Комментарий к рассказу «Семь нищих»
«Семь нищих», последняя в ряду важнейших из историй, рассказанных раби Нахманом, считается вершиной его литературного творчества, и с этим был согласен он сам. В каком-то смысле эта история завершает собою цикл, и потому иногда поясняет смысл своих предшественниц, чьи отголоски время от времени слышатся в повествовании.
«Семь нищих» — самое оригинальное произведение раби Нахмана. Несмотря на свою сложность, оно обладает композиционным единством и гармоничной соразмерностью частей. Структура истории такова: обрамляющая новелла (рассказ о царском сыне), внутри ее еще одна — о нищих детях, а та, в свою очередь, включает в себя шесть вставных новелл, каждую из которых рассказывает очередной нищий.
Раби Нахман не завершил историю о семи нищих, и она приводится в незаконченном виде. Нам дано лишь гадать, истолковывая различные намеки, какая предполагалась концовка.
Главная тема истории близка к тематике «Бааль Тфила»: путь мира к совершенству и завершенности, конечное Избавление, которое наступит благодаря избранным праведникам, достигшим высшего совершенства каждый на своем пути. Все шесть вставных новелл построены по одному принципу персонажи каждой похваляются своими достижениями, но повествователь — один из шести нищих — приводит рассказ, доказывающий, что его уровень возвышается над остальными.
Таким образом, наиболее высокий уровень — у совершенного праведника, который возвышает качество, которым наделен, до максимально возможного предела. Но лишь объединившись, все нищие могут добиться для мира конечного Избавления. Их союз образует единство — это и есть Геула. Однако семь нищих не достигают такого уровня.
В этой истории, как и в других, смешана символика из самых разных источников: здесь и Кабала, и талмудические аллюзии, и образы Танаха, и рассыпанные тут и там приметы материального мира… Все это с удивительным искусством сплетено в единую ткань, которой присущи и выдающиеся художественные достоинства, и глубочайшая мистико-религиозная подоплека, благодаря чему история «Семь нищих» стала великолепным образцом хасидской литературы.
Первая обрамляющая новелла: царь и его сын
Завязка этой новеллы не получает никакого продолжения, соответственно, нет и финала.
Изобилующее символами аллегорическое повествование относится, как видно, к пребыванию человека в райском саду, к началу его пути. Завершением могло бы стать, по всей видимости, снятие с человека вины за грех, совершенный в раю, — иными словами. Избавление мира, принесенное Машиахом. Между двумя этими точками простирается человеческая жизнь — от начала падения до возвышения в конце.
Старый царь и здесь, как в большинстве историй раби Нахмана, олицетворяет Всевышнего. Он решает передать свое царство сыну. Б-г творит человека — «И сотворил Б-г человека по образу Своему…» («Брейшит», 1:27) и вручает ему власть над всеми нижними мирами: «…наполняйте землю и овладевайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над птицами небесными…» (там же, 1:28).
Приветствовать сотворение человека и вручение ему власти над мирами собирается воинство небесное. Все ликуют и веселятся по этому поводу — и вельможи царя, и простые жители страны (мира). Радость их необыкновенно велика, подобной не знали предшествующие шесть дней творения. Для великой радости есть достойный повод: Всевышний вручает Свое царство сыну Своему, человеку: «…и вот — все очень хорошо…» (там же, 1:31), — и дарует ему все благословения, открывает перед ним все возможности.
Однако в час всеобщего веселья царю ведомо (звезды открыли ему), что сыну суждено потерять царство, что он будет изгнан из рая и сумеет окончательно вернуться лишь преодолев великие трудности. (Уподобление Творца царю, празднующему с великой радостью рождение сына — человека, хотя он прочел по звездам, что того ожидает зло, мы находим в «Брейшит раба».)
Образ царя, которому звезды открывают будущее, — один из способов подчеркнуть существование парадокса: с одной стороны — предвидение Всевышнего, Которому ведомо все, с другой — дарование свободы выбора человеку. Однако один момент царь подчеркивает в особенности, и это важнейший момент в учении хасидизма: даже упав, человек не должен предаваться унынию, ибо это величайший из грехов. Уныние лишает человека жизненных сил и не позволяет измениться. Оно порождает ощущение греховности, которое, в свою очередь, вызывает уныние — таков порочный круг. Уныние делает человека пассивным, толкает его в поисках забвения к новому греху и не дает вырваться из порочного круга. Святой Ари в крайне резкой форме высказал эту идею: по его словам, все кары, перечисленные в Торе, постигнут человека за то, что он «не служил Б-гу… с радостью и с веселым сердцем» («Дварим», 28:47).
Даже тот, кто скатился и пал, не должен предаваться отчаянию. Радость сердца пусть не оставляет его и тогда, ибо она залог возвращения и нового подъема.
Царский сын поддался на самый утонченный соблазн: искушение мудрости. Человек пал, когда вкусил плод от древа познания. Мудрствование легко становится самоцелью, царского сына философские спекуляции привели к вероотступничеству.
Мотив забвения военного искусства из-за излишнего увлечения искусством рассуждений заимствован у Рамбама: так философ объяснял причину падения Иерусалима. Однако раби Нахман придал этому объяснению символический оттенок: внутренняя война против сил зла не прекращается никогда, а увлечение мудростью (см. об этом в истории «Мудрец и простак») приводит к утрате бойцовских качеств, так что в конце концов собственное зло одолевает человека.
Борьба с самим собой, со злым началом в себе, неизменно заканчивающаяся поражением, противостояние интеллектуальному натиску, вводящему в заблуждение и увлекающему на путь вероотступничества, — таковы человеческие проблемы в каждом поколении. Раби Нахман в нескольких местах показывает, что проблемы такого рода не разрешить собственными силами, изнутри, им не будет конца до тех пор, пока не придет полное и окончательное Избавление мира, Геула.
Вторая обрамляющая новелла
Сюжетно вторая обрамляющая новелла не связана с первой прямо и непосредственно, хотя по сути является ее продолжением. Войны действительно обрушиваются на страну, жители которой утратили способность к сопротивлению, и им не остается ничего кроме бегства. Новое поколение, дети беглецов, имеет шанс исправить первоначальный грех.
Дети, спасшиеся в пору поражения и бегства, мальчик и девочка, символизируют народ Израиля, его лучшую часть, бредущую по дорогам изгнания. В Танахе Израиль в начале своего пути также уподоблен ребенку: «Когда Исраэль был ребенком, Я полюбил его…» (`Гошеа, 11:1); «Не дорог ли Мне сын Эфраим?..» (Ирмеяhу, 31:19). Дети — единственные уцелевшие, и они именуются новыми созданиями, новым человеком.
Заблудившиеся в лесу, беспомощные и лишенные всего дети испытывают голод и начинают кричать и плакать («…и застонали сыны Израиля… и возопили…»; «Шмот» , 2:23). И тогда им на помощь пришел нищий, кормивший их какое-то время, а потом еще шесть нищих, один за другим. Эти спасители подобны судьям, о которых рассказывает Книга Йеhошуа: Всевышний время от времени посылает их, чтобы защитить и спасти народ Израиля. Так продолжается до тех пор, пока дети не попадают в обитаемые места, где они могут жить и добывать себе пищу.
