Великое содружество: Наука, религия и поиск смысла
Джонатан Сакс
Перевод Бориса Дынина
Введение
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Бог и поиск Смысла
Глава 1. Животное, ищущее смысл
Глава 2. При двух умах
Глава 3. Расходящиеся дороги
Глава 4. Встреча с Богом
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Почему это имеет значение
Глава 5. Чем мы рискуем
Глава 6. Человеческое достоинство
Глава 7. Политика свободы
Глава 8. Мораль
Глава 9. Взаимоотношения
Глава 10. Осмысленная жизнь
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Вера и ее проблемы
Глава 11. Дарвин
Глава 12. Проблема зла
Глава 13. Когда религия сбивается с пути
Глава 14. Почему Бог?
Эпилог: Письмо к научному атеисту
От переводчика
В 2011 профессор философии, рабби Джонатан Сакс (Jonathan Sacks) опубликовал книгу The Great Partnership. God, Science and the Search for Meaning («Великое содружество. Бог, наука и поиск смысла». – Второе издание было озаглавлено The Great Partnership. Religion, Science and the Search for Meaning). Ее перевод на иврит был опубликован в Израиле в 2013 году. Ей были посвящены дискуссии в прессе, университетах, синагогах, на телевидении. Среди них: дискуссия с редактором журнала «Новая Республика» Леоном Уисельтиром (Leon Wieseltier) в Вашингтонской Sixth and I Historic Sinagogue и дискуссия на Би-би-си с известным биологом и «апостолом» атеизма Ричардом Докинзом (Richard Dawkins).
«Сакс не интересуются доказательством существования Бога. Он вовлечен в «серьезный обмен аргументами во имя Бога», и демонстрирует, что вполне возможно для рационального человека придерживаться религиозных убеждений. Сакс надеется содействовать взаимопониманию и корректности в дискуссии о науке и религии. Реальный и опасный конфликт, полагает он, существует не между различными видами веры и неверия, но между воинственными догмами и их чемпионами всех видов… Сакс видит во взглядах, например, Сэма Харриса, для которого «сама идея религиозной терпимости является одной из основных сил, ведущих нас к пропасти», реальную угрозу цивилизации и гражданским добродетелям».
Я не знаю о каком-либо плане перевести «Великое содружество» на русский язык, и, полагая, что книга будет ценным вкладом в дискуссию о науке и религии среди российских интеллектуалов, я решил перевести ее. Прежде всего, я предлагаю читателю перевод «Введения» и первой главы: «Животное ищущее смысл». Следующие главы будут появляться постепенно, надеюсь без длительных перерывов.
Интересного чтения!
Борис Дынин
Благодарности
Я думал об этой книге на протяжении более сорока лет. Невозможно поблагодарить всех, кто помог мне на моем пути. Но, как будет ясно из самой книги, я в большом долгу перед моими учителями философии в Кембридже и Оксфорде, особенно James Altham, Roger Scruton, Jonathan Glover, the late Sir Bernard Williams and Philippa Foot, и перед теми, кто вдохновил меня стать раввином: Любавичским Ребе Менахем-Мендл Шнеерсоном, и раввином Иосифом Дов Соловейчиком, но, прежде всего, перед моим учителем и наставником в течение двенадцати лет раввином Nachum Rabinovitch, которому я обязан больше, чем могу сказать, не только за его требовательность быть тщательным в моих занятиях, но и за его интеллектуальную ясность и нравственное мужество. Иметь его своим учителем было благословением для меня.
Я обсуждал центральный тезис книги несколько лет назад в колонке Credo в The Times. Тогдашний Bishop of Durham Tom Wright, сам выдающийся автор, выразил интерес к моим заметкам и поощрил меня развить их. Когда в 2009 году Iain McGilchrist опубликовал свой фундаментальный труд The Master and His Emissary: The Divided Brain and the Making of the Western World, я убедился, что был на правильном пути. Беседы с ним были чрезвычайно полезны для меня.
Stuart Roden убедил меня, что пришло время написать эту книгу. Как всегда я был воодушевлен поддержкой лидеров моей общины, с которыми имел честь работать, особенно Dr Simon Hochhauser, Peter Sheldon, Professor Leslie Wagner and Sir Ian Gainsford. Я не могу представить себе лучших друзей, чем они. Я благодарю сотрудников моего кабинета, особенно Joanna Benarroch.
Два печальных события произошли во время работы над книгой. Умерли моя мать и Marc Weinberg, сын бывшей директрисы моего кабинета Syma Weinberg. Эта книга в некотором роде является данью их памяти.
