай Иоффе уехал в Европу и там провел шесть лет, учась в прославленных ешивах» В 1938 году он вернулся назад, поселился в Нью-Йорке, познакомился и подружился с Папой.

Все было хорошо у реб Мордехая, только не было у него дома, то есть, жены. Не так много девушек в Нью-Йорке хотели в те годы стать женой «бен Тора», соблюдать кошер и субботу, ходить в микву. Все усилия молодого человека найти «ту самую» девушку кончались неудачей.

И вот однажды, идя по Норфолк-стрит, Папа встретил реб Мордехая, который двигался навстречу очень грустный. Папа сразу все понял. Он взял приятеля за руку и пошел с ним рядом. И потом Папа сказал:

— Реб Мортчи, разрешите рассказать вам историю. В Варшаве жил богатый еврей, который вел очень прибыльную торговлю. Но вот он умер и сын занял его место. Хотя сын очень старался, но дела у него пошли плохо. Тогда он пришел к своему ребе и рассказал о своей беде. Ребе выслушал его внимательно и спросил:

— Скажи, что делал твой отец, когда в магазине не было покупателей?

Сын ответил:

— Когда у отца выпадала свободная минута, он погружался в изучение Торы или читал тгилим.

— А что в такие моменты делаешь ты?

— Я читаю газету или беседую с соседями.

— Тогда все понятно. Когда Сатан видел твоего отца, изучающего Тору или читающего тгилим, он был обеспокоен. Он тут же посылал в магазин побольше покупателей, чтоб они мешали отцу заниматься. Конечно, при этом его дело процветало. Ну а про тебя Сатан знает, что ты не станешь учиться, даже если в магазине никого нет…

Закончив рассказ, Папа сказал:

— Вы тоже радуете Сатана. Он видит, что вы не можете сосредоточиться на занятиях, и мысли заняты лишь тем, чтобы найти себе пару. Ну, так он прилагает все усилия, чтобы вы подольше не смогли встретиться с ней. Я советую вам серьезно углубиться в Тору, и тогда невеста появится очень быстро…

Реб Мордехай последовал папиному совету. Не прошло много времени, как он встретил свою будущую жену, Хану. Они родили и вырастили детей, преданных заповедям Торы. Реб Мордехай говорил:

— Аврагам, наш отец, приблизил Гашема к земле и помог многим людям узнать Его. Так же ваш отец приблизил Гашема к Америке и побудил многих молодых людей встать на дорогу Торы…

Даже когда случайно встречал их на улице.

Проблема Мартина

Однажды, придя домой из шул, Папа увидел, что его ждет женщина средних лет.

— Мистер Герман, мне сказали, что вы единственный человек, который может решить мою проблему…

— Какую проблему?

— У меня есть сын, которому скоро исполнится двадцать. Он служит в бакалейном магазине. После того, как умер муж, мы живем только на его заработок. Но сын вынужден работать по субботам, иначе он потеряет место. А я хочу, чтоб он был настоящим евреем…

Тут гостья расплакалась. Мама стала утешать ее:

— Не беспокойтесь, мой муж поможет вам… Рухома бросилась на кухню, чтобы принести стакан чая. Папа сказал:

— Я хочу повидаться с вашим сыном как можно скорее. Он может прийти завтра вечером?

Назавтра молодой человек по имени Мартин имел с Папой долгую беседу. Провожая его, Папа сказал:

— Я буду помогать вам любым возможным способом. Но прежде всего вы должны прекратить работу по субботам и праздникам.

— Мне совсем не улыбается работать по субботам, — отвечал Мартин. — Но где я найду место, где этого можно избежать?

Для того, кто верит, что этот мир — заведенные часы, в которых ничего не меняется, на вопрос Мартина было бы трудно подыскать ответ. Торговля в конце недели самая бойкая, хозяину нужна прибыль, а Мартин боится потерять место. Все сцеплено, как шестеренки. И в книге Когелет сказано, что нет ничего нового под солнцем. Солнце идет по кругу.

Да, но есть то, что выше солнца. Это Тора. И суббота не рождается из шума поля и шелеста листвы. Она дана сверху. И ее не меняют на хлеб. И она не зависит от хлеба. Папа отвечал Мартину просто:

— Не беспокойтесь, Босс обеспечит вас и вашу мать.

Эти слова мог сказать бы и кто-то другой. Но той силой, которая таилась в них, мог поделиться только Папа. Зараженный этой силой, Мартин пришел к своему хозяину и сказал, что больше не выйдет на работу в субботу и праздники.

А праздники были на носу и хозяин очень огорчился. Он стал просить:

— Мартин, поработай на праздники, и я разрешу тебе сидеть дома по субботам…

Но Мартин сказал, что это невозможно. Хозяин убедился, что юноша не побоится увольнения, А он был честный и толковый работник, И хозяин сдался.

И что-то изменилось в мире. Подуло свежим. Потому что мир — не часы. Он обновляется постоянно, по воле Гашема, в соответствии с тем, как евреи несут свою службу.

Изменилось незаметно, но для Мартина очень сильно. Мартин каждый день после работы приходил к Папе и учил у него Тору. Прошел год. К нему в магазин пришла еврейская девушка, которая понравилась ему, а он — ей. Она сказала Мартину, что согласна принять на себя приказы Торы, и они поженились. И у них родились дети, а потом пошли внуки, как в хорошей сказке. Но была это самая настоящая жизнь.

Капиталовложение

Когда нет денег, люди думают, как бы их получить. Когда получают, то начинают думать, куда бы их пристроить. Вложить в банк? А вдруг его ограбят? Купить дом с участком? А если случится землетрясение? Съедать каждый день по два обеда? Ох, заботы, заботы…

Папа не знал этих забот. Свободные деньги он вкладывал в талмидей хахомим, в людей, которые с его поддержкой учили в ешивах Тору. С каждым годом число этих людей росло. Правда, пока имена папиных учеников еще не мелькали в ряду руководителей ешив и знатоков Торы. И посторонние могли подумать, что Папа одинок. На самом деле за ним уже стояла маленькая армия. Но увидеть ее было нелегко. Днем ученики Папы сидели в ешивах и учили Тору. А ночью… В ешиве Нью-Хэвена, куда Папа отправил многих своих молодых друзей, администрация гасила свет в одиннадцать часов, чтобы ребята могли выспаться. Но самые упорные пробирались на кухню и при свете газовых горелок сидели до тех пор, пока не раздавался стук копыт на улицах: молочники начинали развозить молоко на рассвете.

Если кто-то напишет книгу про мальчика, который учит уроки до зари, такой книжке не поверят. Но это была ешива, а не школа. Здесь учатся по любви…

Да, ну а как же Папа вернул назад свои деньги, вложенные в талмидей-хахомим? Понимаете, он вкладывал их в Тору, и получил назад той же монетой. На склоне лет Папа имел счастье видеть, как его внуки и правнуки становились талмидей-хахомим, как они начинали учить других Торе. О таких процентах можно только мечтать…

Папа разоряется

В Америке разразился кризис. Что это такое? Ну, бывает так, что фабрика делает рояли, а люди почему-то перестали их покупать. Хозяину нечем платить рабочим, а тем нечем платить булочнику, а булочник, который давно копил деньги на рояль, теперь понимает, что никогда-никогда в ближайшие два года его не купит. Все ходят грустные и злые, пытаясь понять, кто виноват.

Рабочие клянут хозяина, который в погоне за прибылью назначает за свой рояль такую цену, что покупатели объявляют забастовку. Хозяин валит на рабочих — те всё прибавки требуют, значит, и стоимость рояля растет. Булочник считает, что неграм много воли дали, отсюда и беспорядок. Есть еще такие люди, ученые, они-то понимают, в чем секрет. Патефон изобрели! Захотел послушать Чайковского, ставь пластинку, и не нужен никакой рояль. С другой стороны, дикари в джунглях живут без патефона, а рояль все равно не покупают.

Загадка.

Но, если заглянуть в Тору, мы могли бы, пожалуй, сказать, что нечто похожее было давным-давно, когда люди со всей земли заявили, что обойдутся без помощи Гашема, не дай Б-г, и принялись строить Вавилонскую башню. Гашем наказал их тем, что смешал их языки. Строители перестали понимать друг друга и разбрелись по всему свету. Эхо этой истории, как круги по воде, повторяется время от времени. Земля рожает, колеса машин крутятся, все вроде есть, чтоб жить хорошо и спокойно. Но Гашем не дает усилиям людей объединиться. Один делает то, что не нужно другому.

Кризис, как война, коснулся всех. Злым людям он был наказанием, а хорошим — проверкой их сил. Папа раньше говорил, что начинает думать о делах, только когда сворачивает на улицу, где стоит его магазин. Теперь ему приходилось думать о них постоянно. Люди поняли, что могут временно обойтись без мехов, и его товар лежал нераспроданный, а долги нужно было отдавать. Папа мог бы, как другие, объявить себя банкротом — сказать, что у него нет средств, чтобы продолжать дело. Тогда особая комиссия распродаст оставшийся товар и расплатится с теми, кому хозяин был должен. Вместо доллара человек получал десять или двадцать центов. Но Папе такой план был поперек горла, как кусок некошерной пищи. Раз я должен тебе доллар, значит, я должен отдать тебе доллар и никакая экономика тут ни при чем.