Кто же они, семь нищих? Их образы символизируют семь величайших вождей, защитников и кормильцев Израиля всех времен, «семерых пастырей». Это праотцы Авраhам, Ицхак и Яаков, а также Йосеф, Моше, Аhарон и Давид. Семь пастырей раскрываются различным образом, каждый из них замаскирован ущербным обличьем. Смысл увечий в дальнейшем объясняется подробнее в рассказах нищих, когда обнаруживается, что увечье — знак, указывающий на сущность каждого из пастырей. Помимо физических недостатков, следует обратить внимание также на то, что пастыри представлены в образах нищих. Значение слова «нищий» (в оригинале — бетлер, буквально «попрошайка» — Прим. пер.) на идиш соответствует ивритскому корню «искать, просить, добиваться». «Нищий» в данном контексте означает «ищущий Б-га». Б-гоискатели собирают рассеянные в мире искры святости и, находя их, обретают связь со Всевышним.
Когда появляется первый нищий-спаситель, дети тотчас же привязываются к нему и хотят остаться с ним навсегда. Однако это невозможно, и, побыв с детьми некоторое время, тот уходит (в мир иной), передав свою миссию другому лидеру, достойному возглавить это поколение. Дети по-прежнему остаются полными несмышленышами. Они не ведают, «откуда пришли», — в том смысле, какой придает этим словам трактат «Авот», имея в виду Зачинателя всего сущего. Однако, не зная Его, они, тем не менее, искренне привязываются к своему вождю и воспринимают его влияние. Несмотря на ограниченную способность постижения, дети понимают, что нищий слеп, и удивляются, что вопреки слепоте он ориентируется в лесу. Это открытие позволяет усомниться в истинности его увечья. Можно догадаться, что слепота нищего только кажущаяся, и об этом еще пойдет речь.
Превосходство тех, кто наделен абсолютным зрением или слухом, над остальными людьми представляется тем своей противоположностью — слепотой или глухотой, как сказано у пророка: «Кто слеп, как не раб Мой, и глух, как не вестник Мой, посланный Мною? Кто слеп, как совершенный, и глух, как раб Г-спода?» (Йешаяhу, 42:19) Качества, лежащие за пределами чувственного постижения, кажутся иногда вообще отсутствующими, выглядят как ущербность или увечье.
Когда соединяются все части и органы тела, пораженные мнимым увечьем, образуется почти полная человеческая целостность: глаза, уши, рот, шея, тело, руки, ноги. В Кабале различные сфирот, посредством которых Всевышний раскрывается в мире, символически сопоставлены с частями тела — ведь человек недаром создан «по образу Б-га». И потому пророки говорят об образе Творца как о человеческом образе, исполненном абсолютного совершенства. Когда человек достигает высочайшего уровня совершенства, происходит его полное исправление и он возвращается к своему исходному облику Адама, — человека до грехопадения, — к тому образу, в котором был сотворен.
Слепой нищий (как и каждый последующий) оставляет детям немного хлеба, ибо от одного спасителя до другого проходит некоторое время, когда приходится питаться тем, что осталось от предыдущего учителя и избавителя. Он благословляет детей, желая им стать подобными ему, — это напоминает предсмертные благословения праотцев и вождей Израиля: благословляя, они передают полученные ими дары следующим поколениям еврейского народа. А что такое благословение как не пожелание стать подобным благословляющему в лучших его проявлениях? Значимость преемственности, действенности благословения во времени особенно подчеркивается в хасидизме. Благословение сродни желанию остаться в этом мире, воплотившись во благо, накопленное и переданное следующим поколениям.
С приходом каждого нищего дети немного продвигаются в своем развитии и после появления седьмого достигают определенной самостоятельности, позволяющей просуществовать собственными силами: эти силы они получили вместе с пищей и благословениями, оставленными им нищими. И потому, достигнув, наконец, обитаемых мест, дети также становятся нищими. Они принимают на себя ту же великую миссию поиска скрытого света и возвышения рассеянных искр святости.
Свадьба двух юных нищих означает, что они достигли уровня совершенства. Ибо только вместе мужчина и женщина достигают той степени цельности, когда они становятся достойными имени «Адам» — человек. Как намек на это представлены два главных торжества, на которых эта полнота обретает выражение. «День рождения царя», когда нищим достаются всевозможные блага, это — Рош hа-шана, день сотворения мира. В молитве он именуется «памятью первого дня», когда было создано все мироздание (подробнее о Рош hа-шана как «дне рождения царя» см. «Ликутей-Маhаран», 17). День этот также — День Суда, когда Всевышний определяет каждому человеку его удел на предстоящий год. В то же время свадьба двух юных нищих играется в Сукот. Семь дней этого праздника символизируют, с одной стороны, совершенство и завершенность, ибо Сукот завершает годичный цикл праздников, начинающийся с Песаха, праздника исхода из Египта, «времени великого бегства». С другой же стороны, число дней Сукот совпадает с числом дней свадебных торжеств. Тут схематично набросан процесс строительства суки: большая яма, временная постройка, шалаш, крытые ветвями.
Подчеркнут также другой аспект Сукот: заповедь радости праздника, и, в частности, симхат-бейт-hа-шоэйва — веселье при возливании воды на храмовый жертвенник, которому принято предаваться в вечер Сукот. «Ликованье великое, веселье великое» царит в это время. В Храме лишь люди, известные своими добрыми делами и особой ученостью и праведностью, принимали активное участие в этом веселье.
Существует кабалистический обычай ушпизин («приглашенные») приглашения в суку семерых гостей, семерых пастырей. В каждый из семи дней праздника особой формулой приглашают одного из них. И на свадьбу двух сирот каждый день приходил новый гость.
Порядок явления этих гостей, по всей видимости, не соответствует порядку ушпизин, как правило, хронологическому или кабалистическому. И потому непросто отождествить каждого нищего с одним из пастырей. Как поясняет сам раби Нахман в финале истории о Бааль Тфила, сфирот различным образом сопрягаются между собой и потому их определения не всегда однозначны. В одном нищем могут сочетаться элементы разных прообразов.
Рассказ слепого нищего
Рассказ слепого нищего намечает композиционную форму, которой подчиняются все последующие рассказы. Истоки ее теряются в седой древности, они восходят к жанру рассказов-состязаний. Несколько персонажей похваляются своими выдающимися силами или способностями, а в конце очередной нищий приводит доказательства своего превосходства, основываясь на каком-то событии или образе, свидетельствующем за него. Данный рассказ отличается от остальных тем, что раби Нахман сам поясняет большую часть символов и намеков, которые в нем используются. В других рассказах он ограничивается минимумом объяснений, и то лишь с целью намекнуть, в каком направлении следует искать разгадку — истолкование аллегории.
Первый нищий — это праотец Ицхак, который, как явствует из Пятикнижия, к старости ослеп. Однако Ицхак отличается своим долголетием даже среди праотцев. Он — первый гость на свадьбе. Когда он приходит, то дарит супругам, достигшим в браке личностной цельности, это свое качество, которое прежде, в истории, воспринималось лишь как благословение и обетование, щедрый, но неприметный дар. Следуя устойчивой формуле, повторяющейся во всех шести рассказах, слепой нищий говорит, что его увечье в действительности не недостаток, а свидетельство превосходства, столь громадного, что мир не способен вместить его. Слепой нищий вовсе не слеп. Напротив — его взгляд проникает так далеко и охватывает такую ширь — ведь глаза его устремлены в вечность, — что незначительные подробности постоянно меняющегося мира попросту ускользают от его взора. Мир для него, поглощенного созерцанием вечности, не стоит единого взгляда. Чтобы пояснить это, слепой нищий пересказывает спор, разгоревшийся по поводу долголетия, и раскрывает его смысл.
Море, в плавание по которому пускаются люди, есть море житейское, а корабли — человеческие тела. Буря в историях раби Нахмана — это кабалистическая аллегория сил зла. Она разбивает тела-корабли, но бессильна погубить пассажиров — души. Буря подобна смерти, поражающей только плоть.
