Что такое Талмуд?
Адин Стейнзалтц
Если Тора — фундамент иудаизма, то Талмуд — та центральная колонна, на которой покоится весь его духовный и философский свод. В определенном смысле Талмуд — это главная книга еврейской культуры, становой хребет национального существования и творческой активности народа. Ни одна другая книга не оказала сравнимого влияния на теорию и практику еврейской жизни. Евреи всегда сознавали, что их сохранение и развитие как народа зависит от изучения Талмуда; и не хуже их сознавали это их враги. Вот почему в средние века эту книгу шельмовали, проклинали и предавали сожжению такое бесчисленное множество раз, и вот почему такому же поношению подвергалась она еще и в недавнее время.
Формально Талмуд представляет собой свод Устного Учения, которое разрабатывалось многими поколениями мудрецов Палестины и Вавилона с древнейших времен вплоть до начала средних веков. Талмуд состоит из двух частей: Мишны, или книги Галахи (Закона), записанной на иврите, и комментариев к Мишне, известных под названием собственно Талмуда (или Гемары), состоящего из дискуссий и разъяснений по поводу Мишны, записанных в основном на арамейском наречии. Такое определение Талмуда, будучи формально верным, по сути дела не дает правильного представления о нем. Талмуд — не просто изложение законов и комментариев к ним. Талмуд — это хранилище многотысячелетней еврейской мудрости, в котором нашло свое выражение Устное Учение, столь же древнее и величественное, сколь и Писаный Закон, воплощенный в Торе. А Устное Учение — это взаимопроникающее единство Закона, сказания и философского размышления, сплав уникальной логики с изощренным прагматизмом, истории — с наукой, притч — с анекдотами. Поэтому Талмуд — это сплошной парадокс: его форма упорядочена и логична, каждое его слово тщательно выверено в ходе многовековой работы составителей, которая продолжалась еще многие столетия, после того, как этот свод трактатов уже в основном сложился, — и в то же время все в нем основано на свободной игре ассоциаций, на сопряжении далеких понятий, которое напоминает современный литературный жанр «потока сознания».
Талмуд подчинен цели толкования и разъяснения законов, — и в то же время он является своеобразным произведением искусства, далеко выходящим за рамки чистой юриспруденции и ее практических приложений. Талмуд по сей день остается основой еврейского закона, — и вместе с тем на него нельзя ссылаться как на решающий авторитет в практических вопросах. Талмуд трактует абстрактные и порой совершенно схоластические проблемы с той же серьезностью, что и самые прозаичные вопросы повседневности, — и в то же время он ухитряется обходиться без всякой специфической терминологии. Будучи основан на традиции и авторитете, передаваемых из поколения в поколение, он вместе с тем не имеет себе равных в той настойчивости, с которой подвергает сомнению и пересмотру все установившиеся и общепринятые точки зрения и докапывается до корней любого утверждения, не принимая его на веру. По строгости обсуждения и точности доказательств Талмуд приближается к математике, но обходится при этом без математической символики и уравнений. Чтобы лучше понять это уникальное творение, задумаемся на минуту над целями его авторов и составителей. К чему они стремились, эти тысячи мудрецов, вся жизнь которых прошла в талмудических дискуссиях, продолжавшихся в сотнях больших и малых ешивот (академиях)?
Разгадка таится в самом названии их труда: Талмуд означает изучение, познание. Талмуд есть, таким образом, воплощение великой концепции «мицват талмуд Тора» — религиозной заповеди, обязывающей к изучению Торы, которое само в себе содержит и свою цель, и награду. Талмудический мудрец сказал: «Снова и снова листай ее (Тору), ибо в ней содержится все. Вглядывайся в нее, и состарься в ней, и никогда не разлучайся с ней, ибо нет в мире большей добродетели».
Изучение Торы несомненно служит многим практическим нуждам, но не в поисках житейских подсказок состоит главная цель изучения ее. Это изучение не диктуется степенью важности или практической значимостью обсуждаемой проблемы. Цель изучения само учение. Это не означает, будто практическое приложение изучаемых вопросов для Талмуда несущественно. Напротив, в нем усиленно подчеркивается, что тому, кто изучает Тору, но не следует ей, лучше бы вовсе не родиться на свет. Подлинный талмудист должен служить также и примером в поведении. Но это — лишь одна сторона главной талмудической установки, которая гласит: тот, кто погрузился в текст, не должен преследовать никакой другой цели, кроме его изучения. Поэтому любой вопрос, связанный с Торой или жизнью по Торе, достоин размышления и анализа, и в любом вопросе следует стремиться к его сердцевине, к самой сути. Изучая Тору, не следует спрашивать о практической пользе, которую может принести это изучение. Вот почему в Талмуде можно встретить страстные и длительные споры по вопросам, которые касаются самых отвлеченных особенностей талмудического метода и получаемых с его помощью заключений.
Мудрецы не жалели сил даже тогда, когда знали, что данный источник отвергнут и не имеет никакого значения для юридической практики. Мы встречаем в Талмуде также и дискуссии по вопросам, существенным только в далеком прошлом и вряд ли могущим возникнуть когда-либо снова. Бывало, конечно, что проблемы, некогда казавшиеся далекими от практики, позже обретали актуальное значение. Абстрактные науки знают такое явление. Но для талмудиста это не так уж и важно, ибо для него с самого начала единственной целью было решение чисто теоретических задач и единственной наградой — поиск чистой истины. Талмуд подчеркнуто построен по канонам юридических трактатов, и многие люди, искренне заблуждаясь, видят в нем юридическое произведение. В действительности, Талмуд рассматривает все объекты, с которыми имеет дело — а имеет он дело в основном с Галахой, текстами Торы или традициями, идущими от древних мудрецов, — как явления природы, как объективную реальность, а не как юридические установления. Когда имеешь дело с природой, нелепо утверждать, что что то в ней не заслуживает внимания. Предметы и явления, конечно, различаются по степени важности, но все они сходны в том, что они существуют. Они есть, и, стало быть, их нельзя «не замечать».