Я благодарю моего литературного агента Louise Greenberg за ее бесконечное терпение и неустанные усилия, моего редактора Altie Karper и ее замечательных сотрудников в издательстве Schocken, моего издателя Ian Metcalfe и его сотрудников в Hodder, проявивших веру в автора, граничащую с чудом, а также Dayan Ivan Binstock и David Frei из лондонского Раввинского Суда, кто прочитали рукопись и сделали много важных замечаний. Ошибки, конечно, остаются моими собственными: «Кто усмотрит погрешности свои? От тайных [моих] очисти меня» (Пс. 19:12). И, наконец, как всегда, я хочу выразить величайшую благодарность моей жене Элейн, чья доброта придает нежность жизни в этом мире и чья вера в людей была моим вдохновением.
Джонатан Сакс
Февраль 2011 / Адар Ришон 5771
Введение
Если новые атеисты правы, вы должны быть подавлены, несчастны, потерять рассудок, чтобы верить в Бога и следовать предписаниям религии. Но мы знаем, это не так. Религия вдохновляла людей на моральное величие, освящала их любовь и помогала создавать сообщества, признававшие ценность человека и дававшие замечательные проявления сердечной доброты. Библия, прежде всего, учила о неприкосновенности жизни, о достоинстве человека, об императиве мира и о моральных обязанностях власти.
Вера в Бога и важность религиозных обрядов не означают отказ от интеллекта, подавление критического мышления или веру в шесть невозможных вещей перед завтраком. Вера не требует буквального прочтения первой главы книги Бытия. Она не требует отрицания результатов науки. Я принадлежу к религиозной традиции, в которой мы произносим благословение при встрече с великим ученым независимо от его взглядов на религию
Так что же происходит?
Дебаты о религии и науке разгорались периодически, начиная с семнадцатого столетия. Они обычно свидетельствуют о возникновении серьезного кризиса в обществе. В семнадцатом столетии он проявился в религиозных войнах, опустошивших Европу. В девятнадцатом столетии — в промышленной революции, урбанизации и влиянии новой науки, особенно Дарвина. В 1960-ых — в дебатах о «смерти Бога», в которых прозвучало эхо двух мировых войн и движения к либерализации морали.
Мы подошли к новому большому перекрестку в истории, и естественно спросить, кто должен указать нам, какую дорогу выбрать. Наука говорит как эксперт о будущем, религия как авторитет прошлого. Наука апеллирует к силе разума, религия – к высшей силе Откровения. Дебаты обычно остаются безрезультатными, и обе стороны готовятся к новым битвам.
Сегодняшние дебаты, однако, ведутся с невиданными раньше гневом и бранью. Изменилось и направление конфликта. В прошлом опасностью – и это была реальная опасность – было безбожное общество. Оно реализовалось в четырех ужасающих экспериментах в истории: во французской революции, нацистской Германии, Советском Союзе и коммунистическом Китае. Сегодня опасность исходит из союза радикальной религиозности с апокалипсической политикой, способной через террор и дезинформацию дестабилизировать целые нации и регионы. Я боюсь этого так же сильно, как боюсь безбожного тоталитаризма. Все сдержанные верующие во всех религиях согласятся со мной: сражение с радикализмом верующие и атеисты должны вести вместе.
Вместо этого новый атеизм начал необычно агрессивное нападение на религию, что угрожает религии, науке, интеллектуальной честности и вообще будущему Запада. Когда общество теряет религию, в нем возникает тенденция к саморазрушению. Оно обнаруживает, что после разрыва нитей, которые связывали его мораль с чем-то трансцендентным, в нем расцветает релятивизм, но релятивизм неспособен к защите чего-нибудь, включая самого себя. Когда общество теряет свою душу, оно стоит на пороге потери своего будущего.
Но продолжим.
В этой книге я пытаюсь показать, что мы нуждаемся и в религии и в науке; что они совместимы. Более чем совместимы! Они представляют две фундаментально важные перспективы, которые позволяют нам видеть мир в его трехмерной глубине. Творческая напряженность между религией и наукой сохраняет наш реализм, укорененный в физической действительности, но без потери нашей духовной чувствительности. Так мы остаемся людьми и храним нашу человечность.
Я собираюсь говорить о человеческом разуме и его способности совершать два совершенно разных действия. Одно разделяет вещи на их составные части и смотрит, как они образуют систему в своем взаимодействии. Другое соединяет вещи так, что они раскрываются как история, и позволяет людям объединяться, формировать отношения. Лучший пример первого — наука, второго — религия.
Наука демонтирует вещи, чтобы узнать, как они работают. Религия соединяет вещи, чтобы раскрыть их смысл. Не входя в детали неврологии, можно сказать: наука есть главным образом лево-мозговая деятельность, религия же связана с правым полушарием мозга.
Обе функции необходимы, но они резко отличны. Левый мозг хорош для сортировки и анализа вещей. Правый хорош для формирования взаимоотношений между людьми. Целые цивилизации совершали ошибки, когда не различали эти функции и применяли логику одной к другой.