Поэтому он бился, чтобы выплатить все долги.

И так и не обанкротился.

Хоть миллион…

Есть такая штука на свете, которая называется кредитной компанией. Она ссужает деньги деловым людям, .а те потом возвращают их с процентами. Папа тоже брал деньги в одной такой компании. В года депрессии она обещала своим должникам отсрочку платежей. Но Папа, когда у него появились деньги, тут же отослал их в уплату долга. Директор компании лично приехал к Папе, чтоб сказать, что долг сейчас возвращать не нужно, Но Папа настаивал, и денег назад не взял.

Покидая его, директор сказал, что никогда не встречал людей такой честности. Он сказал, что без колебаний может доверить Папе миллион долларов.

ПОСЛЕДНЯЯ ТЫСЯЧА

В 1929 году в Соединенных Штатах была Депрессия. Когда депрессия бывает у человека, то пишется это слово с маленькой буквы, и означает, что у него плохое настроение, все валится из рук, ничего не хочется делать. Когда депрессия бывает с экономикой, то это значит, что товары не раскупаются, производство падает и вся работа идет невпопад. Вместе с остальной Америкой Папа тоже влетел в большую Депрессию. Меха не раскупались, а долги и налоги нужно было платить. Однажды он обнаружил, что в банке у него оставалось чуть больше тысячи долларов. Это было разорение.

«Что будет с моим домом, с моими коврами и вазами, с моим любимым черным автомобилем?» — думают богачи в таких случаях.

У Папы этих вещей не было. Он думал: «Что будет с моими субботними гостями? С бедняками, которым я помогал?»

И Папе стало очень жалко эту последнюю тысячу, эту круглую упитанную сумму, которая неизбежно разменяется на сотни и десятки, утечет между пальцами серебром и медью. И тогда Папа взял деньги из банка и послал их в Европу, на адрес Ломзинской ешивы.

Почему именно туда? Мы не знаем. Вот что рассказал много лет спустя глава этой ешивы:

«В том году ешива оказалась совсем без средств. Нам нечем было кормить наших студентов. Я боялся, что ее придется закрыть, и не мог найти покоя ни днем, ни ночью. И вот однажды утром я получаю письмо от реб Яакова Йосефа Германа из Нью-Йорка, в котором лежит чек на тысячу долларов. Я никогда не встречал этого человека… Но его деньги спасли ешиву от закрытия и помогли нам продержаться. Благодаря ему сотни студентов продолжали учить Тору…»

Как Папа понял, где трудней всего приходится мудрецам Торы и их ученикам? Это его тайна. Но пока есть такие тайны, легче живется на земле.

Таинственный незнакомец

Времена пошли трудные, беречь приходилось каждую копейку. Папа и Мама отказывали себе во всем, лишь бы только не упустить из рук главный семейный бизнес — прием гостей на субботу. Однажды, размышляя об этом, Папа долго не мог заснуть. Тогда Мама сказала ему вот что:

— Янкев Йосеф, я не понимаю, почему ты так огорчен. Да, ты действительно потерял свое предприятие и кучу денег. Однако что ты делал с этими деньгами? Ты тратил их на цдоку, на мицвос, на субботних гостей. Разве мы могли позволить себе снять квартиру с паровым отоплением или завести модную мебель? Разве мы хоть раз уезжали в отпуск? Никогда! Ну, а теперь, если Гашем хочет, чтобы мы оставили эти мицвос, значит, такова Его воля, и чего же нам беспокоиться? А что касается еды и жилища, я думаю, Он не бросит нас…

Папа сказал:

— Адель, ты права. Не понимаю, как я мог волноваться хоть одну минуту… И он заснул. Иногда даже отборная армия отступает.

И Папа отступил на словах. Но продолжал принимать гостей. Чтобы это понять, надо знать, что еврей выступает перед Всевышним, как раб и как сын. Раб повинуется. Сын любит. Когда господин приказывает рабу уйти, тот беспрекословно выполняет приказ. Когда отец приказывает уйти, сын остается…

В Папиной бороде появилась седина, а на лице морщины. Однажды он увидел, что исчерпал свои средства, что не может занимать деньги, если нет возможности их вернуть. И тогда с глубокой печалью он сказал Маме:

— Адель, в этот шаббос я скажу гостям, что мы пока не сможем их приглашать…

Это был траурный день в доме Германов.

Суббота без гостей?

В четверг, в сумерки, Мама месила тесто для хал. Раздался стук в дверь. Она побежала открывать. На пороге стоял незнакомец. Его лицо было трудно разглядеть в темноте.

— Это дом Яакова Йосефа Германа, где гости едят по субботам? — спросил он.

— Да, — отвечала Мама без раздумий. — И вы тоже можете присоединиться к нам в этот шаббос!

Гость молча повернулся и ушел. Застучали его шаги по ступенькам.

Наступил этот последний шаббос. Папа и Мама ждали незнакомца, но он не появился. Были только старые гости.

Папа ничего им не сказал.

Когда люди разошлись, он повернулся к Маме:

— Адель, я сидел и думал… Может, этот человек, который приходил в четверг, был послан специально, чтоб сообщить нам, что мы не должны прекращать принимать гостей даже на время…

— Я думала о том же, — сказала Мама.

Кризис бушевал. Предприятия закрывались, бизнесмены разорялись, безработные выстраивались в длинные ряды. В это время число гостей у Германов по субботам перевалило за тридцать, так что пришлось заводить новые столы, хвост которых залезал в спальню.

— Как дела, реб Янкев Йосеф? — спрашивали Папу знакомые при встрече.

— Барух Гашем, — радостно отвечал он. — Бизнес процветает!

Странствующий рыцарь

Был такой писатель, Мигель Сервантес, который описал приключения одинокого рыцаря Дон Кихота, который решил воевать со злом и заступаться за слабых. И вот он сел на коня и отправился в путь. Но ничего хорошего из этого не вышло. Люди смеялись над рыцарем и отвергали его помощь. А порой его даже били.

Такое случалось и с Папой… Рухома помнит, как однажды в субботу, придя домой, он сказал Маме:

— Адель, пусть гости садятся за стол без меня, я скоро вернусь. Глаза у Папы блестели. Так было всегда, когда он затевал какое-то приключение. Мама встревожилась и шепнула дочери:

— Рухома, иди с Папой и посмотри, что он будет делать. Если с ним что-то случится, я, по крайней мере, буду знать…

Еле поспевая за быстрыми шагами Папы, Рухома догнала его и пошла рядом. У синагоги, которая принадлежала организации «Молодой Израиль», он попросил девочку подождать его. Но едва Папа вошел туда, как Рухома, сгорая от любопытства, скользнула следом.

Зал был полон. Только что кончили читать недельную главу из Торы. Мгновение Папа стоял у входа, потом взбежал на возвышение, ударил рукой по столу, призывая к молчанию, и громко объявил:

— У вас на стене висит объявление, в котором сказано, что «МОЛОДОЙ ИЗРАИЛЬ ВЕЧЕРОМ ТАНЦУЕТ». Тора запрещает юношам и девушкам танцевать вместе. Поэтому вам нужно стереть слова «Молодой Израиль» или слово «танцует». Они не могут стоять рядом…

В этот момент Папа был похож на человека, который сунул голову в улей, чтоб узнать, как поживают пчелы. Послышался рев:

— Выкинуть его! Выкинуть его!

Двое крепких молодых людей подхватили Папу и вышвырнули его на улицу. Рухома, чуть не плача, подбежала к нему:

— Папа, неужели тебе не стыдно, что тебя выгоняют из синагоги? Он пожал плечами:

— Ни капельки. Я должен был заявить мой протест.

Папа расправил плечи, взял дочку за руку и отправился домой, к своим гостям. Ну чем не Дон Кихот?

Организация «Молодой Израиль» существует до сих пор. Но они уже больше не вешают таких объявлений. После Папы много других людей говорили с ними об этом, и в конце концов всем стало ясно, что приказы Торы нельзя отменить по своему хотению. Но сколько времени прошло, пока дошло до них это! А пока над Папой смеялись и рассказывали о его приключениях смешные истории. Давайте послушаем их.

Папа и «сухой закон»

В Америке объявили борьбу с пьянством и ввели «сухой закон», то есть запретили делать вино и водку, и торговать ими. Думали так: «Раз пить будет нечего, то и пьянствовать людям расхочется». Но вышло совсем по-другому — пьяниц раздирала жажда, а ловкие люди, которых называли «бутлегеры», продавали им тайком спиртное. Полиция не сидела на месте. Она охотилась за бутлегерами, а те стреляли в нее из автоматов и всего, что попадалось под руку. В общем, было весело…

И вдруг полиции стало известно, что уважаемый бизнесмен, мистер Яаков Йосеф Герман тоже завел дома винный склад. Какой ужас!

Только этот склад не был тайным. Папа заявил, что «сухой закон» вещь неправильная, евреям не подходит. Ведь нам нужно кошерное вино для субботнего кидуша и гавдалы, и полагается выпить четыре стакана в седер Песах, и много бокалов — на праздник Пурим. Одна из спален в их квартире тут же была превращена в лабораторию по производству вина.