Души достигают уединенного замка, в котором пребывают до поры до времени. Этот замок олицетворяет райский сад. Согласно кабалистическим воззрениям, души покоятся в нем лишь до тех пор, пока существует этот мир. В раю они дожидаются возвращения к жизни. В замке, как и положено раю, царит изобилие всяческих благ, всего, к чему только может стремиться человек.
Тема долголетия в разных его аспектах весьма занимала раби Нахмана, и он обращался к ней во всех своих произведениях (см. об этом «Ликутей-Маhаран», 61:179). Основополагающим моментом в его рассуждениях служит убежденность в том, что долголетие не сводится к календарной сумме прожитых лет. В зачет человеческой жизни идет лишь время, наполненное смыслом. И потому так велико значение памяти. Тот, чья память хранит больше воспоминаний, полнее использует время.
Более того, раби Нахман объясняет, что время неоднородно. На каждом уровне действительности течет свое время. По мере восхождения по лестнице миров оно как бы съеживается и на самом верху превращается в точку, граничащую с Ничто. Все старцы, упоминаемые в рассказе, — праведники разных уровней. Раби Нахман сам свидетельствует, что слова первого старца имеют прямую параллель в Иерусалимском Талмуде (там речь идет о мудреце Шмуэле). Все это нужно лишь для того, чтобы подчеркнуть высокий уровень слепого нищего.
Первый старец говорит, что корни его памяти так глубоки, что он помнит миг своего рождения, помнит, как ему перерезали пуповину. Но память других старцев еще глубже и сокровенней, хотя дни их в физическом мире не достигли продолжительности дней первого старца. Они помнят то, что предшествовало их рождению: так, например, один из них запомнил огонь светильника. Эта поэтическая аллегория заимствована из Талмуда: пока плод созревает во чреве матери, над головой его горит светильник и ангел учит его Торе. Воспоминания других старцев проникают еще глубже: до момента зарождения плода и даже до момента образования семени. Некоторые старцы помнят начальный уровень человеческой души, помнят дух, ее более высокий уровень, помнят даже наивысший уровень души. Однако нищий, обладающий совершенной полнотой памяти, помнит то, что предшествовало душе. Он помнит Ничто. Иными словами, он способен связать свою жизнь с Б-жественным Ничто, откуда излучается душа в ее начале и где начало и конец, источник, цель и смысл всего сущего. Великий Орел — ангел, называемый в Кабале также «Князем мира», в тайных текстах он именуется еще «Дитя», и это о нем сказано: «Дитя я был и также старец» (см. об этом подробней во вступлении к «Зоhару», а также в «Ликутей-Маhаран» о Великом Орле). Раби Нахман видит в нем синтез юности и старости в единое качество. Князь мира возвещает душам о том, что пришла пора воскресения из мертвых. Корабли-тела отстроены заново. Однако Великий Орел и слепой нищий в сущности не нуждаются в телесном воскресении. В каком-то смысле они находятся по ту сторону мировых событий, ибо оба достигли изначального Ничто, где понятие времени утрачивает какое бы то ни было содержание, и потому одна и та же личность соединяет древнейшего старца и младенца, еще не начавшего существовать (см. «Ликутей-Маhаран», 61, о Машиахе, чье имя предшествовало миру, но который младше всего и всех).
Рассказ глухого нищего
На второй день свадебного пира является второй нищий, глухой. Его образ напоминает о праотце Авраhаме, жизнь которого была исполнена благом, как о том несколько раз сказано в Пятикнижии: «…Б-г благословил Авраhама во всем» («Брейшит», 24:1). Другой мидраш относит слова Всевышнего пророку «И кто… глух, как не вестник Мой, посланный Мною?» (Йешаягу, 42:19) к Авраhаму, олицетворяющему милосердие, несущему в мир благословение добра и счастья. Второй нищий объясняет свою глухоту тем, что его ухо не воспринимает тревоги и треволнения мира, ибо он выше мирских беспокойств и проблем. Жизнь его полна, она исполнена совершенного блага, и в ней нет места мирской суетности. Раби Нахман поясняет, что счастье этого мира ущербное счастье, и возгласы, слышные в нем, свидетельствуют об этом (как вопли обделенных, так и радостные восклицания тех, кто достиг минутного удовлетворения преходящих желаний). Совершенный человек, живущий полной и истинно счастливой жизнью, исполненной добра, должен быть глух к этому миру. Его не огорчают надуманные проблемы и не волнуют случайные удачи. Что такое подлинно благая жизнь, глухой нищий поясняет с помощью вставного рассказа, в котором доказывает различным людям, наслаждающимся своей участью, что их счастье, обретенное каждым на собственном пути, — ущербное и несовершенное.
Сад, находящийся в некой стране, есть совокупность человеческих душ. Так эту аллегорию объясняет в своих книгах сам раби Нахман. Понятно, что все цвета и ароматы представлены в этом саду. Садовник, приставленный к саду, праведник своего поколения, который открыто и в тайне заботится о здоровье душ человеческих (об этом подробно см. «Ликутей-Маhаран», 65, о саде и садовнике). Пока садовник трудится в саду, жизнь в нем течет благополучно. Но стоит садовнику исчезнуть — и некому вести души достойным путем, сад начинает разрушаться. Правда, люди могли бы продолжать нормальную естественную жизнь и без садовника. Но на них обрушивается жестокий царь: злое начало. Злое начало, Сатан, не в силах уничтожить сад и прервать течение жизни в стране, но ухитряется извратить пути человеческие, направив их в сторону зла. Поселившись в душе, зло отравляет человеку существование, лишает его жизнь вкуса, оскверняет все ароматы и обедняет краски. Богачи, накопившие огромное состояние (материальное или духовное) и наслаждающиеся им, не могут противостоять атакам злого начала. Ибо блаженство, которым они наслаждаются, — не совершенное и истинное благо, а всего лишь временное забвение горестей этого мира.
Жители страны с испорченным вкусом к жизни надеются, что богачи из страны всеобщего блаженства придут к ним на помощь. Ведь среди тех есть люди духа, великие мудрецы и знатоки Торы, в том числе, как полагают жители страны с испорченным вкусом к жизни, скрывающийся там пропавший садовник, истинный праведник. Однако богатство это, как уже говорилось, не является внутренним. И потому, столкнувшись с силами зла, богачи терпят поражение. Они ничем не могут помочь стране с испорченным вкусом к жизни. Более того при приближении к ней зло поселяется в их собственных душах.
Лишь поддержка совершенного человека, глухого нищего, который поделился со спутниками хлебом и водой (ср. обращение Мудрости в «Мишлей»: «Придите, ешьте хлеб мой…»; 9:5), уберегла их от скатывания к греху. Лишь он один оказался способен понять, в чем состоят изъяны человеческой натуры и исправить их. Глухой отправляется исследовать источник зла в той стране и находит (см. историю «Скромный царь»), что сквернословие и похабщина, бьющие мутными потоками из уст чуть ли не каждого, вещь куда более серьезная, чем могли бы предположить жители страны. Вообще говоря, именно уличные разговоры нагляднее всего демонстрируют, чем живут люди в данном месте. В Талмуде сказано, что сквернословие оскверняет уста и придает всему, что в них входит, привкус скверны. Скверна становится частью самого человека, и ее зловоние заглушает истинный вкус всего, с чем он соприкасается. И теперь, чтобы обострить притупившиеся чувства, человеку приходится прибегать к допингу, который он находит в разврате. Так к словоблудию прибавляется настоящий блуд, зловоние которого заглушает все запахи (по мнению раби Нахмана, запах связан с духовной сущностью и внутренним содержанием вещи). Но вот пали все запреты, все стало дозволено, и оказывается, что подстегиваемые развратом чувства огрубели еще больше, так что мало-мальски утонченное переживание стало этим людям недоступно (см. об этом подробно в Талмуде, «Сота» , 48,49).