Когда талмудический ученый исследует древнюю традицию, он воспринимает ее прежде всего, как нечто реально существующее. Независимо от того, обязывает эта традиция его лично или нет, она есть часть его мира, и поэтому ее нельзя игнорировать. Когда талмудисты обсуждают какую-нибудь отвергнутую идею или толкование, они относятся к ним, как ученые, которые размышляют о некоем виде организмов, вымерших из-за неспособности преуспеть в изменившихся условиях. Этот вид, фигурально выражаясь, «не сдал экзамен на выживание», но это не значит, что он не представляет интереса как объект научного исследования. Более века продолжалась одна из величайших талмудических дискуссий — полемика между школами Шамая и Гиделя. В конце концов ее итоги были подведены в знаменитом изречении: «Оба учат по слову Бога живого, но Галаха да будет по учению Гилеля». То, что один метод был предпочтен другому, не означает, будто второй исходит из неверных посылок; он также есть проявление творческой силы и «слов Бога живого».
Когда один из мудрецов сказал что некая точка зрения ему не нравится, коллеги упрекнули его, заметив, что негоже говорить о Торе: «Это хорошо, а это нет». Ведь ни один ученый не станет судить об изучаемом предмете по принципу «симпатичный — несимпатичный». ‘Это уподобление Торы природе началось очень давно и широко практиковалось еврейскими мудрецами. Одна из первых концепций такого рода гласит, что как архитектор строит дом согласно чертежам, так Всевышний — да благословится Его Имя! — строил мир согласно Торе. По этой концепции Тора в определенном смысле структурно подобна природе, ибо она соответствует чему-то существенному в мире, а не просто выражает некие догадки о нем. А коль скоро это так, в ней нет ничего такого, что было бы «слишком» странным, далеким или причудливым для исследователя.
Талмуд составлял не один человек. Он сложился в результате сведения воедино накопившихся за долгое время мыслей и высказываний многочисленных мудрецов, ни одному из которых не суждено было увидеть завершения всего свода при его жизни. Их высказывания были вдохновлены сиюминутной действительностью, вызваны животрепещущими вопросами, которые им приходилось решать, и спорами, которые им приходилось вести. Поэтому в Талмуде невозможно вычленить некую единую тенденцию или специфическую цель. И в то же время Талмуд имеет свой собственный, безошибочно распознаваемый и поразительно единый облик. В нем запечатлен не стиль индивидуального автора или нескольких редакторов, а коллективный характер еврейского народа в определенный исторический период. В Талмуде есть тысячи безымянных высказываний, но и там, где авторы названы по имени, дух коллективного творчества берет верх над различием индивидуальностей. Как бы яростно ни спорили два талмудиста, читатель в конце концов улавливает объединяющие их принципы единой веры и общего образа мысли, и тогда перед ним открывается всеохватывающее единство, покрывающее все различия. Хотя Талмуд запечатлел итоги многовековой аналитической работы, сложился обычай ссылаться на него, как если бы он был написан сегодня: «Абае говорит… Рава говорит…» В этом обычае выражено убеждение, что Талмуд не есть просто свод мнений давних мудрецов и что судить о нем, как о памятнике далекого прошлого, неверно.
Для создателей Талмуда, иными словами, время было не потоком, бесследно стирающим прошлое, но цельным и растущим организмом, в котором настоящее и будущее неразрывно связаны с никогда не умирающим прошедшим. В этом процессе роста одни элементы уже застыли в устойчивой форме, тогда как другие, сиюминутные, пока еще пластичны и изменчивы, но процесс как таковой возможен только потому, что каждый, даже самый древний, казалось бы, застывший элемент, сохраняет жизненную активность и играет свою роль в общем труде созидания. Вера в непрерывное творческое самообновление мира объясняет также, почему во всех талмудических дебатах главную роль играет вопрошающее сомнение. В определенном смысле весь Талмуд построен как вопросы и ответы, и даже там, где вопрос не поставлен прямо, он составляет скрытый фон любого утверждения. Существует даже метод изучения Талмуда (кстати, один из самых древних), состоящий в том, что изучающий рассматривает каждое утверждение как ответ и по нему пытается реконструировать соответствующий вопрос. Не случайно Талмуд содержит так много вопросительных слов, начиная с простого «почему?», призванного удовлетворить обычное любопытство, и кончая фундаментальным «как может быть, что?», направленным на самые основы обсуждаемой проблемы.
Талмуд различает тончайшие оттенки вопросов: принципиальные и частные, по существу и по мелочам. Любой вопрос разрешен и желателен, и чем больше вопросов, тем лучше. Сомневаться не только разрешается, но считается необходимым. На этом построен сам Талмуд, на этом же построено и его изучение. Едва усвоены некие основы, от ученика уже ждут, что он начнет задавать вопросы и обнаруживать сомнения. Талмуд возможно, единственная священная книга во всей мировой культуре, которая разрешает и даже призывает сомневаться в любом своем утверждении. Но эта особенность означает также, что Талмуд нельзя познать извне. Уникальный характер Талмуда обрекает любое его внешнее описание на неизбежную поверхностность. Подлинное понимание его может быть достигнуто только через духовное слияние с текстом, эмоциональное и интеллектуальное вовлечение в его обсуждение, через превращение, в определенном смысле, в одного из его создателей.
Беседу с раввином вела Зоя Копельман (опубликовано в журнале «Отцы и дети», вып. 30).