В дом потянулись покупатели. Папа брал с них деньги только за стоимость продуктов, из которых он делал вино. Полиции не пришлось ломать голову, как поймать его на месте преступления, не пришлось скрестись в дверь и женским голосом говорить, что пришла телеграмма. Папа и так ничего не скрывал. Его вызвали в суд и обвинили в незаконном производстве спиртных напитков.

В суде Папа тоже не стал петлять и изворачиваться. Он заявил, что работает на Босса и что вино нужно евреям для соблюдения мицвос и прибыли от вина он не получает. Папа говорил с таким жаром, что судья сдался и признал, что он прав.

Молоток и полено

По-разному деловые люди начинают день по утрам. Одни считают капитал, другие делают зарядку. Папа начинал свой день с полена. Наш закон советует есть «пат Исроэль» — хлеб, приготовленный еврейскими руками. Это звание сохраняется за хлебом, если еврей хоть немного принимал участие в его выпечке. Однако хлеб пекут спозаранку, а где найти добровольца, который бы вставал так рано? Но доброволец был — проснувшись, он спешил в пекарню, хватал полено, бросал его в печь, где пеклись булки, и хлеб, который попадал после этого на еврейский стол, имел право называться «пат Исроэль»…

Еще диковинней Папа вел себя перед Песах. В это время в его доме всегда красили заново стены. А наши мудрецы постановили, что в память о «Хурбан га-Байт», разрушении Храма, каждый еврей, если он покрасил дом, должен оставить у входа пустой кусок стены размером локоть на локоть. Кто-то мог бы сказать, что это слишком много. Но не Папа. Лишь только маляры складывали кисти, как он брал тяжелый молоток, лестницу, и, забравшись на нее, начинал отбивать над дверью краску.

«Память» на иврите «зехер». Мама держала лестницу и просила:

— Янкев Йосеф, не такой большой зехер…

Но Папа слезал только тогда, когда вся краска над дверью была отбита. Люди, проходившие мимо, посмеивались над его чудачествами и невольно вспоминали Храм…

Летнее купание

Это история о том, как Папа проиграл сражение. И не потому, что у него не хватало сил. Просто не пришло подкрепление и пришлось отступить. Но давайте по-порядку.

Был чудесный солнечный день, первый день летних каникул. Рухома с подружками давно собиралась искупаться в океане на Кони-Айленд. Сегодня, наконец, этот час наступил. Правда, сперва пришлось втиснуться в битком набитый поезд, и, трясясь в такт его толчкам, понять, что чувствует сардина в консервной банке. Но потом банку открыли, и кондуктор произнес магические слова: «Кони-Айленд, конечная, все на выход…»

Впереди ворочался прохладный сине-зеленый океан. Быстро зайти в кабинку, где за десять центов можно переодеться, и, пробежав полоску горячего песка, упасть в соленую воду, плыть, плыть…

Так думала Рухома, ходя по комнате и собирая купальные принадлежности. Но тут из кухни вошла Мама и внесла небольшую поправку:

— Знаешь, Папа сказал, что тебе не стоит ездить на Кони-Айленд. В двенадцать лет ты уже считаешься молодой леди, а по нашему закону женщинам нельзя быть на одном пляже с мужчинами.

Гевалт!

Это слово кричат на идиш, когда внезапно происходит что-то неприятное. Точный перевод:

— Караул! Спасите! Пожар! Полиция!

Ой, гевалт, геваят… Рухома стремглав бросилась к зеркалу. Может, случилось чудо и навстречу ей оттуда выглянет солидная женщина, которой и впрямь не пристало скакать с подружками по песку? Ничуть не бывало! В зеркале по-прежнему отражалась худая девочка с короткой стрижкой и озорными глазами. Ну где же справедливость?! Тут как раз Папа пришел домой после утренней молитвы, и Рухома встретила его длинной очередью:

— Папа, я еще не леди! Я выгляжу моложе своих двенадцати, все так говорят! Ты не пускаешь меня в кино! Ты запретил брать романы в библиотеке! А загорать полезно, и ты сам говорил, что надо уметь плавать. А как же я научусь плавать, если ты не пускаешь меня на Кони-Айленд?!

Папа уселся в кресло и усадил Рухому. Он сказал:

— Послушай, если ты прочтешь на берегу приказ полицейского управления: «Опасное место! Плавать нельзя!», наверно, тебе не захочется входить здесь в воду. По двум причинам: во-первых, ты будешь бояться несчастного случая. Во-вторых, тебе не захочется нарушать закон. Так вот, купание на Кони-Айленд опасно для твоей души. И есть закон Торы, который его запрещает…

Рухома все понимала. Она не сомневалась, что Папа говорит чистую правду. Но солнце-то светило и подружки вот-вот должны были позвать ее с улицы… Поэтому в носу защипало и слезы сами появились на глазах. Мама не могла смотреть на это и сказала, повернувшись к Папе:

— Сделай что-нибудь, Янкев Йосеф! Неужели для Рухомы не найдется место на берегу?

Несколько минут Папа думал, а потом стремительно выпрямился, как рыцарь, который собрался в поход.

— Адель, дай мне лучший костюм и субботние ботинки. Я иду к мэру Нью-Йорка!

Рухома едва могла поверить своим ушам. Папа — к мэру — ради нее? Но решение уже было принято, и папины шаги застучали по лестнице. Потянулось ожидание. Рухома пила холодное молоко из стакана и гадала, почему Папы нет так долго. Может, мэр отказался его принять, а Папа стал настаивать? Полетели столы и стулья, прибежала полиция… Рухома уже видела, как Папа стоит за решеткой и, показывая на нее пальцем, говорит:

«Это случилось только потому, что тебе приспичило ехать на Кони-Айленд…»

Но Папа уже стоял в передней. Он снял шляпу, надел ермолку и вытер пот со лба большим платком. Потом стал рассказывать:

— Попасть к мэру города было не так легко. Сначала я говорил с его секретарем. Потом с его заместителем. Они не хотели пускать меня, потому что я не записался на прием заранее. Но я растолковал, насколько важное у меня дело, и в конце концов мэр меня принял. Он был очень любезен. Он сразу понял, чего я хочу — устроить отдельные места купания для мужчин и женщин. Но как вы думаете, что он ответил мне?

«Рабби, вы единственный человек в Нью-Йорке, который обращается ко мне с такой просьбой. Согласитесь, я не могу выделить для вас одного целый пляж…»

Мэр был прав. И Папа был прав. Не правы были евреи, которые, спасаясь от жары, ехали на Кони-Айленд, на общий пляж. Это их голосов не хватило Папе на свидании с мэром. Как нам порой не хватает друг друга!

Шуба на вешалке

Мама долго уговаривала Папу купить зимнее пальто на меху. Джентльмен без теплого пальто — что скажут люди! Папа наконец ее послушался, но шубу свою почти не носил: ему было жарко. Есть, кстати, такое выражение на идише, «цадик ин пелц», цадик в шубе. Называют так человека, который сам строго соблюдает закон, а до того, как это удается другим евреям, ему нет дела. Так вот, такую шубу Папа тоже не носил.

Как-то в летний день Папа исчез и появился только под вечер, загоревший, с огромным плакатом в руках. На нем было написано: «ЕВРЕЙСКИЕ ЮНОШИ И ДЕВУШКИ! НАША СВЯТАЯ ТОРА ЗАПРЕЩАЕТ СОВМЕСТНОЕ КУПАНИЕ»,

— Где ты был весь день, Янкев Йосеф? — спросила Мама.

— Ходил взад-вперед по берегу Кони-Айленд, Наши дети не всегда помнят приказы Торы, вот я и взял этот плакат…

А ведь Папа мог провести день дома, в холодке, ругая нарушителей закона и радуясь тому, какой он правильный, что не загорает сейчас на общем пляже. Вместо этого он, как безработный негр, бродил среди людей, надев на шею плакат с объявлением.

И голос Торы был слышен на улицах.

А шуба висела на вешалке.

Когда надо сердится

Часто говорят с насмешкой, что у верующего еврея все лежит по полочкам: когда молиться и когда работать, когда есть вкусное и много (по субботам), а когда довольствоваться простой едой. Пожалуй, так все и есть на самом деле. Более того: в законе говорится даже, когда надо сердиться, а когда нет, Шулхан Арух предписывает воздерживаться от гнева всегда, кроме тех случаев, когда это нужно для целей воспитания. Тогда, оставаясь в душе спокойным, можно показать свой гнев.

У синагоги, стоявшей на Пайн-стрит, были финансовые трудности. Чтобы поправить их, администрация как-то начала продавать входные билеты в субботу. Получалось, что тот, кто соблюдал шабат и не имел в кармане денег, не мог войти.

Но надо же понять, что это было временной мерой, да! А мимо проходил Папа и он этого не понял. Увидев, как на Пайн-стрит оскорбляется суббота, он пришел в ярость. Но, чтоб исправить дело, требовалось быть спокойным, поэтому ни один мускул на его лице не дрогнул, а серые глаза светились холодным блеском. Он позвал председателя общины и попросил разрешения войти без билета. Ничего не подозревая, тот позволил. Папа вошел в зал. Снова пламя вспыхнуло в его душе.