В то же время коррупция, ставшая нормой, привела к тому, что — как сказано в Пятикнижии — «Взятка ослепляет мудрых» — у жителей страны мутится в глазах. Мздоимство извращает человеческие отношения, окутывает все густым слоем лжи, за которой не различить истинного положения вещей.
Такая ситуация, разумеется, сложилась по вине жестокого захватчика, злого начала, Сатана. Это его козни всему причиной, это его слуги склоняют людей ко злу. И потому, если жители страны найдут в себе силы не слушать подстрекателей, они сумеют очиститься и вернуться на истинный путь, вновь обретут вкус к жизни и ощутят полноту существования. Жители страны смогут разоблачить слуг зла, если осознают, в чем корни их несчастий. Они спрашивают об истоках своих страстей и пороков: действительно ли те из числа жителей страны? Не чуждые ли это пришельцы? И так, за шагом шаг, они выявляют слуг злого захватчика и изгоняют их из себя. И когда вся страна очищена от соблазнителей и подстрекателей, образ мыслей ее жителей изменяется.
Весьма характерно, что когда жители страны хотя бы отчасти раскаиваются, их глаза раскрываются и они видят вещи в истинном свете. Оказывается, садовник никуда не исчезал. Все это время он находился среди них, но они считали его безумцем, как сказано: «Пришли дни расплаты, пришли дни воздаяния: узнают израильтяне, глупец ли этот пророк, безумец ли муж вдохновенный…» (`Гошеа, 9:7). Лишь после духовного прозрения люди увидели, что «…был пророк среди них» (Йехезкель, 2:5 и далее). И после того, как вновь обретен садовник — праведник и вождь своего поколения, — исправление можно считать свершившимся.
Глухой нищий, совершенный человек, благодаря этому способен указать путь к благу другим людям, помочь им обрести полноту существования и счастье.
Рассказ косноязычного нищего
Третий день свадебного пира — день нищего-заики. По этому внешнему признаку (а также по внутренним качествам, которые раскрываются в рассказе) можно узнать Моше-рабейну.
Притча о сердце и источнике, рассказанная косноязычным нищим, — самая известная из притч раби Нахмана. Это одна из самых драгоценных жемчужин в мировой мистической литературе. В исключительно поэтичной форме, с помощью нескольких простых и выразительных метафор раби Нахман раскрывает целый мир мысли.
Моше-рабейну был, как известно, «тяжелоуст и косноязычен» («Шмот», 4:10). «Зоhар» истолковывает эти его качества как свидетельства превосходства и совершенства: «Почтен устами — в Торе Устной; почтен языком — в Торе Письменной» (в оригинале игра слов: «тяжел» и «почтен» на иврите омонимы. — Прим. пер.). Моше вознесен выше всех людей, выше даже внешних проявлений Торы и мудрости. Речь его столь возвышенна, что мир не в состоянии разом вместить слова Моше, а лишь понемногу, обрывками, потому и кажется, что тот говорит, заикаясь. Можно сказать, что совершенная речь относится к абсолютной Б-жественной истине, тогда как всякая другая речь обладает лишь относительной истинностью (см. Рамбам, «Яд хазака», гл. 1). И потому совершенный человек, устремленный к высшей истине, не может говорить как обычные люди. Его связь с внешним миром отрывочна, но слова его — Тора Моше, Святое Писание — содержат всю сокровенную мудрость мира. Ибо Тора и есть тот внутренний план мироздания, в соответствии с которым сотворен мир. В ней заключен также источник, дающий миру силы существовать, как сказано: «Г-сподь создал меня в начале пути Своего, прежде всех созданий Своих, искони» («Мишлей», 8:22. См. также раздел «Брейшит» в «Брейшит раба».). Именно об этом в поэтической, символической форме повествует рассказ косноязычного нищего.
На этом фоне особенно рельефно выделяется тема Человека Истинной Доброты. Рассказ о нем пытается связать мир в его наиболее материальной, наглядной ипостаси с самым что ни на есть отвлеченным и абстрактным. Мудрость косноязычного нищего проистекает из запредельных высот. Однако ее проявление и воплощение (например, в Торе) происходит самым наглядным и материальным образом, а главный смысл как раз и заключается в том, чтобы навести мосты между высшей действительностью и материальным миром.
Последний мудрец, чья мудрость полнее всех, хвалится тем, что она подобна дню (идиоматическое выражение, существующее на идиш). Он объясняет смысл этого уподобления так: шесть дней творения включают в себя всю реальность сотворенного мира, и внутреннее содержание речений, с помощью которых он создан, есть также содержание всего сущего в нем. Мудрецы, открывающие закономерности этого мира, достигают понимания лишь отдельных фрагментов в мозаике мироздания, внутри огромной сферы целого дня творения например, третьего дня, когда были созданы растения, и т.п. Мудрец, чья мудрость подобна целому дню, обнимает ею день творения целиком, со всем комплексом явлений, связанных с ним.
Нищий-заика спрашивает величайшего среди мудрецов: какому из дней творения подобна твоя мудрость? И вот этот удивительный мудрец, чья мудрость подобна любому из дней творения, ибо она не увязает в частностях, а охватывает и постигает целиком всю действительность во всех ее проявлениях, связанных с каждым из шести дней творения, признает, что тот, кто задал ему подобный вопрос, превосходит мудростью даже его. Раби Нахман задается вопросом: почему это так? И для того, чтобы дать ответ, рассказывает целую историю. В ней, хотя и не в явном виде, содержится ответ.
Этот ответ связан с общей концепцией времени. Время измеряется единицами равной протяженности, и на первый взгляд представляется, что и ценность времени, заключенного в каждой из них, также равна всем остальным. Однако с точки зрения лурианской кабалы, которой придерживается раби Нахман, это совершенно не так. Сущности фундаментальных единиц времени и их элементов различны. Каждая из единиц времени наделена особой сущностью, уникальной и неповторимой. Ни один час не похож на другой.
Косноязычный нищий знает, что дни отличаются друг от друга. Различны не только шесть дней творения, но и каждый день и час, протекший с тех пор, неповторим. И именно в этом понимании сущности времени и его уникальной неповторимости заключается превосходство нищего над мудрецом, охватывающим своей мудростью один день. Мудрость нищего постигает сам поток времени, в котором источник всего сущего, источник всякого бытия и знания, всего, существующего во времени.
В рассказе косноязычного нищего раби Нахман использует в основном образы, почерпнутые из книги «Теhилим», особенно из шестьдесят первого псалма. Две горы, стоящие на двух краях земли, высятся в мире человеческих переживаний, как сказано: «С края земли к Тебе взываю…» (61:3). На одном краю находится сердце — это сердце мира, символ Шхины, она же Кнесет Исраэль, сфира Малхут. Шхина есть Б-жественный свет, дарующий миру жизненность. Этот свет разливается изнутри, и потому он назван сердцем всего мира.
