ЗАГАДКА ПРАВЕДНИКА
Арье Барац
Cветоч
Праздник «Лаг ба-омер» — т.е. тридцать третий день счета «омеров» — снопов, прежде всего связывают с приостановлением мора, поразившего учеников равви Акивы. Двенадцать тысяч пар (в ешиве учились парами) погибли в этот период, период и поныне отмечаемый трауром.
Между тем главной характеристикой этого дня является его мистическая составляющая. Дело в том, что тридцать третий день счета омеров, или 18 ияра – является так же и днем рождения и днем смерти рабби Шимона бен Йохая, почитающегося светочем еврейской мистики, автором книги Зоар.
Как известно, в ночь на Лаг ба-омер повсеместно жгутся костры, что может вызвать у некоторых неправильную ассоциацию. Ведь огонь – это стихия в первую очередь прообразующая чувственность, страсть (Гастон Башляр в своей книге «Психология огня» именует огонь «сыном двух трущихся тел» и отождествляет «мечтания у очага» с «сексуальными мечтаниями»). Поэтому важно понимать, что по замыслу традиции костры на Лаг ба-омер фигурируют не столько в качестве огней, сколько в качестве источников света. Лаг-ба-омер – это не день поклонения огню, а день «увеличения света», ибо, как рассказывается об этом в Зогаре, в день смерти рабби Шимона бен Йохая солнце дольше обычного находилось на небосводе и получило разрешение закатиться лишь после того, как рабби Шимон завершил свое наставление ученикам и почил. Кроме того, как написано в Зогаре: «Весь этот день не исчезал огонь в доме и никто не мог подойти к нему, так как свет и огонь окружали его весь этот день».
Таким образом, в этом празднестве костер призван восприниматься не как огненная стихия, а как источник света, т.е. как Светоч. «Приди, взгляни. Нет позволения сыну человеческому произносить сокрытые слова и объяснять их, исключая Светоча Святого, раби Шимона, которому дозволил Святой, благословен Он, и поскольку поколение его запечатлено в вышних и нижних. И поэтому он говорит эти слова в открытую. И не будет такого поколения, как это, среди которого он находится, — до тех пор, пока не придет царь Машиах» (Зоар 3.159а).
Кто же такой рабби Шимон бен Йохай, удостоившийся столь широкой и громкой славы, праведник, день смерти которого отмечается не скорбью, а весельем?
Первый из праведников
В каком-то из своих проповеднических сочинений Честертон пытается доказать божественность основоположника христианства беспрецедентно властным тоном его проповеди, тем, что Иисус говорит от первого лица в превосходной степени.
Действительно, нигде в Евангелии не сказано, что Иисус почитал себя самим божеством, тем не менее это можно ощутить из общего «тона» различных его высказываний, как например: «Все предано мне Отцом моим, и никто не знает Сына кроме Отца, и Отца не знает никто кроме Сына, и кому Сын хочет открыть» (Мф 11.27), или: «Говорю вам, что здесь тот, кто больше Храма» (Мф 12.6), «вот здесь больше Соломона» (Мф 12.42). А в книге откровения Иоанна мы и вовсе читаем: «Я есмь первый и последний» (1.17).
Всевышний может позволить Себе сказать: «нет подобного Мне» (Шмот 9.14), или: «нет более Бога кроме Меня, Бога праведного и спасающего» (Иешайя 45.21). Бог Израиля праведен в собственных глазах и это воспринимается как должное. Но человек другое дело. Мы знаем, что чем праведнее человек, тем более смиренный облик он имеет, тем более скромной оценки относительно себя придерживается. «Я прах и пепел» (Берешит 18.27), говорил о себе Авраам, почитающийся иудаизмом столпом праведности. Р.Йоханан бен Закай объяснял превосходство над собой р.Ханины как молитвенника тем, что «Р.Ханина в своей кротости подобен слуге перед царем, в то время как я предстою, как вельможа перед царем» (Брахот 34). «Не верь себе до дня смерти», — сказано в «Перкей Авот» (2.5). «Самоуверенность – это род идолослужения», — учил рабби Нахман. Аналогичное отношение к самоправедности наблюдается и в других религиях (Лютер называл «уверенность в своей праведности» «зверем, не убивши которого человек не может жить»).
Таким образом, приведенное наблюдение Честертона трудно назвать вздорным. Самопревозношение мы можем встретить лишь среди сумасшедших и некоторых находящихся на грани сумасшествия сектантских лидеров. Из нормальных даровитых людей евангельскому тону, пожалуй, брался подражать лишь Ницше в последний период своего творчества. Но даже и он (кстати, бывший в ту пору уже на грани безумия) явно не дотягивался до евангельской планки.
Поэтому когда читатель Евангелия наталкивается на слова типа «дана мне всякая власть на небе и на земле» (Мф28.18), то у него вроде бы легитимно может возникнуть вопрос, а не Сам ли это облекся в плоть и кровь? Может ли кто-нибудь кроме Бога позволить себе говорить в тоне Бога?