Когда вы воспринимаете вещи как людей, возникает миф: свет — от бога-солнца, дождь от бога-неба, стихийные бедствия от столкновения божеств и так далее. Наука родилась, когда люди прекратили рассказывать истории о природе и вместо этого стали наблюдать ее — когда, короче говоря, они перестали мифологизировать природу.
Когда вы обращаетесь с людьми как с вещами, результатом оказывается дегуманизация: люди разделяются по цвету, классу или вере, и в результате отношение к ним определяется этими ярлыками. Религия Авраама возникла, когда люди перестали видеть в людях вещи и увидели в каждом человеке уникальное, святое подобие Бога.
Одна из самых трудных задач любой цивилизации, а также любой индивидуальной жизни состоит в том, чтобы не смешивать эти два отношения к человеку, но интегрировать их в равновесии. Достичь баланса здесь труднее, чем может показаться. Были времена – шестнадцатое и семнадцатое столетия, прежде всего, – когда религия пыталась доминировать над наукой. Суд над Галилео самый знаменитый случай, но были и другие. И были времена, когда наука пыталась доминировать над религией, как сегодня. Новые атеисты представляют собой самый яркий пример этого, но есть много и других людей, кто полагает, что мы можем изучить все, что нам необходимо знать о смысле жизни и о наших взаимоотношениях посредством сканирования головы, биохимии, неврологии и эволюционной психологии, потому что наука – это все, что мы знаем или должны знать.
Обе позиции одинаково неверны. Вещи – это вещи, и люди – это люди. Понимание разницы здесь дается труднее, чем нам иногда кажется.
В первой части книги я даю анализ, которого я не нашел у других авторов, причин расхожего мнения о несовместимости религии и науке. Я утверждаю, что такое представление о них связано с любопытным историческим феноменом, а именно: с тем, что Запад воспринял христианство по апостолу Павлу. Оно оказалось гибридом или синтезом двух радикально различных культур: древней Греции и древнего Израиля.
Любопытным фактом является то, что все основополагающие христианские тексты были написаны на греческом языке, тогда как религия христианства пришла из древнего Израиля, чьи ключевые понятия не могли быть переведены на греческий язык. В результате – отсутствие четкого понимания различий между Богом Аристотеля и Богом Авраама, существующее и по сей день. В третьей главе я объясняю значение этого момента, давшего начало бесконечному спору в вопросе о том, чем в действительности является религия и вера. В четвертой главе я рассказываю историю моего собственного опыта веры.
Во второй части книги я объясняю, почему религия имеет значение и что мы можем потерять, если потеряем ее. Я останавливаюсь на этом вопросе, потому что, как мне видится, люди не столько потеряли веру в Бога, сколько просто перестали понимать, почему это важно. Какое значение имеет вера сегодня? Мой аргумент заключается в том, что она имеет огромное значение, хотя и не в очевидном на первый взгляд плане. Цивилизация Запада основана на очень определенном религиозном фундаменте, и если мы потеряем его, мы потеряем многое из того, что делает жизнь доброй, свободной и гуманной.
Мы, я уверен, не сможем сохранить понятие человеческого достоинства. Мы потеряем определенный вид политики — политику общественной пользы. Мы увидим себя неспособными придерживаться общей морали, – но мораль должна быть общей, чтобы продолжать делать то, что всегда делала, а именно: связывать нас в сообщества с общими принципами и ценностями. Секуляризованный брак разрушится, и дети будут страдать. Мы перестанем видеть смысл в существовании человечества вообще. Лучшее, на что мы будем способны, это ценить свою жизнь как личный проект, как частный оазис в пустыне бессмысленности.
В мире, в котором сохраняется вера в Бога, первичным фактом является отношение. Есть Бог, есть я и есть взаимоотношение между нами, поскольку Бог более близок ко мне, чем я сам к себе. В мире без Бога первичной реальностью становится «я», атомарная «самость». Есть другие люди, но они не столь реальны для меня, как я сам для себя. Отсюда и возникают все неразрешимые вопросы, над которыми философы безуспешно бьются в течение двух с половиной тысяч лет. Как я знаю, что другие умы существуют? Почему я должен быть моральным существом? Почему я должен заботиться о благосостоянии тех, с кем я непосредственно не связан? Почему я должен ограничить свою свободу ради того, чтобы другие могли наслаждаться их свободой? Без Бога возникает опасность оставаться заключенными в тюрьме «самости».
В результате неодарвинисты и эволюционные психологи сосредоточились сегодня на «особи», на «я». «Я» — это то, что передает мои гены следующим поколениям. «Я» — это то, что вовлекается во взаимный альтруизм, кажущийся самоотверженным поведением, но фактически обслуживающий эгоистические цели. Рынок – это о торгующем «я». Либеральное демократическое государство – это о голосующем «я». Экономика – это о потребляющем «я». Но «я», как Адам в начале времен, одиноко. «Я» не стойко во взаимоотношениях. В мире, сведенном к «я», семьи разрушаются, общины разлагаются, лояльность не ценится, доверие исчезает, Бог полностью выведен за скобки. В мире озабоченных собою «я» нет места Богу.