Но евреи читали молитву. И хотя они нарушили приказ Гашема, но в то же время хотели служить Ему…

Молитва закончилась. И тут Папа взорвался. Мы не знаем, удалось ли ему при этом сохранять внутреннее спокойствие. Но люди вздрогнули от его крика:

— Вы хотите собирать деньги на шул, оскверняя субботу?! Лучше пусть синагога будет закрыта!

Зал зашумел. Администрация всполошилась. Кантор отказался продолжать молитву. Со всех сторон Папу спрашивали, зачем его, собственно, сюда принесло.

Но билетов больше не продавали.

Папа играет в дедушку

Евреи, попав в Америку, боялись, что не найдут кусок хлеба. Но вот они находили его, и тогда начинали бояться собственного дедушку. Смешного дедушку из далекого польского местечка, который носит длинный сюртук и пейсы, который пугается трамваев и не говорит по-английски. И вот, когда такой дедушка приезжает проведать родных в Америку, то над ним все смеются, да заодно и над внуком тоже.

Люди привыкли, что такому дикарю надо все объяснять по сто раз. Ну, да что с него возьмешь?

А с Папой, между тем, приключилась вот какая история.

Перед праздником Суккос он построил суку на крыше дома, в котором жила их семья. К нему пришел пожарный инспектор и заявил, что этот шалаш представляет угрозу, как бы не случиться пожару, и что по этому поводу Папе нужно явиться в суд. Папа знал, что все в мире происходит по воле Босса, и что скорее может загореться айсберг в Ледовитом океане, чем шалаш, построенный по Его приказу. Но как это объяснить судье?

Папа и не стал ничего объяснять. Он решил переодеться дедушкой из местечка, которому все приходится говорить по сто раз. Пейсы и длинный сюртук у него уже были. Предстояло только забыть английский, что Папа и сделал. В зал суда он пришел с переводчиком, причем вел себя так, как будто только что удрал от трамвая.

Судья понял, с кем имеет дело. Он начал терпеливо объяснять:

— Мистер Герман, вы обвиняетесь в том, что построили на крыше дома нелегальную хижину. Ее надо немедленно разобрать.

Переводчик перевел слова судьи. Папа воскликнул на идише:

— Скажи ему, что я согласен, но это займет у меня две недели! Переводчик перевел судье слова Папы. Судья строго сказал по-английски:

-Нет, это слишком долгий срок. Я даю вам восемь дней, иначе придется уплатить большой штраф.

Через восемь дней праздник закончился, и сука, согласно приказу была разобрана. Папа снова стая говорить по-английски без переводчика.

Приезд гаона

Как стать цадиком, праведником, никто не знает. Но как должен вести себя цадик, знают все. В глухом уединении, вдали от мира, он должен обучать учеников и сочинять книги, которые обычному человеку совершенно невозможно понять. Если у него просят совета, он его дает…

Но не лезет с советами, когда не надо! Не отрывает от дела занятых людей! Понятно вам, реб Янкев Йосеф? Вы знаете, до чего додумался этот чудак? Построил суку во дворе своего магазина! Вообще-то в праздник Сукот такой шалаш должен выстроить каждый еврей. Но только если есть возможность, джентльмены, только если есть возможность! Ведь по закону сука должна стоять под открытым небом, чтоб сквозь ветки видны были звезды. А такое место в Нью-Йорке найти трудно. Сам мистер Герман такое место все-таки нашел и суку на крыше своего дома построил. Мало ему: должна быть сука и в магазине, чтоб покупатели-евреи, которые заглянут туда в промежутке между праздничными днями, тоже могли бы выполнить мицву…

Так я вам скажу — это удар ниже пояса. Нельзя думать только о себе, мистер Герман. У вас один магазин — хорошо. А что делать бедному Рокеаху, фабриканту мыла? Строить шалаши на всех своих фабриках? Или несчастным Голдвину и Майеру, владельцам кинофирмы? Возить за собой суку на все съемки?

А что реб Янкев Йосеф сделал с океанским кораблем, который мирно плыл через Атлантику? Мистер Герман ехал на нем в третьем классе. И это, я вам скажу, больше походит для какого-нибудь портного-неудачника, чем для владельца преуспевающего мехового дела. Иногда нужно уметь вынуть из кармана лишний доллар, я понятно выражаюсь?

Н-да. Только самому мне что-то не все ясно. Оказывается, реб Янкев Йосеф вез с собой четырех юношей, которые должны были учиться за его счет в польской ешиве. Лишний доллар, я сказал? Но не сто, не тысячу, ведь есть же всему границы…

Для всех, но не для мистера Германа. Спозаранку он покидал свой третий класс и начинал дубасить в двери еврейских пассажиров второго и первого класса, собирая их на миньян. Ни одному еврею не удалось этого избежать. Миньян собирался три раза в день, на Шахарит, Минху, Маарив, В истории атлантического судоходства это, наверно, было впервые… Корабельный бассейн мистер Герман переделал в микву, повар кошерной кухни стал готовить под его руководством субботний чолнт, и так далее, и тому подобное. Когда корабль пристал к берегу, капитан вытер пот со лба, а пассажиры прозвали реб Янкев Йосефа — «мистер Миньян».

Однажды в Нью-Йорке случилось важное событие. Из Европы пришла весть, что сюда приезжает известный цадик, глава прославленной Каменецкой ешивы, гаон реб Борух Бер Лейбович. Большое событие, высокая честь. Тот, кто слышал, как реб Борух Бер поет субботние песни, чувствовал, как оковы отпускают его душу, и она начинает бить крыльями, словно птица, готовая взлететь. А как он произносит Броху! Вы бы видели… Лицо его напрягалось и голос дрожал от страха перед Тем, Кто послал в этот мир его душу. «Б-б-борух!..» И святость нашей пищи становилась понятной даже тем, кто вообще не знал, что такое броха…

Мэр Нью-Йорка, Джимми Уокер подарил реб Борух Беру ключи от города и при этом сказал:

— Рабби Лейбович опровергает дарвиновскую теорию эволюции. Такого святого человека мог создать только Б-г…

Много людей пришли встретить цадика: банкиры и фабриканты, профессора и главы еврейских общин. И тут возникла маленькая заминка. Оказалось, что реб Борух не сможет съесть в гостях даже тарелку супа.

Кошер… Одни соблюдали его больше, другие меньше, но никто не мог, глядя в чистые глаза цадика, сказать: «Ребе, у меня вы можете есть спокойно…» Цадикам не лгут. Важные люди, окружавшие реб Борух Бера, могли без труда добыть для его стола редкое блюдо. Но вряд ли кто-то сумел поручиться, что его кухарка, разбивая яйцо, проверяла, нет ли там сгустка крови.

Для такого ручательства мало быть умным и энергичным. Для этого надо уметь говорить «Б-б-борух» так, как это делал глава Каменецкой ешивы.

Прошло уже шесть часов, как реб Борух Бер ступил на берег Америки, а он все еще не съел ни кусочка.

А что думал по этому поводу он сам?

Оказалось, что перед поездкой ему сказали, что в Нью-Йорке живет большой еврей по прозвищу «Махнис Ореах», «Собиратель Гостей», в доме которого кошер соблюдают на сто процентов. Его зовут реб Яаков Йосеф Герман. И реб Борух Бер может попросить разрешения обедать у него. Надеясь на эту возможность, он и пересек океан…

Тут все вздохнули с облегчением.

Реб Янкев Йосеф. Ну конечно! Мистер Герман. Именно он! Но где же он, почему его нет в толпе встречающих? Неужели он куда-то уехал, и тогда им всем, со всем их капиталом и влиянием, останется только бессильно развести руками?

Словно читая их мысли, Папа в это время говорил Маме, что собирается поехать в гостиницу, где остановился высокий гость, и пригласить его обедать у них дома.

— Янкев Йосеф, неужели ты думаешь, что, окруженный такими важными людьми, он согласится поехать к нам? И потом взгляни на нашу мебель — она почти разваливается…

Папа взглянул на Маму с удивлением:

— Адель, как ты можешь так говорить? Если такой большой человек может быть гостем в нашем доме, неужели мы позволим этой золотой возможности выскользнуть из наших рук? Я еду прямо сейчас, чтобы передать приглашение… Рухома, надевай пальто!

И вот Папа с Рухомой стоят в вестибюле отеля, где остановился реб Борух Бер. Там толпилось много евреев — важные, солидные, строгие. Они не галдели, они шумели шепотом.

— Гаон никого не принимает сегодня…

— Он очень устал…

— Его номер на втором этаже, но вы туда не попадете…

Слыша все это, другой человек на месте Папы повернулся бы и пошел восвояси. Но Папа пришел звать гостя, и его уже никто не мог остановить. Пробравшись сквозь толпу, они стали подниматься по покрытой коврами лестнице. В коридоре, где остановился гаон, тоже было много народа. На папин вопрос, может ли он на минуту увидеть реб Борух Бера, сразу послышалось:

— К сожалению, никто не сможет повидать его сегодня. Может быть, если вы придете завтра…

Но тут кто-то быстро спросил у Папы:

— Простите, как ваше имя?

— Герман.

— Вы знаменитый реб Яаков Йосеф Герман, Махнис Ореах — «Собиратель Гостей»?