Как ни странно, но если мы обратимся к иудаизму, то обнаружим, что оказывается, может. Парадоксально, но согласно еврейской традиции в «тоне» Бога может говорить праведник, первый из праведников! Во всяком случае рабби Шимон бен Йохай говорит о себе даже в более превосходной степени нежели Иисус. Вслушаемся в следующие слова Зогара: «Благо для них, что я нахожусь в мире и являюсь знамением для мира, ибо во дни мои миру не угрожает несчастье и не будет судим высшим Судом. После меня уже не восстанет поколение, подобного этому, и останется мир без заступника своего» (Зогар 1.224б).
Причем, что особенно любопытно, таким «тоном» рабби Шимон бен Йохай разговаривает не только в Зогаре – книге, стоящей несколько особняком, — но также в для других источниках — в Мидраше и Талмуде: «Видел я сынов восхождения, и мало их. Если их тысяча – я и сын мой из них. Если их сто – я и сын мой из них. Если их двое – это я и мой сын» (Сангедрин 97б), или «Так говорил раби Шимон бен Йохай: мир не устоит, если в нем меньше тридцати праведников, таких, как Авраам. Если их тридцать, то я и сын мой – двое из них. Если их двое – это я и сын мой. А если один – это я» (Берешит раба 25.2).
Итак, мы видим, что иудейским праведникам известен подобный «тон», и в то же время иудаизм не приходит к тем крайним выводам, к которым пришло христианство. Но откуда тогда этот тон взялся? Что за ним стоит? Был ли он присущ кому-нибудь еще?
Мессианская миссия
В недавно изданной книге профессора еврейского университета Исраэля Кноля «По следам Машиаха» рассказывается о лидере кумранской общины, провозглашенным своими последователями Мессией. В этом исследовании профессор Кноль пытается выяснить, в какой мере кумранская община повлияла на становление христианства, проповедующего Мессию поруганного и отвергнутого, а не торжествующего (в частности, Кноль рассказывает, что тело казненного кумранского мессии исчезло в третий день). При этом Кноль обращает внимание также и на «тон» кумранских гимнов, обращенных к их Мессии. Кноль пишет: «Из тех гимнов, которые были обнаружены в Кумранах, восстает образ мессианского вождя, ставшего великим в мистическом смысле и видящим себя самого сидящим в небесах «на троне божественной мощи». Он называл себя «другом Царя» и даже говорил о себе «кто подобен мне среди богов?» Эти и другие изречения заставили мудрецов его поколения, прежде всего Гилеля, отлучить этого мессиию и его приверженцев».
Профессор Кноль не считает, что кумранский Мессия почитал себя божеством. По его мнению, из того, что нам известно, выяснить этот вопрос не представляется возможным. Вместе с тем ясно одно: претензия быть первым среди праведников каким-то образом связана с мессианским призванием, которое уже в свою очередь может интерпретироваться либо по-иудейски, либо по-христиански.
В Зогаре можно найти утверждения, позволяющие отождествлять Праведника (раби Шимона бен Йохайя) со Всесвятым: «Написано: Увидит всякий мужчина твой лицо Господина Господа (Шмот 34.23). Кто это лицо Господина Господа? Это рабби Шимон бен Иохай» (2.28а), или «Написано: и назовешь Шабат удовольствием, чтобы святить Господа прославленного (Ишайя 58.13). Кто это ‘святость Господа’? Это рабби Шимон бен Иохай, называемый прославленным в этом мире и в мире грядущем» (3.145а).
И все же заранее ясно, что в данном случае нет речи о персональном боговоплощении. Говоря о себе самом в тоне Всевышнего, иудейский праведник остается только человеком.
Я не стану отрицать, что в любом случае этот тон парадоксален и соблазнителен, что практически все мистические течения в иудаизме вызывали самые серьезные нарекания религиозного истеблишмента. Не секрет и то, что книга Зогар не сразу завоевала себе признание в еврейском мире и определенное время подвергалась сомнению. Но коль скоро это соблазнительное и парадоксальное явление оказалось все же иудаизмом принято, резонно задаться вопросом: Что же стоит за этим «тоном» еврейского праведника? Чем он обеспечивается?
По-видимому, осознанием своей миссии. Я бы сказал так: если р.Ханина стоял перед Всесвятым, как слуга перед царем, р.Йоханан бен Закай, как вельможа перед царем, то р.Шимон бен Йоахай по-видимому, стоял, как царь перед царем.
Иными словами, высокая самооценка праведника может быть связана с тем, что в какой-то момент праведность начинает переживаться им как специфическая миссия, как царская (в пределе мессианская) миссия. Именно осознание миссии может придавать праведнику власть и силу говорить о себе в превосходной степени, не отождествляя себя самого при этом с Богом, но лишь сознавая, что он «как Бог».
Праведность напрямую связана с самокритичностью, но, по-видимому, на высоте раскрытия этой миссии праведник начинает балансировать в весьма тонких парадоксальных сферах. Он как бы призывается к предельному уподоблению Всевышнему и даже заговаривает в его «тоне». «Тон» — это как бы признак принятия на себя всей полноты ответственности за мир. В определенной точке из восприемника света (каковым является всякий человек) праведник может превращаться в его источник, т.е. превращаться в Светоча. Он призывается к этому тону, чтобы обнаружить свою соразмерность Всевышнему, проистекающую из самой природы его миссии.