Так присутствие или отсутствие Бога означает радикальную разницу в наших жизнях. Мы не можем потерять веру, не теряя еще очень многого. Это происходит медленно, но тогда, когда цена потери становится очевидной, уже слишком поздно восстановить потерянное.
В третьей части книги я рассматриваю главные проблемы веры. Одна из них возникла при распространении дарвинизма и неодарвинизма, доказывающих, что жизнь возникла вслепую, без какого-либо дизайна. Я утверждаю, что это действительно так, но только если мы используем излишне упрощенную концепцию сотворения мира по божественному плану.
Вторая проблема веры остается старейшей и самой трудной из всех — проблема несправедливого страдания: когда плохие вещи случаются с хорошими людьми. Я утверждаю, что только религия протеста – «священного ропота» – является адекватным ответом этому вызову. Атеизм не дает нам основания думать, что мир может быть устроен иначе. Вера дает такую нам возможность и этим вызывает желание и мужество преобразовать мир.
Третий вызов религии со стороны новых атеистов является одновременно основательным и очень серьезным. Наряду с добром религия причинила людям много вреда. В различные моменты истории верующие ненавидели от имени Бога любви, совершали насилие от имени Бога сострадания, вели войну от имени Бога мира и убивали от имени Бога жизни. Это – ужасный факт, и на него надо отвечать с абсолютной честностью.
Мы должны понять, почему религия отклоняется от своего пути. Я рассматриваю этот вопрос в тринадцатой главе. Иногда так происходит потому, что единобожие склоняется к дуализму. Иногда потому, что верующие пытаются вызвать конец времен в середине времен. Они начинают проводить политику апокалипсиса, всегда оканчивающуюся трагедией как для себя, так и для братьев по вере. Но чаще всего это случается, когда религия становится волей к власти, чем никогда не должна быть. Религия Авраама, о которой я буду говорить в этой книге, есть протест против воли к власти.
Мы нуждаемся и в религии, и в науке. Альберт Эйнштейн сказал об этом лучше всего: «Наука без религии хрома, религия без науки слепа» [1]. Я утверждаю, что религия и наука действуют в человеческой жизни подобно правому и левому полушариям в мозгу. Они выполняют различные функции, и если одна из них повреждена или связи между ними нарушены, результатом оказывается дисфункция. Мозг чрезвычайно пластичен, и в некоторых случаях удивительно восстанавливается после увечья [2]. Но кто пожелает столкнуться с необходимостью такого восстановления?
Наука объясняет. Религия осмысливает. Наука анализирует, религия интегрирует. Наука расчленяет вещи на их составляющие части. Религия связывает людей отношениями доверия. Наука говорит нам «что есть». Религия говорит нам, что «должно быть». Наука описывает. Религии влечет, требует, зовет. Наука видит объекты. Религия обращается к нам как к субъектам. Наука стремится к беспристрастности. Религия – это искусство преданности одного «я» другому, одной души другой. Наука открывает порядок, лежащий в основе физического мира. Религия слышит музыку под шумом человеческого мира. Наука есть победа над невежеством. Религия есть освобождение от одиночества.
Мы нуждаемся в научном объяснении, чтобы понять природу. Мы нуждаемся увидеть смыслы в человеческом поведении и культуре, чтобы их понять. Люди ищут смысл, потому что они не только часть природы. У нас есть самосознание. У нас есть воображение, позволяющее нам представить себе миры, которых никогда не было, и начать творить их. Как у любой формы жизни, у нас есть желания. Но в отличие от всех иных форм жизни мы можем оценить свои желания и решить не исполнять их. Мы свободны.
Наука затрудняется объяснить эти факты. Она может проследить умственную деятельность по ее внешним проявлениям, может сказать нам, какие клетки мозга приведены в движение, когда мы совершаем то или иное действие. Что она не может сделать, это проследить умственную деятельность изнутри ее. Этому служит сочувствие, сопереживание. Иногда мы используем поэзию, ритуалы, которые связывают нас; иногда истории, которые объединяют нас, открывая смыслы, общие для нас. Все это — часть религии, сфера, где одно «я» встречается с другим, и мы относимся друг к другу как личности в мире личностей, как свободные существа в мире свободы. Именно здесь мы встречаем Бога, Личность, объединяющую личности, кто стоит в отношении к природному миру в том же отношении, в котором мы стоим по отношению к нашему телу. Бог есть душа бытия, в чьей свободе мы открываем свободу, в чьей любви мы открываем любовь и в чьем прощении мы учимся прощать.