— Я просто Герман из Ист Сайда.

Папу с Рухомой тут же ввели в номер к гаону. Их провожатый объявил:

— Реб Яаков Йосеф Герман здесь!

Глава Каменецкой ешивы, гаон реб Борух Бер Лейбович повернулся к Папе и сказал от всей души:

— Борух Гашем, что вы пришли! Мы вас ждали… Теперь никто не учил Папу, как цадик должен себя вести. Ведь если б Папа сидел в уединении, он бы ни за что не пришел в гостиницу. А если б он не был цадиком, реб Борух Бер не стал бы брать пищу из его рук. Значит, Папа все делал правильно. Многим, наконец, это стало ясно.

Друг

У Дон Кихота не было друзей. У него был оруженосец Санчо Панса, который являлся для своего рыцаря чем-то вроде очков. То, что Дон Кихот видел в розовом свете, оруженосец видел в обычном, то есть в черном. При этом он был так же беспомощен, как его хозяин. Ведь если смотреть на груду кирпичей и повторять, что это только груда кирпичей, всего-навсего, и ничего больше, то никогда не выстроишь из нее дом. И сам будешь дрожать, и дети твои рядом…

Папа знал, что строить и умел это делать… Но тяжело работать в одиночку. Он был похож на часового, которого другие солдаты поставили сторожить крепость, а сами устроили пир и крепко заснули. И тут как раз подошел враг. Ворота, правда, на замке, стены высокие, но если неприятель догадается, что люди спят, то поставят с четырех сторон лестницы и крепость пропапа. Что было нашему солдатику делать? Затянул он потуже пояс, зарядил все ружья, забил ядра во все пушки и стал бегать от бойницы к бойнице и палить» Как будто целый гарнизон отстреливается. А сам думал — ну когда же, когда же, когда они проснутся?..

Но был в жизни Папы час душевного спокойствия, когда все тревоги и неурядицы дня складывались в цельный узор и отбрасывали тонкий чистый луч правды. Это случалось вечером, когда Папа сидел в шул и учил людей Торе. И бывало не раз, что, притянутый ее магнитом, на пороге появлялся молодой человек и, смущаясь, объяснял, что хотел бы побольше знать о еврейском законе и ищет кого-то, кто мог бы помочь ему.

Папа становился этим «кем-то».

Одним из юношей, пришедшим в этот вечерний час, был Хаим Варшавский. Он работал учеником переплетчика. После знакомства с Папой, все свободное время Хаим проводил рядом с ним, изучая Тору. Он учил ее в поезде, по дороге на работу, и возвращаясь с работы. Он учил ее остаток дня — с шести вечера и за полночь. У Хаима были способности и упорство. Настало время, когда он хорошо знал весь Талмуд.

Этот сильный человек взялся соблюдать наш Закон так, как это делал Папа, и не сошел с пути, не сорвал дыхания. Чтоб провести с Папой праздник, Хаим шел к нему пешком из Бронкса два с половиной часа. Когда он открыл свое переплетное дело, то, подобно Папе, стал на свои деньги посылать учеников в польские ешивы. Бедняки, проводившие шаббос в доме Германов, в будние дни приходили в мастерскую Варшавского, чтобы получить щедрую пдоку и поддержку в делах. Говорится, что человек, который может быть пророком — передавать людям приказы Гашема, должен обладать некоторыми предварительными качествами. Он должен быть гибор, ашир и хохом — богатырь, богач и мудрец. Похоже, что у переплетчика Варшавского были эти свойства. И вот, когда рядом с Папой стоял такой человек, кто бы осмелился сравнить мистера Германа с Дон Кихотом?

Секрет Дон Кихота

Разные солдаты есть в армии Гашема. Есть «невиим», пророки, которые показывают евреям будущее, чтобы они исправились и твердо встречали испытания. Есть «гиборим», богатыри, которые вступали в бой с многочисленным врагом и гнали его прочь из Израиля. Есть «шофтим», судьи. В трудное время, когда связи между евреями рвутся, когда слабеет понимание Закона, они выходят, чтобы бороться со злом, и приближать народ к Торе. По складу души Папа, наверное, был судья.

Есть разница между ним и Дон Кихотом. Надо открыть маленькую тайну: есть сведения, что автор этой книги, Мигель Сервантес, был маран. Так называют евреев Испании, которые не покинули эту страну, как их собратья, а под угрозой пыток и костра приняли крещение. Кто-то продолжал при этом тайно соблюдать Закон. Кто-то искренне пытался жить в шкуре испанца. Горький опыт такой жизни описан в приключениях рыцаря. Вместо факела Торы розовый туман романов, И грязь, которая летит в тебя со всех сторон.

Мараном может сделать человека не только костер, но и жажда денег. Если принц обеднел, его можно уговорить наняться в слуги, И вот Папа носился среди этих слуг и кричал:

«Все евреи — царские сыновья! Вспомни об этом! Возьми Тору!»

Ты еврей. У тебя есть Босс.

В его руках нити событий и судеб.

Он посылает успех человеческим делам.

И об этом следующая история.

Улица торговцев

У Дон Кихота и Папы была в жизни решающая схватка, потребовавшая напряжения всех сил.

Дон Кихот атаковал ветряные мельницы, которые принял за злых великанов, был сброшен с лошади и сильно расшибся.

Папа штурмовал улицу торговцев и победил.

Что это за улица торговцев такая? А, да это знаменитая Орчад-стрит, куда евреи на тележках привозили различный съестной товар и, выстроившись в ряд, зазывали покупателей. Капитал бродячего торговца невелик, и от того, сумеет ли он сегодня распродать товар, будет зависеть, сможет ли он начать дело завтра. Поэтому торговцы кричали громко и торговали до позднего вечера. Даже если это вечер пятницы, когда с заходом солнца начинается шаббат. Даже если это утро субботы…

Орчад-стрит торчала у Папы занозой в душе. Он не мог примириться с тем, что так много евреев публично нарушают субботу. И Папа стал готовиться к осаде. Он напечатал в газете объявление, что хочет создать «агудас балебатим», союз отцов семейств, которые будут распространять идишкайт в городе Нью-Йорке. И такой союз был создан. Там было немного людей, но они шли за Папой в плотном строю. А он повел их на улицу торговцев.

Мама всегда закупала провизию к субботе на Орчад-стрит и хорошо знала характер ее обитателей. Поэтому она боялась, что Папу побьют. Рухома была послана следить за ходом кампании, и благодаря этому у нас есть отчет о событиях.

Когда солнце клонилось к закату, Папа с товарищами появились на Орчад-стрит. Подходя к лотку за лотком, они вежливо напоминали, что скоро шаббос, и продолжать торговлю, значит нарушать еврейский закон. В ответ раздались крики:

— А как я прокормлю детей?

— Где я в другое время найду столько покупателей?

— Тебя бы на мое место!

— Да кто вы такие, чтоб нас учить!

Кто-то грозился позвонить в полицию. Кто-то лез с кулаками. Но пара человек как-будто о чем-то вспомнили. Они сложили товар и укатили прочь свои тележки.

В следующую пятницу Папа с товарищами снова были на Орчад-стрит. Как врачи, совершающие обход больных, они снова пошли от лотка к лотку. Все поняли, зачем они пришли. И встретили их градом проклятий. Но «союз отцов семейств» собрал нервы в комок и продолжал повторять:

— Простите, но скоро шаббос…

Им желали вагон несчастий, причем пожар и сломанные ноги были только на закуску. Их толкали. Но отцы семейств продолжали штурм. Они сложились и собрали некую сумму денег. Теперь Папа спрашивал каждого торговца:

— Вы говорите, что туго с деньгами? Сколько вам удается выручить за субботу? Если вы прекратите торговать, я прямо сейчас готов отдать эту сумму…

Находились люди, которым подходило это условие. Они брали деньги и покидали торговый ряд.

В Америке с уважением относятся к долларам. Многие из торговцев слишком давно справляли субботу, чтоб пробудить в душе ее вкус. Но деньги они мусолили в руках каждый день. И теперь, видя как солидные люди, преуспевшие в жизни больше, чем они, платят эти уважаемые доллары, чтоб дать им субботний отдых, они почувствовали, что за этим лежит что-то настоящее…

Несколько месяцев, как на работу, Папа каждую пятницу ходил на Орчад-стрит. Ряд торговцев редел. Под конец сдались самые упрямые и несговорчивые. Может, им удалось все же вспомнить далекое местечко и старую мамину скатерть, на которой горели субботние свечи.

Орчад-стрит вдруг стала очень-очень кошерная. Торговля в шаббос? Никогда! Лотки по праздникам? Да вам это приснилось! Взгляните сами — бывшие продавцы и покупатели чинно прогуливаются по ней с женами и детьми, обмениваясь привычным «а гут шаббос!» И всем казалось, что так было всегда.

Папа становится раввином

Есть такая книга «Шулхан Арух», что означает «накрытый стол». Там описана вся жизнь еврея — как он должен молиться и как есть, как воспитывать детей и как давать цдоку. Каждый может взять и прочесть ее. Но если возникает сложный вопрос, тогда идут к раввину, знатоку еврейского закона, который поможет в нем разобраться. Можно сказать, что раввин, как вратарь, стоит на воротах, чтоб не пропустить нарушения Торы.