Это сердце — мир, который суть жизни и сокровенное «я» всей действительности. Оно пленено и очаровано (глагол «пленить» в значении привлечь любовь, очаровать на иврите образован от того же корня, что «сердце». — Прим. пер.), как сказано: «Пленила ты сердце мое, сестричка моя, невеста, пленила ты сердце мое одним взглядом глаз твоих…» («Шир hа-ширим» — «Песнь песней»; 4:9). Мудрецы истолковали тайну этого стиха так: невеста, т.е. Шхина, названа «сердцем». А раби Нахман понимает это так, что сердце находится во всем, в каждой частице «невесты», так что даже внешние, самые грубые покровы сердца охвачены любовью. Кстати, это напоминает восхваление Кнесет Исраэль, общности всего Израиля: даже самые пустые члены этой общности полны заповедей; даже тот, кого можно уподобить ногтю на большом пальце ноги, т.е. самой омертвелой и наименее одушевленной ткани (ср. со сказанным об этом в «Тании») — даже тот больше пленен святостью и охвачен влечением к ней, чем любой из тех, кто не принадлежит к этой общности.
На другом краю — бесконечно удаленном от сердца — бьет источник, символизирующий трансцендентную сущность Б-жественного. В Кабале источник служит постоянным символом сфиры Хохма (мудрость). Он — «среднее арифметическое» от сложения бытия и Ничто.
Сердце мира, Шхина, тоскует о Первоисточнике и Первопричине всего и стремится воссоединиться с ним, как сказано: «Вопиет к Г-споду сердце их…» («Эйха» , 2:18). С одной стороны, сердце страдает от солнечных лучей — от жара полыхающего страстями мира (ср. с устойчивым сочетанием «под солнцем» в книге «Коhелет» ). Мирские страсти и вожделения иссушают главную страсть сердца и подрывают его силы. С другой стороны, сердце изнемогает от любви к Первоисточнику.
Большая птица, осеняющая сердце своими крылами и защищающая его от палящих солнечных лучей, символизирует милосердие Г-спода, время от времени осеняющее мир. Так была дарована Тора со всеми ее заповедями, чье назначение — защитить мир от жара, испепеляющего его. Наиболее наглядно аллегория «большой птицы» представлена в изображениях крувим, простирающих крылья над Ковчегом Завета в Святая святых (ср. с «Ликутей-hалахот» раби Натана). В псалме также есть краткое упоминание того же: «…укроюсь под сенью крыл Твоих» (61:5). Приходит на память также стихотворение раби Шломо ибн Гвироля, где есть такие слова:
«Тебя бегу я и Тебе молюсь,
От жара Твоего под сень Твою стремлюсь».
Несмотря на великое желание, сердце не может соединиться с Источником, ибо их разделяет бесконечная пропасть, заложенная в самой сути сотворенного мира. Сердце должно желать и стремиться из своего бесконечного далека, ибо лишь вдали от Источника оно способно существовать и жаждать слияния с ним, как сказано: «Издалека являлся мне Г-сподь…» (Ирмеяhу, 31:2). Если сердце попытается приблизиться, оно потеряет связь с Источником, ибо путь от сотворенного мира к бесконечности пролегает через бездну Ничто, и мост над ней навести невозможно (см. «Ликутей-Маhаран», «И пришел к фараону…»). И потому сердцу приходится удовлетворяться постоянным стремлением и тоской, поскольку всякая попытка приблизиться чревата расторжением связи как с Бесконечным, окружающим мироздание, так и с Б-жественным в самом мире. И тогда сотворенный мир будет разрушен.
Связь между миром (самым сердцем его) и Творцом сверхсложна. Она состоит из непрекращающихся импульсов жизни, напоминающих метания зверя в клетке. Это и есть порывы сердца к Источнику, хотя их смысл есть полное самоуничижение мира и возвращение к той действительности, которая является чистой волей Творца. Источник — это источник жизни всего мира. Для него не существует времени, он по ту сторону ограниченной реальности мира и потому находится за пределами времени. Связь между ним и миром, таким образом, имеет парадоксальный характер. Эта связь проистекает из того, что мир как будто возвращает эманацию жизни назад, ее первоисточнику. Как написано в кабалистических книгах, первое в ряду сотворенных это бесконечное и неудержимое добро или милосердие Творца. Однако продолжение творения зависит от непрекращающегося потока жизни, возвышаемой до более высокого уровня. Жизнь возвращается к своему Источнику, который пребывает за пределами порожденного им времени и пробуждает в нем желание продолжать изливаться.
Мысль о том, что добрыми делами, освящающими этот мир, раздумьями, речью, соблюдением заповедей поддерживается его связь с высшей духовностью, дающей ему жизненные силы и раскрывающей в нем присутствие Всевышнего, — это одна из фундаментальных идей Кабалы, которая достаточно ясно и недвусмысленно выражена также в древних мидрашах. Кнесет Исраэль названа «подруга Моя», т.е. подательница пропитания, как сказано в мидраше: «Сыны Израиля дают пропитание Отцу их небесному». Еще более отчетливо эта мысль выражена в толкованиях мудрецами слов «…вы — свидетели Мои, слово Г-спода, а Я — Б-г» (Йешаягу, 43:12). Если вы свидетели Мои, Я — Б-г. Если не свидетели — Я как будто не Б-г.
Представление о времени, которое постоянно творится заново, ярко выражено в кабалистических и хасидских объяснениях смысла праздника Рош hа-шана. Рош hа-шана — источник жизни каждого года. «Пробуждение снизу» (из нашего мира) вызывает ответное «пробуждение сверху», и лишь тогда Всевышний обновляет мир, творя его заново. Этот мотив — главный в кабалистических и хасидских комментариях к молитвам Рош hа-шана.
Однако что же сердце мира способно возвратить Творцу? Какие искры святости и жизни? Это истинно милосердные поступки, искры подлинной святости, рассеянные в изгнании, увязшие в косной материальности мира. Тора учит тому, как возвратить мир и все сущее в нем к первоисточнику. Мудрость Торы, ее сокровенная тайна — в собирании искр святости. Тора — это связь, свидетельство союза между Б-гом и миром, ибо сказано: «…как нерушим союз Мой с днем и с ночью, как не отменим закон, который Я установил для неба и земли, так не отвергну Я потомство Яакова и раба Моего Давида…» (Ирмеяhу, 33:25, 26). И этот вечно обновляющийся союз есть вечно обновляющееся каждый день и час, каждое мгновение — творение мира. И потому косноязычный нищий — Моше-рабейну, человек Торы — собирает в мире искры святости и приносит их Человеку Истинной Доброты, который воистину велик, ибо это и есть Всевышний, как сказано: «…ибо Он желает добра» (Миха, 7:18). Мы находим такое сочетание при описании качеств Всевышнего в «тринадцати атрибутах милосердия», как сказано: «…могучий, милостивый и милосердный…» («Шмот», 34:6) и во многих других местах. Человек Истинной Доброты принимает дары мира и его благосклонность, а в ответ снова изливает в мир Свое благоволение и добро. Источник продолжает бить, и действительность получает продолжение.
Так ежечасно продолжается сотворение мира. И потому в глубинах Торы, в ее рассказах и поучениях зашифрована сущность вещей, не открываемая всякому, а в песнях и хвалах Всевышнему — вся глубина мудрости сотворения, такой, какой она была в своем Источнике.
Рассказ кривошеего нищего
Четвертый день свадебного пира ознаменован приходом кривошеего нищего. Его внутренний облик напоминает Аhарона-первосвященника. В мидрашах и Кабале Аhарона называют «сватом Шхины». Его миссия — приближение сынов Израиля к Отцу их небесному. Нищий выглядит искривленным, скрюченным, однако изначально ему присуща абсолютная прямота. Свою шею он искривил, чтобы не впускать в себя суету мира с его нечистым дыханием и крикливой разноголосицей. Но горло самого нищего способно издавать звуки поразительной красоты и силы. Его миссия — восстанавливать в мире утраченную связь, подобно тому, как это делал в народе Израиля Аhарон, примирявший поссорившихся друзей и супругов.