Я — еврей, но эта книга не об иудаизме. Она о единобожии, что лежит в основе всех трех авраамических религий: иудаизма, христианства и ислама. Монотеизм обычно открывается в одежде одной из этих вер. Но я попробовал представить его, как он есть в его основаниях ради того, чтобы из нашего внимания не исчез его принцип в деталях той или иной веры. Евреи, христиане и мусульмане — все верят в нечто большее, чем то, что я рассмотрю здесь, но все три религии опираются на один фундамент – на веру в личного Бога, кто сотворил мир в любви и кто одарил каждого из нас независимо от класса, цвета, культуры или веры светом и достоинством своего образа.
Судьба монотеизма была по любым стандартам замечательной. Авраам не совершил никаких чудес, не командовал никакими армиями, не управлял никаким королевством, не собрал никакой массы учеников и не произнес никаких захватывающих пророчеств. И все же не может быть сомнения в том, что он является самым влиятельным человеком, который когда-либо жил, остающийся и по сей день духовным патриархом больше половины населения планеты.
Его непосредственные потомки, дети Израиля, известные сегодня как евреи являются крошечными народом, составляют меньше одной пятой процента населения мира. И все же они пережили древних египтян, ассирийцев, вавилонян, персов, греков, римлян, средневековые империи христианства и ислама, режимы нацистской Германии и Советского Союза, всех тех, кто отвергал иудаизм и евреев порознь или вместе, всех тех, кто казался неуязвимым в своё время. Они исчезли. Еврейский народ живет.
Столь же замечательной была судьба маленькой, преследуемой секты, ставшей известной как христиане и также видевшей себя детьми Авраама. Кто мог предсказать, что однажды она станет крупнейшим движением истории, все еще растущим спустя два столетия после того, как почти каждый уважающий себя европейский интеллектуал предсказывал неизбежный упадок религии.
Что касается Ислама, то он распространился быстрее и шире любого другого религиозного движения еще при жизни его основателя и подарил миру неувядающие шедевры философии и поэзии, архитектуры и искусства, а также веру, как кажется, защищенную от секуляризации и распада.
Все другие цивилизации возвышались и падали. Вера Авраама живет.
Если неодарвинизм прав и репродуктивный успех есть мера совокупной приспособленности, то каждый неодарвинист должен немедленно оставить атеизм и стать религиозным человеком, потому что никакие гены не распространились так широко, как гены Авраама, и никакие мемы(единицы культурной информации) не распространились шире, чем единобожие. Но, как сказал Ральф Эмерсон: «Стремление к последовательности есть пугало незрелых умов».
Уникальность авраамического монотеизма состоит в том, что он наполнил жизнь смыслом. Этот момент редко и плохо понимается, но в нем заключается самый важный аргумент этой книги. Мы совершаем большую ошибку, когда видим в единобожии результат какого-то линейного развития от многобожия, как будто люди сначала поклонялись многим богам, затем уменьшали их число до одного. Монотеизм есть нечто совершено иное.
Смысл системы находится вне системы. Поэтому смысл вселенной находится вне вселенной.
Открытие единого трансцендентного Бога, существующего вне вселенной и сотворившего ее, позволило впервые признать, что жизнь имеет смысл, а не только мифическое или научное объяснение. Монотеизм, придав жизни смысл, поднял ее выше трагедии. Греки выразили трагическое лучше, чем какая-любая другая цивилизация со времен античности. Древний Израиль, хотя и пережил много страданий, не знал понятия «трагедия». Он даже не имел слова для нее. Монотеизм есть радикальное поражение трагедии от имени надежды. Мир без религиозной веры есть мир без неугасимого основания для надежды. В нем возможен оптимизм, но это нечто иное, существенно более эфемерное[3].
Несколько слов о теологических предпосылках этой книги. Иудаизм есть беседа по сценарию для многих голосов. Фактически это никогда не кончающийся обмен «аргументов во имя Небес». Среди евреев нет единодушия по вопросам, которые я обсуждаю здесь. Мои собственные взгляды сложились под влиянием еврейской философской традиции средневековья: Саадии Гаона,Иехуды Галеви и Моисея Маймонида, а также под влиянием их современных преемников: раввинов Шимшона Гирша, Авраама Кука и Иосефа Соловейчика. Мои учителя: раввин Нахум Рабинович и до него Главный Раввин Дж. Г. Герц оказали на меня решающее влияние. Общим для всех них была открытость к науке, вовлеченность в культуру своего времени и уверенность в том, что вера углубляется, а не оказывается под угрозой от стремления честно ответить на интеллектуальные вызовы века. Для тех, кто заинтересуется взглядами еврейских учителей на некоторые из затронутых в книге вопросов, я добавил коллекцию текстов, освещающих отношение иудаизма к науке, творению, эволюции и возрасту вселенной.