Вратари обычно не бегают по полю. Но иногда нужно бросить все силы, чтоб одолеть противника. И тогда появляется «играющий вратарь» который ведет атаку вместе с остальными. Таким вратарем был Папа. Он никогда не учился в ешиве и не получал «смихи» — документа, дающего право считаться раввином. Но, кормя свою большую семью, он постоянно учил Тору и вставал стеной, когда ее приказы нарушались.

Как-то он был на шаббос в ешиве, которую помог открыть. Одного из ее новых учителей вызвали к Торе. Папа заметил, что тот не смотрит на буквы во время чтения, а стоит, отвернув голову. Когда молитва закончилась, и этот учитель вышел из шул, Папа пошел за ним следом. Через несколько кварталов учитель завернул в магазин и купил пачку сигарет. Папа немедленно встал на его пути:

— Реббе, который учит еврейских детей, нарушает субботу?! Чтоб вы не смели больше появляться в ешиве!

Когда Папу потом спросили, что навлекло его на подозрение, он объяснил:

— Еврей, который не смотрит в Тору во время ее чтения, всегда подозрителен в моих глазах. Он был так холоден, как лед…

А Тора — это жизнь, это огонь. И Папа горел этим огнем. Шулхан Арух предписывает давать цдоку не только нищим, а вообще помогать всем, кто нуждается в опоре. Один Рош-ешива рассказывает:

— У меня было серьезное воспаление десен и пришлось вырвать все зубы. Но вставные стоили очень дорого, а у меня не было денег. Однажды реб Яаков Йосеф навестил меня по какому-то делу. Он заметил, что во время разговора я прикрываю рот рукой. Узнав о причине этого, он сказал: «Реббе, пошли со мной к зубному». Придя к врачу, он заказал мне вставные зубы и оплатил расходы. Все эти годы я его благословлял…

Когда Рухома выходила замуж, один из гостей, реб Моше Мордехай Эпстейн, глава Слободкинской ешивы в Хевроне, написал в брачном документе: «Рухома, дочь Рава Яакова Йосефа Германа». Папа быстро поправил его:

— Ребе, я не рав. У меня нет смихи. Гость возразил:

— Реб Яаков Йосеф, я даю вам смиху прямо сейчас. Значит, вы рав. Так Папа стал раввином, А может, он был им уже давно?!

Королевские дочери

Бесси подросла, и Папа решил подыскать ей жениха. Богатые и родовитые кандидаты были отвергнуты один за другим…

В Торе говорится, что на родителях лежит обязанность устроить брак своего ребенка. Этот приказ, как и все остальные, Папа старался выполнить, не задерживаясь. Молодым людям хочется жениться, девушкам — выйти замуж, это желание вложил в них Гашем, и для чего же тогда тянуть время? Едва дочери исполнялось семнадцать лет, как Папа начинал искать ей жениха.

Но это не значит, что он находил его быстро.

Весь Нью-Йорк ломал голову над тем, какого же мистер Герман хочет себе зятя.

Многие пытались занять этот пост, но уходили, не выдержав даже предварительного испытания, Один молодой богач сказал Папе:

— Став вашим зятем, я мог бы оказать вам большую финансовую помощь, мистер Герман. Особенно сейчас, когда у вас трудности с вашим бизнесом…

Папа ответил просто:

— Моя дочь не для продажи.

Так! Значит, Реб Янкев Йосеф ищет что-то другое. Скажем молодого человека из известной раввинской семьи, вроде того, которого недавно познакомили с его дочерью Фрейдой. Но вот девушка приходит после встречи с ним и говорит — «нет». Он ударил котенка ногой на улице. Вы слышали? Котенок, большое дело! Но Папа вычеркивает эту кандидатуру.

Значит, ни гелд, ни йихус, ни деньги, ни происхождение не интересуют мистера Германа. И как же он найдет женихов для своих дочерей?

Одного жениха Папа похитил.

Он познакомился с Хаимом Шейнбергом, когда тому было четырнадцать лет. У него были способности к Торе, большое желание ее учить и папа, владелец ателье, который относился к этому с прохладой.

Наш Папа уговорил Хаима поехать в город Нью Хэвен, чтобы поступить там в ешиву. Отцу они решили пока ничего не говорить. Папа посадил Хаима на поезд. Мальчик имел при себе тефиллин, пакет с едой и деньги на дорогу. Остальное должны были выслать родители.

Тут, однако, получилась заминка. Когда Папа сообщил владельцу ателье о решении его сына, тот отодвинул от себя подальше ножницы, булавки и прочие колющие и режущие предметы. Потом он попросил Папу вернуть ему сына.

Немедленно. Но когда связались с Хаимом, он отказался возвращаться.

А отец сказал, что тогда он не вышлет ему никаких вещей.

Но Хаим все равно продолжал учиться.

Через три недели мистер Шейнберг сдался. А Папа пришел домой и сказал:

— Адель, у меня есть бриллиантовый мальчик для Бесси…

Бесси, которой тогда было всего двенадцать лет, встрепенулась и глаза ее заблестели. Дело в том, что она очень любила малышей, и нянчила детвору в своем квартале. Неужели она скоро станет мамой? МАМОЙ! И у нее будут свои малыши… Неужели Папа собирается сделать ей такой чудесный подарок?

Папа собирался.

Да, но мистер Шейнберг?.. Он по-прежнему имел зуб на Папу за всю эту историю с похищением. И все же Папа на что-то рассчитывал. Может, он предчувствовал, что со временем мистер Шейнберг простит его, и они даже станут хорошими друзьями, и не будет никаких препятствий к тому, чтоб их дети породнились,

И знаете, так оно и вышло. Когда Бесси было семнадцать лет, а Хаиму девятнадцать, они оказались под хупой. Сбылась мечта Хаима: всю жизнь он посвятил изучению Торы. Сбылась мечта Бесси: спустя недолгое время она держала на руках собственных малышей. И Папина мечта тоже сбылась.

Свадьба Эстер

Это очень хорошо, что Колумб открыл Америку Северную, а не Южную. Потому что, если бы он дал руля влево на десяток градусов и заехал в устье Амазонки, евреям бы пришлось попотеть. Ведь если человек приезжает в незнакомое место и хочет сойти там за своего, то одно дело спрятать пейсы и мирно есть в столовой курицу, которой позабыли сделать шхиту, и другое — украсив себя разноцветными перьями, охотиться в диких зарослях на крокодила.

Вам понятна разница?

Хотя находятся люди, которые говорят, что в Южной Америке им было бы даже сподручней. Не надо там ни костюмов, ни галстуков. Надергал перьев из попугая — вот тебе и наряд на будний день. И вальс не надо учиться танцевать. Шаг вперед, два назад, сколько пальцев евреи отдавили с этим вальсом! А в долине Амазонки просто: прыгаешь вместе с другими приличными людьми вокруг столба, и кричишь погромче. Вот и вся музыка.

Но все-таки большинство людей считало, что лучше пусть вальс, но без крокодилов. И ехало в Соединенные Штаты,

И там встречали Папу. И он говорил им, что и в России, и в Америке, и в Китае, и в Австралии еврей должен вести себя как еврей, потому что такая у нас служба.

Сын Папы, Нохум Довид, пришел однажды в дом, где собралось много друзей и родственников. Вдруг влетел взволнованный молодой человек и крикнул:

— Янкев Йосеф идет!

Поднялась суматоха. Мужчины, которые явились без шапок, бросились по дому, хватая все, что попало, лишь бы прикрыть голову до прихода Папы.

Как шериф в ковбойском фильме, Папа появлялся там, где его не ждали,, И требовал, чтобы выполнялся закон. Закон нашей Торн.

Но это были стычки. А когда Папа выдавал замуж свою старшую дочь Эстер, пришлось дать большое сражение. На свадьбу пригласили несколько сот родственников и знакомых — людей дорогих, хороших, но порой отдавших много сил, чтобы сойти за своего в Северной Америке. Теперь нужно было напомнить им о некоторых вещах, которые они успели забыть, причем мягко и непринужденно, чтобы не испортить праздника.

Папа пошел в типографию, чтоб заказать пригласительные билеты, которые собирался разослать гостям. Хозяин взглянул на текст, который требовалось напечатать, и сказал слегка дрожащим голосом:

— Мистер Герман, вы абсолютно уверены, что на карточках надо напечатать эту фразу — «ЛЕДИ, ПОЖАЛУЙСТА, ПРИХОДИТЕ ОДЕТЫМИ СОГЛАСНО ЕВРЕЙСКОМУ ЗАКОНУ!»

— Печатайте, как есть, я ничего не хочу менять, — решительно сказал Папа. — И еще я хочу заказать вам отдельные карточки, на которых будет написано: «МУЖЧИН И ЖЕНЩИН ПРОСЯТ ТАНЦЕВАТЬ ОТДЕЛЬНО».

Хозяин типографии покачал головой:

— Люди будут смеяться над вами, мистер Герман,

— Пусть себе смеются. А я буду следовать приказам Торы. Я вас прошу напечатать еще вот это: «ВСЯ ПИЩА ПРИНАДЛЕЖИТ ГАШЕМУ. И ТОЛЬКО ПОСЛЕ БРОХИ — ВАМ».