Музыка — это прежде всего гармония, гармоничные сочетания звуков. Творцы музыки — и в узком, и в широком значении этого слова — умеют сплетать звуки воедино и действительно творить красоту. Однако их произведения не способны излечить мир от печали. Только совершенный человек может расположить сущности в том порядке, который необходим для достижения истинной гармонии в мире.
И здесь появляется рассказ о двух странах, удаленных друг от друга на огромное расстояние (это расстояние от неба до земли). В обеих царит великая и непонятная грусть.
Когда приходит ночь и обостряется восприятие, все начинают ощущать невыносимую печаль, рыдают и что-то оплакивают, не понимая толком, что именно (ср. высказывания из Талмуда: «С тем, кто плачет ночью, плачут звезды и созвездия», «С тем, кто плачет ночью, плачет и слышащий его»; «Санhедрин» , 104б).
Даже творцы мелодий, которым казалось, что они сумеют обратить рыдания в музыку, были поражены великой печалью и рыдали вместе со всеми. Неудача творцов свидетельствует, как и в других подобных историях раби Нахмана, о несовершенстве их музыки. Она неспособна устоять против влияний извне, и в конце концов действительность побеждает ее. Только кривошеий нищий наделен собственной творческой силой, которая позволяет ему возвыситься над внешними влияниями.
Нищий может также объяснить причину печали — ее причиняет разлука двух птиц. В повествовании усиленно используется мотив крувим, находившихся в Храме. Два окрыленных крува (по этой причине они названы «птицами») символизируют взаимоотношения Всевышнего и Кнесет Исраэль (об этом см., напр., в Талмуде, «Йома» ). «Зоhар» также прибегает к этому символу. Вспомним, что чертог, в котором пребывает душа Машиаха в высших мирах, назван в Кабале «гнездом птицы» (см. об этом подр. в «Ликутей-Маhаран», 3)
Пока стоял Храм, две птицы — единственная в мире пара оставались неразлучными и были счастливы. Однако после его разрушения Шхина отправилась в изгнание, и с тех пор обе птицы постоянно ищут друг друга, но не могут отыскать пути. Их тоска усиливается к ночи, когда на мир нисходит помрачение, и тогда они начинают рыдать, оплакивая разрушение.
Во многих источниках рассказывается о том, как с наступлением ночи раздается рыдание Всевышнего, который оплакивает изгнание своих сынов (см. «Брахот», 3:2). Сами изгнанники, народ Израиля, также оплакивают по ночам свою участь. Этот плач послужил источником церемонии тикун хацот (полуночной молитвы), как сказано: «Плачет, плачет она по ночам, и слезы ее на щеках у нее» («Эйха», 1:2). В полночь праведники и святые пробуждаются и садятся на землю оплакивать несчастье мира. Понятно, что жители страны не понимают причины печали, но они чувствуют это несчастье и скорбят, сами не зная отчего. Днем же там царит радость, ибо все птицы (в Кабале они всегда символизируют души, пребывающие в райском саду) заняты Торой и заповедями, чтобы порадовать сердце разлученной четы, не находящей своего счастья. Единственный способ возвратить его разлученным — снова сблизить их. Но дистанция между ними действительно огромна, и лишь тот, кто сумеет сделать так, чтобы они услышали голос тоски друг друга, сможет привести в мир Избавление.
Именно такова миссия кривошеего нищего. Он сумеет воссоединить разлученных, если приблизит сынов Израиля к Отцу их небесному. В этом заключается внутренняя задача того уровня, на котором находится Аhарон, «сват Шхины». Такая же задача отчасти стоит перед праведным священником, перед Элияhу hа-Нави, который несколько иначе воплощает тот же образ. Элияhу не только предвестник Геулы, он должен прежде «обратить сердца отцов к сыновьям и сердца сыновей — к отцам», т.е. водворить мир и гармонию в человеческие отношения (о миссии священника см. Малахи, гл. 3). Благодаря своей способности вносить в мир гармонию кривошеий нищий действительно обладает самым совершенным голосом, приводящим к наивысшему совершенству. Примечательно, что в его рассказе (как и в рассказе шестого дня) нищий не достигает успеха в великом испытании: он не в состоянии воссоединить пару. Нищий, правда, демонстрирует великое искусство издавать любые звуки и направлять их куда угодно — но этим лишь подчеркивается, что он не может решить проблему, пока не пришло подходящее время. Это со всей очевидностью явствует из контекста, воссоединение разлученной четы означает конечное Избавление, но ни один из нищих не в состоянии добиться этого, пока не настало время. Все они должны ждать, когда явится человек, способный собрать их силы воедино.
Рассказ горбатого нищего
На пятый день свадебных торжеств приходит горбатый нищий. Ряд внешних и внутренних признаков позволяют различить в нем черты праотца Яакова. Он выглядит горбатым потому, что не в состоянии нести груз даже самого себя, но то, что представляется физическим увечьем, на самом деле — внутренний надлом. Однако, как уже не раз говорилось, именно увечье символизирует изначальное совершенство его обладателя. Горбатый нищий воплощает во всей полноте способность «малого вмещать в себе великое», иными словами, способность чего-то ограниченного, даже в высшей степени ограниченного, воспринимать беспредельное. Подобный уровень свидетельствует о полной власти над действительностью, ибо способность горбатого нищего кажется сверхъестественной и в самом деле является чудом.
В споре обладателей этого качества представлены многие примеры подобного чуда, раскрывающие его суть. Человек, хвастающийся тем, что его мозг вмещает дела и проблемы несметного множества людей, осмеян мудрецами. Ведь в данном случае имеет место всего лишь перевод реальности из одного состояния в другое, более концентрированное, и в этом нет настоящей власти над сущностью вещей. Так например, выдающемуся политику известны несметное множество людей и фактов, однако это не создает ничего нового и свидетельствует лишь о цепкой памяти. Такой человеческий тип подвергнут раби Нахманом жестокому осмеянию: малый человечишко гордится тем, что пропустил через свой кишечник целую гору нечистот. Ему подобен всякий, чьи знания служат для того, чтобы производить впечатление на читателей, слушателей, избирателей. Информация, воспринятая и переработанная без того, чтобы привести к качественным изменениям, уподоблена этой горе.
Сами же мудрецы в своих рассказах дают понять, что в той или иной мере обладают способностью вмещать великое в малое. Так, например, говорится о саде, чья территория недостаточна, чтобы вместить все созревшие в нем плоды. Это аллегория человека и плодов его труда — молитв и добрых дел. Иными словами, жизнь человека оценивается по ее результатам, которые бывают гораздо более весомыми, чем можно было бы ожидать. Так же и сад, собирающий вельмож: это Пардес, сад тайной мудрости Торы, в котором умещается куда больше, чем может показаться со стороны.
Секретарь царя — это праведник, умеющий понять других людей и молиться о них. Его молитва должна включать все, свойственное человеку: внутренние противоречия, сомнения, терзания — и при этом оставаться осмысленной, ясной. Сродни этому сила молчания, которое обретает смысл, служа ответом на бесчисленные обвинения. И сила этого мудрого молчания такова, что изменяет характер обвинений, превращая их в нечто иное… А выше всех — поводырь лунного диска. Луна символизирует сфиру Малхут и Шхину в изгнании. У луны нет ничего своего, и поводырь ее — это пастырь сынов изгнания, праведник своего поколения, провожатый слепого великана, ведущий его дорогой истины. Его деяния вмещают всю силу мира. Однако горбатый нищий превосходит даже поводыря лунного диска, ибо через него проходит граница бытия и Ничто, сущего и запредельного существованию.