Несколько слов о стиле этой книге. Я буду указывать на резкие противоречия между наукой и религией, между функциями левого и правого полушарий мозга, между древней Грецией и древним Израилем, между культурой надежды и культурой трагедии и так далее. Все это – инвентарь философии, средства для разъяснения альтернатив через противопоставление крайних противоположностей, «идеальных типов». Все мы знаем, что действительность не так проста. Хорошей демонстраций этого является различие, проводимое антропологами между культурой вины и культурой стыда. Несомненно, мы иногда чувствуем вину и также иногда чувствуем стыд. Эти чувства различны, но нет никакой причины, почему они не могут сосуществовать. Однако различие остается полезным. Действительно, есть разница между двумя типами общества и в их отношении к неправомерному поведению. Я не буду останавливаться на различии культур в таком плане, но пример из антропологии показателен.
Также обстоит дело, например, с «трагедией» и «надеждой». Большинство из нас знают трагедии и большинство из нас испытали надежду. Но культура, которая видит вселенную как нечто слепое и безразличное к человечеству, создает литературу трагедии, а культура, которая верит в Бога любви, прощения и искупления, создает литературу надежды. В древнем Израиле не было Софокла. В древней Греции не было Исайи.
Через всю книгу идет мотив, который может звучать как мое намерение утверждать «или/или» контрасты. В действительности же я охватываю обе стороны рассматриваемых дихотомий: наука и религия, философия и пророчество, Афины и Иерусалим, левое и правое полушария мозга. В этом проявляется одна из сторон авраамической духовности. В Библии есть один примечательный факт, который часто отмечается, но остается удивительным. В начале книги Бытия мы находим не одну, но две картины творения мира рядом друг с другом: одну в космической перспективе, другую – в человеческой. Литературные критики, глухие к музыке Библии, объясняют это как соединение двух отдельных документов. Они упускают из виду, что Библия не работает на принципах аристотелевской логики с ее «или/или», «истина/ложь» дихотомиями. Библия демонстрирует, что способность совместно увидеть разнообразные перспективы условий человеческого бытия существенна для их понимания. Поэтому, следуя за мной здесь, всегда читайте не «или/или», но «оба/и».
***
Заключительная глава книги излагает мое личное кредо, мой ответ на вопрос: «Почему верить?». Он есть мой ответ на рекламу, оплаченную Британской Гуманистической Ассоциацией и украшавшую лондонские автобусы в течение некоторого времени в 2009 году. Она вещала: «Вероятно, нет никакого Бога. Прекратите беспокоиться и наслаждайтесь своей жизнью». Я надеюсь, английские гуманисты не поймут меня превратно, если я признаю их изречение не самым глубоким продуктом человеческого остроумия. Оно напомнило мне слова одного из оксфордских профессоров, сказанных об одном из его коллег: «На поверхности он глубок, но глубоко внизу он поверхностен». Конечно, вы не можете доказать существование Бога. Вся эта книга представляет собой попытку показать, что усилия доказать Его существование обречены на неудачу: она была предопределена особыми обстоятельствами в начале культурной истории Запада. Уповать на вероятность как путеводитель к истине, перестать беспокоиться как путь к счастью – и то, и другое есть глупость за пределами осмысленной постановки двух из самых серьезных вопросов, когда-либо обсуждавшийся думающими людьми. Так что, если вам интересно знать, почему имеет смысл верить в Бога, прочитайте четырнадцатую главу.
Атеизм заслуживает лучшего, чем новые атеисты, метод которых состоит в критике религии без понимания; в цитировании текстов, выхваченных из контекстов; в представлении исключений как правил. Их метод — смешение народной веры с рефлексивным богословием; искажения, насмешки, издевательства; изображения в карикатурном виде и демонизация религии с приписыванием ей самых ужасных преступлений против человечества. Религия причиняла вред обществу; я говорю об этом ясно в тринадцатой главе. Но лечение от плохой религии — хорошая религия, а не отказ от религии, так же, как лечение от плохой науки — хорошая наука, а не отказ от науки.
Новые атеисты никому не делают услугу в своей интеллектуальной ограниченности. Они не могут понять ценность того, что некоторые люди поднимают свои глаза выше видимого горизонта или стремятся выразить неизъяснимое чувство удивления. Они не могут понять, почему люди не прекращают поиск смысла в своей жизни, несмотря на вечное молчание бесконечного пространства и очевидную случайность зла в истории. И они не могут понять, почему некоторые из людей готовы пожертвовать жизнью во имя своей веры в то, что последняя реальность в сердце мира не слепа к нашему существованию, не глуха к нашим молитвам и не безразлична к нашей судьбе; почему некоторые люди находят доверие, безопасность и силу в ощущаемом ими, хотя и невидимом присутствии в мире громадной, не поддающейся определению любви. Великий еврейский мистик Бааль Шем Тов сравнил таких атеистов с глухим человеком, который впервые увидел скрипача в городском квартете. Горожане, воодушевленные переливами и ритмами его игры, танцуют в радости, а он, неспособный воспринять музыку, заключает, что все они безумны.