Хозяин понял, что с Папой спорить бесполезно, и взялся за работу. А Папа поспешил в ресторан, где должна была состояться свадьба, и попросил откошеровать все кастрюли и сковородки, поставить новую посуду. Это требовало дополнительных затрат, но Папа не скупился. И еще он попросил, чтоб огромному количеству цыплят, которые подавались к свадебному столу, делали шхиту в его присутствии. Так тщательно он готовился к приему людей, многие из которых уже и забыли, сколько часов надо ждать, чтоб попробовать молоко после мяса, и когда перед ними ставили кусок осетрины, то они не спрашивали, есть ли у нее чешуя.

Но они были евреи. А сказано, что все евреи — сыновья царей. И даже ноли царскому сыну случилось натянуть на голову мешок, Папа видел блеск короны под грязной тканью.

Надо ли говорить, что свадьба проходила шумно! Один из родственников дежурил у входа, и те женщины, которые явились с непокрытой головой или голыми плечами, получали от него платок, чтоб убрать этот изъян. Заиграла мягкая музыка и некоторые гости, хорошо помня, что они не в Южной Америке, где пляшут вокруг столба, а в Северной, где в почете вальс и другие танцы, стали кружиться на полированном полу. Папа подходил к каждой паре, говоря:

— Я должен просить вас остановиться. Тора запрещает мужчинам и женщинам танцевать вместе.

Среди гостей поднялся ропот. Папины запреты обсуждались больше, чем наряд невесты.

— Неужели он будет диктовать нам, что носить? — возмущалась одна женщина.

— Мне пришлось покупать специальный жакет к своему вечернему платью, — вторила другая.

— Танцевать уже не дают… В двадцатом веке! — повторял какой-то мужчина, недоуменно разводя руками.

И все-таки свадьба была веселая. Может быть, потому, что еврейское веселье не зависит от совместных танцев. Вот как описывает это событие брат Мамы, Янкев Лейб в письме к родителям в Эрец-Исроэль:

«Эстер выглядела прекрасной, как сияющая звезда… После того, как был разбит стакан, “мазлтов” разнеслись по залу. Все мужчины взялись за руки и танцевали, встав в круг. Женщины, отдельно от них, делали то же самое. Было удивительно смотреть, как старые и больные танцуют с таким жаром. Старые стали молодыми. Слабые стали сильными. Люди танцевали без перерыва до без четверти двенадцать. В полночь мы пошли в обеденный зал. Рухома держала в руках плакат, который намекал, что надо сделать омовение рук и сказать броху на хлеб. Блюда были изысканными, как во времена царя Соломона. Все гости прочли молитву после еды с большим рвением. Около трех часов ночи счастливые гости стали расходиться, желая жениху и невесте счастья и долгих лет жизни…»

… Америка Северная, Южная, Индия, Австралия, Китай, — всюду, где еврей становится мужем еврейки, над ними поднимают белый балдахин — хупу, и произносят благословение, и разбивается бокал в память о разрушении нашего Храма. Благодаря этому мы — один народ, рассеянный по воле Гашема по всему свету. Благодаря этому, когда будет новый приказ, мы снова можем собраться.

Человек, который пляшет вокруг столба и охотится на крокодила, вряд ли сможет найти общий язык с джентльменом, который танцует вальс и чинно ест недорезанную курицу. Но еврей всегда поймет другого еврея.

Папа очень старался, чтобы люди почувствовали это на свадьбе его дочери. И они почувствовали.

После свадьбы возвращались домой усталые и сонные. Но Папа был бодр и доволен. Он сказал напоследок:

— Дети, когда вы исполняете приказы Торы, надо действовать гордо и без стыда.

С ним никто не спорил.

Короткая история

Что может быть страшнее болезни, которая поражает молодого человека? Муж Эстер заболел нефритом, но его отец, известный раввин, решил не сдаваться.

Это очень короткая история. Наверно, она уместится на одной странице. И она не про Папу, В результате один человек спасается, а другой умирает. Вот послушайте.

Йом Тов, муж Эстер заболел хроническим нефритом. Это болезнь почек, которая часто кончается смертельным исходом. И для Папы с Мамой, и для родителей мужа наступило тяжелое время. Йом Тов был прикован к постели, нужно было помогать Эстер с детьми, нужно было платить большие деньги за лечение. Приглашали одного специалиста за другим, но улучшения не наступало. Наконец известный профессор вынес устрашающий диагноз: Йом Тов будет жить еще полгода.

Его отец, рабби Йосеф Стерн, не мог найти покоя ни днем, ни ночью. После долгих мучений он написал письмо своему учителю, знаменитому Хофец Хаиму, где изливал свое горе и просил молиться за спасение сына. В конце письма он спрашивая, может ли он, годы жизни, отпущенные ему, отдать своему сыну.

Хофец Хаим ответил утвердительно.

Вскоре после этого Йом Тов полностью выздоровел, вопреки прогнозам.

Прошло несколько месяцев.

Его отец заболел раком и через полтора года скончался.

Йом Тов получил тридцать лет жизни, тридцать бесценных удивительных лет, в течение которых можно нести свою еврейскую службу, воспитывая детей, выполняя Тору и мицвос. Он видел, как взрослеют его сыновья и дочери. Он давал цдоку сотням людей, учил друзей Торе, тихо и незаметно успел сделать в этой жизни много добра.

Тихо и незаметно, как его отец…

Когда вам придется услышать злые голоса, негодующие на то, что евреи называют себя избранным народом, расскажите им эту историю. И скажите: вот для этого Гашем нас избрал.

Вряд ли кто-то захочет занять наше место.

Случай в метро

Доверяя Творцу, р. Яаков-Йосеф удостоился близкой связи с Ним. Истории о чудесах.

Было у Папы свойство, которое можно назвать коротким словом «связь».

Связь с тем Местом, откуда идут приказы.

Связь с тем Местом, откуда льется жизнь в этот мир,

И куда человек поднимает глаза во время молитвы…

Но не задирает нахально голову, пытаясь убедить всех, что на самом деле птицы не летают, что на свете существует только прыжок кенгуру. Для этого он запускает в небо ракеты, все дальше и все тяжелее. Как будто хочет сказать: прыжок — дело, а полет — выдумки…

Неправда. Птицы не покидают неба, а кенгуру с размаху шлепается в пыль.

Как начался полет у Папы? Может быть, с доверия. С полного доверия той Воле, которой пронизан мир. Доверяя ей, Аврагам-авину шагнул в огненную печь и остался невредимым. От этого человека, из этой печи вышел необычный народ — евреи.

Папа чувствовал Волю во всем. Однажды Бесси, одна из дочек, увидела на его руке кровоподтек.

— Папа, где ты ушибся? — участливо спросила она.

— Когда я проходил мимо стройки, оттуда упал кирпич и рассадил мне руку. Но я знаю, почему. Один человек просил написать за него письмо, а я отложил это на день. И вот наказан…

Однажды в воскресенье Мама взяла детей и отправилась навестить свою свекровь, папину маму. Они шли по перрону надземной железной дороги, которая в Нью-Йорке представляет эстакаду, протянутую высоко над землей. Нохум Довид немного отстал. Вдруг раздался его пронзительный крик. Дверная решетка проезжающего поезда зацепила его пиджачок и поволокла по перрону. Несколько секунд — и он полетит с высоты. Мама закричала, девочки взвизгнули, машинист почувствовал неладное и круто затормозил. Лицо Дэви было белого цвета. Мама прижала его дрожащее тело и села на ближайшую скамью, перевести дыхание.

А вернувшись домой, она застала Папу с красными глазами, читающего Тгилим. Услышав рассказ о происшествии, он сказал с глубоким волнением:

— Короткое время назад я почувствовал, что надвигается ужасная беда. Я немедленно начал молиться. И Босс ответил моей молитве…

Сигнализация

Меховой магазин Папы был застрахован от жуликов. Если б у него что-то украли, страховая компания должна была бы возместить ущерб. Однажды компания потребовала, чтоб ее клиенты установили электрическую сигнализацию против воров.

Папа подчинился. Но после того, как провода были протянуты, где нужно, Папа вошел в заднюю комнату магазина и слегка приоткрыл окно. Там сигнализация не действовала. Если вор залезет именно в это окошко, он не встретит преград на своем пути.

Зачем Папа это сделал? Он объяснил своим близким это так:

— Я не могу полагаться только на сигнализацию. Конечно, нужно было ее поставить. Но на самом деле защитить может только Босс.

И вот в знак доверия к Тому, Кого он называл своим американским словом, Папа приоткрыл окно…

Бабушка уходит

Бабушка Фрума Рохл, Мамина Мама, собралась в далекий путь. Девять лет назад они с дедушкой уехали в Эрец Исроэль и поселились в Ерушалаиме. Дедушка учил молодежь Торе. Бабушка делала то, что всю жизнь делала: вела хозяйство, помогала бедным, успевала и здесь и там. В этом году дедушка умер. А вскоре бабушка почувствовала, что и ей пора идти вслед за ним. Тогда она попросила приехать своего старшего сына, маминого брата, которого звали Янкев Лейб,

Он приехал и вошел в ее дом, в ее комнату. Там было много друзей и соседей. Они тихо переговаривались и в их беседе мелькало часто слово «цидконис», праведница. Это они бабушку так называли. Янкев Лейб подошел к ее кровати, поцеловал мать, и лицо ее осветилось. Она сказала:

— Борух Гашем, что я дожила увидеть тебя…

И она попросила, чтоб сыну принесли позавтракать, прямо здесь, рядом с ее постелью. Сама бабушка почти ничего не брала в рот, но ей было приятно видеть, как ест ее старшенький, который пятьдесят шесть лет назад появился на свет и стал учить ее, что значит быть мамой. Было десять часов утра, четверг, восемнадцатого Швата, неделя, когда читалась параша «Итро».