И здесь начинается рассказ о дереве. Оно довольно подробно описано в Книге Даниэля (4:7-13). Это дерево — центр сотворенного мира. У каждого создания есть на нем место, в котором оно пребывает совершенным, — там находится фокус его жизненности. И вот люди начинают выяснять, действительно ли существует такое дерево и где его искать. Речь идет о «древе жизни», к которому тянется все живое. Это дерево, источник всякой жизненности, упомянуто под своим именем в предисловии к молитвам «Зоhара». Там же сказано, что источник, поящий это дерево, — Сам Всевышний. И поскольку люди, о которых идет речь, ищут истинное содержание, они приходят к выводу, что в самом деле можно отыскать центр мира — точку, где все пребывает в неразрывном единстве. Найти эту точку страстно мечтают многие, но мудрец поясняет, что это не просто некоторый пункт бытия, которого можно достичь ценой определенных усилий. Расположение дерева чрезвычайно важно: ведь точка местонахождения «общего знаменателя» мира имеет собственный смысл. «Древо жизни» — это дерево сущностей. Вера, трепет пред Б-гом и смирение — вот три опоры этого дерева, и из них оно черпает существование. А истина — это ось, объединяющая бытие. Это дерево невозможно отыскать просто так, ибо оно может быть обнаружено лишь теми, кто отождествит себя с «древом жизни», преисполнится его качествами. И вот люди, ищущие смысл собственного существования, решают сохранить свою общность ведь все их поиски в конечном счете устремлены к центру того единства, в котором все пребывает совместно. Они решают исправиться — так, чтобы каждый был достоин дерева. Но когда люди удостаиваются исправления своих качеств, улаживается и конфликт между ними (который кажется теоретическим спором только на первый взгляд). Ведь причина конфликта — ложь, заблуждения или иные несовершенства души. Когда же подобные препоны устранены, мысль быстро достигает полноты и ясности понимания. И вот, придя к согласию относительно того, где следует искать дерево, люди действительно находят его на избранном пути. Они убеждаются, что перед ними в самом деле центр, в котором сходятся в единый фокус все нити жизни, все точки бытия.
Однако этот центр бытия находится за его пределами. Источник жизненности, оживляющий мир (он перекликается с источником в рассказе о сердце мира), оказывается вне этого мира, и внутри бытия его невозможно обрести. «Древо жизни» растет за оградой жизни.
Это объяснимо. Жизнь полна противоречий, и внутри нее не может сойтись все сотворенное. Точка подобной встречи непостижима: ведь в ней должно ужиться несовместимое и примириться враждебное. Такая встреча возможна лишь в бесконечном, где стираются границы и исчезают противоречия, за пределами пространства и времени, вне существования, по ту сторону бытия — там, где его Источник. Чтобы достичь этого Источника, недостаточно веры и знания истины. Нужно еще то совершенство, которым обладает горбатый нищий: способность преодолевать метафизическую границу бытия и Ничто. Это и есть, в сущности, способность малого вмещать великое во всей ее полноте. Ее обладатель достиг такого уровня, который позволяет ему одновременно пребывать там и здесь, в мире и в вечности. Он вмещает в себя все мироздание, законам которого неподвластен.
В мозаике повествования образ праотца Яакова символизирует мидат-эмет («свойство истины») и средний из путей, подобный среднему засову в стене переносного Святилища, о котором сказано: «Средний засов должен проходить сквозь все балки внутри стены из конца в конец» («Шмот», 26:28). Тайный смысл этих слов воплотился в Яакове, все свойства которого простираются от одной крайности до другой — от сугубо материального до духовности высшего порядка. Яаков не только несет на себе груз ответственности за свою семью и ее имущество, но в качестве прародителя еврейского народа прокладывает путь своим потомкам из человеческой, материальной сферы к запредельному.
Рассказ безрукого нищего
Шестой день свадебного пира — день безрукого нищего. Образ этого пастыря восходит к Йосефу. (Ср. благословение, которое Яаков дал Йосефу: «Досаждали ему и стреляли в него, и враждовали с ним стрельцы. Но тверд остался лук его, и крепкими — мышцы рук его, поддержанные Владыкой Яакова. Оттого пастырем стал и твердыней Израиля» («Брейшит», 49:23, 24). Существует большое количество комментариев и мидрашей, основанных на этих стихах. Йосеф в первоисточниках назван «праведным». Здесь также идет речь о праведнике, главным образом, о праведном вожде. Праведник — это человек, наделенный полнотой сил, которые он умеет применять в этом мире. Он способен избавить царскую дочь (Шхину) от мучений, освободить мир от страданий и скорби. Речь идет о высших силах, о четырех аспектах «силы рук», о могуществе истинного праведника (ср. с тем, что сказано о руках Моше в войне с Амалеком; «Шмот», 17:11, 12). Вот эти силы: способность поражать злодея выпущенной им же стрелой, освящение благодеяний, посвящение в мудрецы и понимание мелодий. Мощь, которой хвалятся праведники, есть способность вмешиваться в естественный ход вещей и изменять его.
Тот, кто гордится умением возвращать выпущенные стрелы, говорит о раскаянии, ибо сила раскаяния такова, что способна аннулировать совершенные поступки. Образ стрелы, выпущенной из лука, с максимальной наглядностью иллюстрирует необратимость событий, которую преодолевает сила раскаяния. Великий праведник умеет не только останавливать на лету отравленные стрелы греха, но и извлекать их оттуда, куда они уже вонзились, причем так, что не остается следов. Десять видов стрел олицетворяют десять сфирот. Подобно десяти уровням святости существуют десять степеней скверны. Человек, гордящийся своей мощью, может, раскаявшись, победить в себе только одну из них. Лишь совершенный праведник способен справиться со всеми десятью.
Другой аспект могущества праведника — подаяние, цдака. Понятно, что многие оказывают помощь нуждающимся. Однако раби Нахман попытался объяснить роль праведника, принимающего подаяние, когда актом милосердия оказывается не даяние, а получение. Принимая подаяние от своих приверженцев, человек, по сути, отдает им то, что получает от них. Отношения получающего с дающими подобны отношениям субботы — источника благословения — с будними днями. Хотя шесть дней труда подготавливают все необходимое для празднования субботы, именно она с ее святостью наполняет смыслом их существование и тем поддерживает его, поскольку будни освящаются служением субботе. Равным образом и тот, кто дает подаяние праведнику, тем самым наполняет смыслом свой труд и освящает будничные занятия. И потому получение в действительности оказывается даянием (доказательство этого см. в «Ликутей-Маhаран», 59) — этим объясняются, в частности, просьбы об «искуплении души», которые хасиды присоединяют к символическим суммам, посылаемым цадику.
Другим достоинством праведника является его способность служить источником мудрости и посвящать в мудрецы других. Это посвящение восходит к тому, которым Моше удостоил Йеhошуа бин Нуна. Оно означает передачу от учителя к ученику ключей от врат мудрости вместе с умением черпать из ее глубинных источников и вести за собой других. Праведник содержит в себе меру мудрости, которую передает своим ученикам и ученикам учеников. В «Зоhаре» и других кабалистических книгах умение нащупать пульс олицетворяет способность цадика читать в сердцах, понимать, что творится в душе другого человека. Это и есть высшая мудрость, и десять видов пульса соответствуют десяти сфирот десяти ее уровням. Лишь совершенный праведник обладает абсолютной мудростью, и ему открыты десять видов пульса.