Возможно, я столь критически отношусь к новым атеистам, потому что мне довелось знать более глубокие умы и учиться у них. Я закончу это введение двумя историями из личной жизни. Они показывают, что может быть иначе.
У меня не было никакого начального намерения стать раввином, более того, углубляться в изучение религий вообще (я объясняю, что изменило мои намерения в четвертой главе). Я изучал в университете философию. Руководителем моей докторской диссертации был покойный сэр Бернард Уильямс, названный журналом «Таймс» «самым блестящим и самым важным представителем моральной философии в Англии его времени». Он был убежденным атеистом, но никогда не высмеивал мою веру, проявляя всегда доброжелательность. Он только требовал быть последовательным и ясным.
Сэр Бернард выразил свое собственное кредо в конце одной из его лучших работ «Стыд и необходимость» (Shame and Necessity):« Мы знаем, что мир не был сотворен для нас, и мы не сотворены для мира; что наша история не открывает нам никакой цели; и что нет никакого наблюдательного пункта вне мира и вне истории, откуда мы могли бы надеяться установить подлинность наших действий»[4].
Уильямс был последователем Ницше, полагавшего, что не только нет религиозной истины, но нет и метафизической истины вообще. Я разделял его восхищение Ницше, хотя и делал противоположный вывод. Ницше был неправ, но он более глубоко, чем кто-либо еще, осознал альтернативу: или вера или воля к власти, что, в конечном счете, ведет к нигилизму. У Уильямса был мрачный взгляд на условия человеческого существования, очень последовательный. Его собственное представление о смысле жизни он выразил в конце упомянутой работы цитатой из Четвертой пифийской оды Пиндара:
Познай же Эдипову мудрость.
Если мощному дубу
Все ветви снесет секущий топор,
Опозорив дивный его облик,—
То и бесплодный он постоит за себя въяве,
Если грозовой огонь роком низринется на него
Или если встанет он державными колоннами
И примет, прям,
Нелегкое бремя в чужих стенах,
Вдали от родного леса[5].
Я понимал его позицию, но не разделил его веру в то, что более честно отчаиваться, чем надеяться; более честно видеть существование как несчастный случай, а не как жизнь, наделенную смыслом, который мы стремимся обнаружить. Сэр Бернард любил древнюю Грецию; я любил библейский Израиль. Греция открыла миру трагедию; Израиль учил надежде. Народ или человек, кто имеет веру, никогда не потеряет окончательно надежду, даже в момент самой тяжелой трагедии.
Только один раз сэр Бернард бросил вызов моей вере, спросив: «Не полагаете ли Вы, что у нас есть обязанность жить в своем времени?». Замечательный вопрос, типичный в своей глубине для него. Я ответил честно: «Нет!». Я согласен с T.С. Элиотом, что жить только внутри своего времени есть своего рода провинциализм[6]. Мы должны жить не в прошлом, но с ним и с его мудростью. Я думаю, что к концу жизни сэр Бернард пришел к тому же заключению, потому что в книге «Стыд и необходимость» он написал: «В важных аспектах нашей современной этической ситуации мы ближе к людям античности, чем любой западный народ был в промежутке истории»[7]. В конечном счете, он тоже обратился к прошлому за советом.
Несмотря на различия в наших позициях, я узнал очень много от него, включая смысл самой веры. Я объясняю это в четвертой главе.
Другим большим скептиком, с которым я сблизился к концу его жизни, был сэр Исайя Берлин. Я рассказывал эту историю прежде, но ее стоит повторить. Когда мы встретились в первый раз, он сказал: «Главный Раввин, независимо от того, что Вы делаете, не говорит со мной о религии. Когда речь идет о Боге, я – глухой», и добавил: «Что меня удивляет в Вас, так это: как после изучения философии в Кембридже и Оксфорде Вы все еще можете верить!» – «Если это поможет, — ответил я, — думайте обо мне как об уклонившемся еретике (lapsed heretic) – «Вполне понимаю, дорогой мой, весьма вполне!».
В ноябре 1997 года я позвонил ему. Незадолго до этого я издал книгу по политической философии, которая освещала природу свободного общества несколько иначе, чем сэр Исайя в его произведениях. Я хотел узнать его мнение. Он попросил прислать книгу, что я и сделал, но он не откликнулся. Я позвонил ему опять. Его жена, леди Алин, подошла к телефону, и я с удивлением услышал: «Главный Раввин! Исайя только что говорил о Вас». – «В каком контексте?» – «Он просит Вас совершить богослужение на его похоронах». Я убеждал ее не позволять ему думать об этом, но ясно, он знал. Несколько дней спустя он умер, и я исполнил просьбу.