Постороннему человеку трудно было бы назвать праведницей старушку, которая слабым голосом отпускает шутки на идиш. Но послушаем, о чем она шутила…

Настал канун субботы и бабушка сказала, что хочет зажечь свечи. Сын ответил:

— Сирены еще не было.

(В Ерушалаиме включали сирену, чтоб все знали о приближении субботы).

Бабушка улыбнулась:

— Зачем мне ждать, когда начнут свистеть на меня? Лучше я на них присвистну…

К ней пришел ученик покойного мужа и спросил, как быть: он начал учиться на шойхета, а тут подвернулась другая работа.

— Хороший бизнесмен никогда не берется за два дела, — ответила бабушка. ~ Продолжай учить шхиту…

Она стала рассказывать сыну, как после приезда в Америку она развесила во дворе талис-катанчики своих сыновей. Соседи спросили с насмешкой:

— Неужели ваши дети действительно их носят?

— А что, разве другой Б-г в Америке? — раздался ее ответ.

Дедушка бился, чтоб обеспечить существование основанной им ешивы, и денег в семье было мало. Бабушка сама пилила дрова. Она ходила в магазин, где по-дешевке торговали несвежим хлебом. Если кто-то рядом покупал свеклу, обрывая зелень, она, пряча гордость, просила отдать очистки ей — чтобы приготовить из них обед на семерых детей… Бабушка, голос которой дрожал при слове «шаббос», никогда не покупала рыбу в пятницу, а только после конца субботы, когда цена ее падала. Весь этот бой, вся эта грошовая экономия нужна была для того, чтоб освободить мужа от поисков заработка, чтоб он не отрывался от главного.

Бабушка была обратной стороной медали. Опорой дома, утопленной в земле. Благодаря ей держалась ешива.

Потом дети подросли и стали хорошо зарабатывать. Денег, которые они присылали в Эрец, с лихвой хватало на жизнь. Но бабушка призналась Янкев Лейбу, что за девять лет пребывания здесь она не купила себе ни одного нового платья. Зато они провели в свой дом водопровод, и люди с их улицы смогли бесплатно получить в дома воду. Зато были сыты бедняки, жившие рядом.

Слишком много небесного было в ее земной жизни, чтоб назвать выход души из тела рубящим словом «смерть». По-еврейски говорится о таких людях «нифтар» — отошел…

Бабушка готовилась к отходу спокойно и быстро, как к субботе прибиралась. Она попросила помыть себя, поменять постель и одежду. Ей хотелось, чтоб после смерти ее тело обмывали на столе из ешивы.

— У меня есть доля в их учебе…

Она сказала сыну на ухо свое главное завещание:

— Передай всем детям, чтоб они соблюдали святой шаббос… Чтоб делали работу Гашема… Чтоб были честными и прямыми… Пусть носят цицис. Пусть вырастят детей, боящихся Б-га. Тогда вам во всем будет удача…

Силы ее слабели, конец был близок. Вдруг бабушка воскликнула, окрепшим звенящим голосом, что видит, как души ее матери, ее родных, ее мужа, выходят сейчас к ней навстречу. Она вытянула ноги и подняла голову. Ее лицо светилось таким светом, что люди, бывшие в комнате, застыли, прикованные к месту.

— Шма, Исраэль… — сказала бабушка.

И ушла от нас. Это было в десять часов вечера, во вторник, двадцать шестого Швата. Стоило так жить, чтобы так умереть.

Ремесло Якова

Наш отец, Яаков-авину, не раз рисковал головой. Однажды он узнал, что его брат и смертельный враг Эсав мчится ему навстречу с отрядом в четыреста воинов. Яаков не мог созвать солдат, не мог запастись оружием. Тогда он обратился к ремеслу, которого не было у брата: он стал молиться. Зазвучал под небом знаменитый «коль Яаков», «голос Яакова» — светлая музыка мудрости и надежды, тревоги и любви.

Единственный голос в мире, которому Гашем отвечал: «Аль тира авди Яаков» — «Не бойся, раб мой Яаков»…

Эту связь Яаков-авину оставил в наследство своему потомству. Чтоб ее сохранить, знающий человек готов пойти на любую жертву. Говорится, что когда собираются вместе десять евреев — миньян, то их молитва не остается без ответа.

Однажды утром, в синагоге города Сен-Луис появился стройный человек в талине и тефилин. Он возник ниоткуда, перед самым началом Шахарита, быстрыми шагами подошел к омуду и спросил, может ли он быть «шалиах цибур» — вести молитву? Пораженные его видом, люди молча кивнули. Незнакомец читал молитву так, будто его губы произносили эти слова в первый и единственный раз. Его голос тревожил слух и обжигал душу. Когда шахарит кончился, он вышел и исчез, словно растворился. Люди переговаривались, что, может, это был пророк Илиягу…

Но когда эту историю рассказали Маме, она объяснила, что ее муж проезжал через этот город и поезд останавливался здесь на час. Не желая упустить миньян, Папа прыгнул в такси и велел гнать в синагогу, а там подождать и отвезти его обратно к поезду.

Такое будничное объяснение…

Но разве каждый еврейский джентльмен, спеша по торговым делам, будет так рваться в миньян? И при этом молиться так, чтоб тебя приняли за пророка?

Наверно, Папа острее многих понимал, в чем наше главное ремесло.

Через Ламанш

Ради утренней молитвы Папа взял такси. Ради вечерней полетел на самолете. По делам бизнеса он был в Лейпциге, а собирался поехать в Лондон. Поезд отправлялся в такое время, что Папе пришлось бы читать Маарив в пути, в одиночку. И он решил полететь на самолете. В начале тридцатых годов это была рискованная затея. И дорогая. Вместе с парой других смельчаков-пассажиров Папа сел в небольшой самолет и вверил себя потокам воздуха и слабенькому мотору. Ехали они, как на санях в пургу — вверх и вниз, петляя в воздушном море. Наконец, вынырнув из очередного облака, самолет приземлился в Англии.

Когда таможенный офицер проверил его паспорт, то выяснилось, что у Папы нет визы на въезд в страну. Но он был так восхищен папиной смелостью, что закрыл на это глаза…

Уже давно стемнело, когда Папа постучал в дверь своего знакомого, известного рабби Илиягу Десслера, который когда-то гостил у него в Нью-Йорке. Хозяин тепло встретил его и сказал:

— Реб Яаков Йосеф, теперь у меня есть возможность отплатить за ваше гостеприимство. Скажите, что я должен сделать, чтоб вы чувствовали себя, как дома?

— Мне нужен миньян для Маарива, — быстро ответил Папа.

Было полдвенадцатого ночи. Раби Десслер пошел стучать в соседские двери. И, как это ни удивительно, миньян состоялся. После молитвы Папа сказал с чувством:

— Реб Эля, вот это настоящее гостеприимство…

Умная лошадь

Царь Шломо, который построил Храм, написал к книге «Когелет», что события в этом мире повторяются, а людям они кажутся новыми, потому что у них нет памяти.

И двадцатый век, со всеми его атомными ракетами и электрическими пылесосами, не является исключением.

История, когда корабль попал в бурю, и еврейский юноша стал молить Гашема, чтобы волны стихли, описана в Талмуде. И она случилась с Нохум Довидом. Только в первом случае корабль был парусный, а во втором работая на угле. Вот и вся разница.

Еще в Талмуде есть рассказ про еврейскую корову, которая отказывалась работать в субботу. Нечто похожее случилось в Америке, и не так давно. У Папы был друг, мистер Силверман, который жил в Ха-зелтоне, штат Пенсильвания. Он зарабатывал тем, что ездил на тележке по городу и продавал сельтерскую воду. Когда он ушел на покой, то продал свою лошадку одному американцу. Через несколько дней покупатель, очень удивленный, пришел к еврею и спросил:

— Что случилось с вашей лошадью? Каждый день, незадолго до захода, она внезапно останавливается и не двигается с места четверть часа. Я бью ее кнутом, а она не шелохнется. А потом вдруг начинает скакать сама…

Мистер Силверман сразу все понял. Он сказал американцу:

— По нашему закону еврей перед заходом обязан читать молитву. Много лет эта лошадь привыкла ждать, пока я не закончу. Знаете, я с радостью верну вам ваши деньги и возьму ее обратно…

Мистер Силверман забрал назад лошадь и заботился о ней до самой ее смерти.

Услышав эту историю, Папа заметил, что когда еврей молится каждый день, то даже его лошадь получает награду.

Источник: http://chassidus.ru/library/vse_dlya_bossa/vse_dlya_bossa.htm