Еще один аспект могущества цадика — власть над злыми побуждениями и страстями. Буря — это дух зла, который служит постоянным символом клипот оболочек скверны, слоев зла, облепляющего добро. Праведник умеет извлекать из этих оболочек сердцевину, которая, как уже не раз говорилось, суть вовсе не зло, а то добро, на котором зло паразитирует. Праведник умеет правильно отмерять добро, чтобы оно реализовалось должным образом. И действительно, когда говорится о мудрости Всевышнего, ее характеризует способность «давать духу меру» («Иов», 28:25). Дух зла недаром уподоблен безудержной, всесокрушающей стихии бури, которая является злом именно из-за своей необузданности, неуправляемости. Что отличает дикое завывание бури от гармоничного звучания музыки? Только сила проявления. Она одна превращает дух разрушения в дыхание музыки. Таков секрет мелодии, известной праведнику. Десять мелодий соответствуют десяти сфирот. Только совершенному праведнику известны все мелодии, усмиряющие зло (см. об этом подробней в «Ликутей-Маhаран», 53).
Только абсолютный праведник, в совершенстве владеющий всеми четырьмя видами сил, может излечить царскую дочь, зарубцевать раны мира, сшить разорванную ткань существования, душой которого является царская дочь. Здесь мы видим один из вариантов истории о пропавшей царевне. Царь, вожделеющий к ней, — это злодей, повелитель злых сил. Он стремится к святости, как клоп к человеку, чтобы насосаться крови, от которой раздувается зло, паразитирующее на изобилии даруемого миру блага, как сказано: «…у входа грех лежит, и влечет он тебя к себе…» («Брейшит», 4:7). С помощью хитроумных уловок злу удается поймать в свои сети царскую дочь.
В кабалистической литературе много говорится о том, что именно в подобном успехе зла — залог его окончательного падения. Правда, до поры до времени зло господствует над добром, однако это господство чревато для него гибельными последствиями: рано или поздно добро сбросит оковы зла и сокрушит его, как сказано: «…властвует человек над человеком во вред самому себе» («Коhелет», 8:9). Этот стих часто цитируют кабалистические источники. Власть скверны над святостью, о которой идет речь, не безысходна. Зло действительно черпает из святости жизненные силы, но они не идут ему впрок. С каждым глотком зло становится слабее и в конце концов будет окончательно уничтожено.
Владыка злых сил видит вещий сон о том, что соблазненная им царевна убьет его. Эта ситуация очень напоминает исход из Египта. Фараон, угнетая сынов Израиля, все больше опасался их и решил уничтожить, однако в итоге сам потерпел сокрушительное поражение. Владыка зла также начинает бояться царевны, и вместе со страхом растет его ненависть к ней, поэтому и она проникается ненавистью к нему и решает бежать. На ее пути, как и на пути сынов Израиля, встает водная преграда, и так же, как и они, царевна ожидает чуда, подобного чуду «рассечения вод».
Застывшие водяные стены символизируют высшую мудрость, мудрость Торы, которая, как известно, уподоблена в еврейских источниках воде. В данном случае застывшие воды олицетворяют изначальную Б-жественную мудрость, как сказано о сотворении мира в мидраше: «Весь мир был водами внутри вод». Эти воды застыли, и в таком состоянии их поддерживает непрекращающееся чудо. Это чудо — ветер (или дух), постоянно веющий и удерживающий застывшие стенами воды (см. об этом подробнее в «Ликутей-Маhаран», «И пришел к фараону…», а также в трактате «Хагига», где говорится о мудрецах, посетивших сад тайной мудрости, Пардес. Там также содержится предупреждение тому, кто вступает в сад: «Только не говорите: Вода! Вода!» За водяные стены нет доступа никому, кроме избранных в своем поколении праведников. Правда, есть и такие, кому помогает проникнуть за застывшие стены не мудрость, а иное, еще более возвышенное качество — жертвенная преданность. И так же, как при исходе из Египта, воды удерживаются непрекращающимся чудом, как сказано: «…воды были им стеною по правую и по левую сторону» («Шмот», 14:29).
Враг преследует царскую дочь, и она в отчаянии решает броситься в воду, чтобы погибнуть, но не отдаться ему. В мире, захваченном злом, ей нет спасения, и она может рассчитывать лишь на защиту десницы, чудесным образом протянутой извне. Видя, что царевна ускользает, владыка злых сил напоследок причиняет ей самый большой вред, какой только возможен в мире: все десять стрел-грехов, смазанных десятью ядами-страстями, вонзаются в тело царевны, и она падает замертво. Но и сам царь зла гибнет, захлестнутый водами подобно фараону. О сынах Израиля рассказывает мидраш, что в Египте они пали так низко, что опустились на предпоследнюю, сорок девятую ступень скверны. Царская дочь не умерла, но яд затуманил ее сознание, она погружена в глубокий обморок. Это беспамятство изгнания, состояние духовной комы на грани смерти.
Конец истории остался нерассказанным. Праведник должен излечить Кнесет Исраэль, возвысить Шхину до Избавления, до ее полного исцеления. Для этого необходимы все четыре рода сил, параллельные четырем мирам: Ацилут (мир сияния), Брия (мир творения), Йецира (мир созидания) и Асия (мир действия) В каждом из миров существуют все десять сфирот. Четыре мира это четыре ступени святости, каждой из которых соответствует своя «сила рук», присущая праведнику. На пути к совершенной праведности тот должен сначала пробудить в себе раскаяние («возвращение выпущенной из лука стрелы»), затем подняться к высшей мудрости, лежащей за пределами действительности. Достичь ее можно лишь благодеянием, силой цдаки. Праведник должен суметь обратить порывы бури в дуновение мелодии, горькое сделать сладким, тьму — светом. Иными словами, он должен не только усмирить бурю, но и изменить ее природу. Важно отметить, что в рассказе шестого дня, как и в рассказе четвертого, отсутствует развязка: нищий не достигает конечной цели. Это соответствует реальному положению вещей в мире: царевна по-прежнему в бессознательном состоянии, Кнесет Исраэль или Шхина страдает от нанесенных злом ран, и праведник по сей день бьется над ее исцелением. Силу своей праведности безрукий нищий, чьи руки в действительности могучи, передает двум сиротам, которым понадобится этот дар. Раби Нахман заявляет о том, что не хочет завершать свою историю. Однако по некоторым его намекам можно догадаться о предполагаемом финале.
Рассказ безногого нищего
Безногий нищий должен явиться на седьмой день. Это царь Давид. О его пляске говорится в шестой главе второй книги Шмуэля. Ведь, как явствует из намека, сила этого нищего — в его пляске. Безногим же он кажется лишь в далеком от совершенства мире. Танец олицетворяет одну из сторон Геулы простую чистосердечную веру, какая была у Давида. Как сказано: «Тогда хромой поскачет, как олень» (Йешаягу, 35:6). Эта вера образует фундамент для всего последующего, для глубокой и содержательной мудрости, вырастающей из нее.
Ноги безногого нищего оставляют следы, которые названы «следами Машиаха» и предшествуют Геуле. Кабалисты и хасиды не устают говорить о последних поколениях, чье служение «ногами» (см. об этом подробно в «Тании», раздел «Игерет hа-кодеш», послание первое, а также см. о значении танца в «Ликутей-Маhаран»).
Пара детей, воспринимающая все степени совершенства от всех пастырей Израиля, должна достичь уровня восьмого дня. Это их день, день прихода Машиаха. В этот день — восьмой день праздника Сукот, который, по сути, является самостоятельным праздником, — дети избавят царского сына от его сомнений и станут правителями всей страны. Тогда цельность и совершенство вернутся в страну вместе со старым царем, и он снова воссядет на свой престол.