Его биограф Майкл Игнатьев однажды спросил меня, почему Исайя захотел быть похоронен по религиозному обряду в то время как был секулярным евреем. Я ответил, что он, возможно, и не был верующим евреем, но он был лояльным евреем. Фактически, я употребил слово на иврите эмуна, обычно переводимое как «вера», но, вероятно, означающее «лояльность». Позже я натолкнулся на очень существенное замечание сэра Исайи, над которым полезно задуматься современным атеистам:« Я не верующий, но я признаю высокую ценность религиозного опыта верующих… Я думаю, что те, кто не понимает, что значит быть религиозным, не понимают, чем живет человек. Воинствующие атеисты кажутся мне слепыми и глухими к некоторым фундаментальным формам человеческого опыта, возможно, к внутренней жизни человека. Это подобно эстетической слепоте»[8].
С тех пор я ценю дружбу и открытые дискуссии с известными скептиками. Среди них были писатели Амос Оз и Говард Джейкобсон, философ Ален де Боттон, эволюционный психолог Стивен Пинкер (моя беседа с ним отражена в недавно опубликованной книги его жены Ребекки Голдстейн под названием «36 аргументов за существование Бога. Продукт воображения» (Rebecca Goldstein, 36 Arguments for the Existence of God. A Work of Fiction).
Возможность искреннего диалога между сторонниками и скептиками демонстрирует, что гнев и брань новых атеистов, в действительности, никому не помогают. Они не помогают даже атеизму. Люди, уверенные в своих убеждениях, не чувствуют потребности пригвоздить к позорному столбу или изобразить в карикатурном виде своих оппонентов. Мы нуждаемся в искренней, открытой, серьезной и уважительной беседе между представителями науки и религии ради интеграции двух различных, но совместно необходимых перспектив. Мы нуждаемся в этом наподобие работы двух полушарий человеческого мозга. Такова главная тема моей книги.
Во время нашей последней встречи я спросил Стивена Пинкера, может ли атеист обратиться к молитвеннику. «Конечно», — ответил он, и я подарил ему сборник еврейских молитв Сидур, недавно изданный мною. Я не стал далее обсуждать этот вопрос, но предполагаю, если бы продолжил, он мог бы ответить мне рассказом о физике Нильсе Боре, нобелевском лауреате, сформулировавшем принцип дополнительности.
Коллега ученый пришел в гости к Бору и увидел к своему изумлению подкову над дверьми. «Но, Нильс, Вы же, несомненно, не верите в это!» — «Конечно, нет, — ответил Бор, — Но, видите ли, дело в том, что это работает, верите ли Вы или нет». Религия не подкова, и она не об удаче, но евреи знают одну вещь, — и я думаю, Исайя Берлин знал ее: «Это работает, верите ли вы или нет». Любовь, доверие, семья, сообщество, щедрость как необходимые моменты жизни; учение как священная задача; диалог как священная обязанность; прощение, примирение, благодарность, молитва – все это работает, верите ли вы в них или нет. Еврейский путь: сначала впусти в свою жизнь Бога, затем задавай вопросы о Нем.
Вера начинается с поиска смысла. Она есть открытие смысла, дающего человеку свободу и придающего ему достоинство. Познав свободу Бога, мы обретаем свою свободу.
Примечания
[1] Albert Einstein, ‘Science, philosophy and religion’ (1940), in Albert Einstein and Alice Calaprice, The Quotable Einstein, Princeton, Princeton University Press, 1996 (см также http://scepsis.net/library/id_147.html).
[2] See Jill Bolte Taylor, My Stroke of Insight: A Brain Scientist’s Personal Journey, New York, Viking, 2008.
[3] See, for example, Matt Ridley, The Rational Optimist: How Prosperity Evolves, New York, HarperCollins, 2010. On the difference, see Jonathan Sacks, From Optimism to Hope: Thoughts for the Day, London, Continuum, 2004.
[4] Bernard Williams, Shame and Necessity, Berkeley, University of California, 1993, p. 166.
[5] Ibid., p. 167. Pindar, Pythian Odes, IV: 263–9. (см. также http://ancientrome.ru/antlitr/pindar/pindar04.htm#069 ).
[6] T. S. Eliot, ‘What is a classic?’ in Frank Kermode (ed.), Selected Prose of T. S. Eliot, New York, Harcourt Brace Jovanovich, 1975, p. 130.
[7] Williams, Shame and Necessity, p. 167.
[8] Ramin Jahanbegloo, Conversations with Isaiah Berlin, London, Halban Publishers, 2007, p. 110.