«Святой, благословен Он, владеет человеком. А кто владеет Святым, благословен Он? Праведник. Ибо Тот принимает решение, а праведник отменяет его» (Зогар 2.15а)
О том, как праведность связана с мессианской идеей, с миссией царя, о том, как можно заразиться этой идеей и этим призванием, я надеюсь более подробно рассказать дальше.
История о Повешенном
В связи с затронутой в предыдущих двух статьях темой «первого праведника» и его сопряженности c царским (в пределе мессианским) служением, естественно задаться вопросом: а кем считал себя Иисус из Назарета: Богом во плоти, или подобно рабби Шимону бен Йoхаю, всего лишь «первым праведником»?
Прежде всего следует упомянуть, что в научном мире уже более столетия господствует мнение, что так как о «Христе» и «Сыне человеческом» Иисус обычно упоминает в третьем лице, то сам он не только Богом, но даже и мессией себя не считал. Как можно видеть из книги протестантского теолога Бультмана «Иисус», изданной еще в 1926 году, этого взгляда придерживаются даже и некоторые христиане.
Учитывая, что в самой еврейской традиции вера в возможность боговоплощения полностью отсутствует, мы вправе придерживаться этого взгляда как достоверного и задаться вопросом: кем, на самом деле, мог считать себя «исторический Иисус»?
Этим вопросом задавались многие исследователи. В частности, понять Иисуса как аутентичного иудея пытались Мартин Бубер, уже упомянутый Рудольф Бультман и, наконец, иерусалимский профессор Давид Флюссер. Исследовательские работы последнего считаются в этой области наиболее глубокими и обстоятельными. Все эти авторы отмечают принадлежность Иисуса к кругу фарисеев.
Но если Иисус – это только фарисей, то чем вызван его властный тон, его заявление о себе в качестве «первого праведника»? Не естественно ли предположить, что Иисус был мистик, каббалист, можно даже сказать первый из каббалистов.
Как ни странно, но это предположение определенным образом согласуется с еврейской традицией. Талмуд представляет Иисуса колдуном (Сангед 43а), вывезшим свою магию из Египта (Шаббат 104б). Между тем со времен средневековья стало распространяться представление, что «чары» Иисуса носили не экспортный характер, а коренились в еврейской традиции. В еврейском мире стали поговаривать, что Иисус хитростью вызнал тайное семидесяти двух буквенное имя Всевышнего (Шем Гамефораш) и с его помощью стал творить чудеса. Иными словами, среди многих ортодоксальных иудеев Иисус слывет именно каббалистом, пусть недостойным и ложным, но все же каббалистом.
В этом отношении весьма показательным является одно средневековое сочинение, на русском языке известное как «История о повешенном». В этом опусе Иисус представлен именно лжекаббалистом. Внешне эта книга выглядит в гораздо большей мере антииудейским, нежели антихристианским пасквилем. У меня имеются сильные подозрения, что «История о повешенном» — это вообще не аутентичный источник, а фальшивка, написанная специально с целью возбудить неприязнь к евреям в глазах христиан. В противном случае становится трудно объяснить некоторые приведенные в этой книге эпизоды.
Тем не менее для многих иудеев аутентичность «Истории о повешенном» несомненна, и они убеждены, что Иисус был лжекабаллистом, посрамленным истинными каббалистами Израиля.
Тому, кто читал только «Историю о повешенном» и никогда в жизни не открывал Евангелия, с такой верой живется легко. Но тому, кто волею случая оказался знаком также и с евангельским текстом, а в довершение ко всему наделен еще и элементарным эстетическим вкусом, трудно усмотреть шарлатана в литературно достоверно выведенном образе праведника.
А в этой ситуации неизбежно возникает вопрос: почему вообще нужно считать Иисуса лжекаббалистом? Почему бы не предположить, что он являлся вполне истинным каббалистом, истинным Баал Шемом (Властителем Имени) и даже более того – первым из них?
Я готов предположить, что первый крупный каббалист – кем бы он ни был — был осужден прославиться среди народов, прослыть среди них не только Царем, но и самим Богом, и соответственно был осужден подвергнуться в Израиле остракизму. С любым еврейским мистиком, окажись он первым и попадись в поле зрения народов, должно было произойти то же самое, что произошло с Иисусом: его были сочли воплощенным Богом и духовным осуществлением Торы, противопоставленным ее «букве».
Существует представление, согласно которому все человеческие души находились в душе первого человека, и когда тот вкушал от запретного плода, делали это вместе с ним. Но душа Баал Шем Това, — гласит одно хасидское предание, — не приняла в этом участия.
Если бы среди учеников Баал Шем Това оказались неевреи, (т.е. люди, которые не обязаны выполнять законы Торы и к ним безразличны), то они бы вполне могли провозгласить своего «единого безгрешного» учителя самим Божеством и выразителем «духа» Торы, противопоставленной ее «букве».
Если этого не произошло, то только потому, что соответствующая духовно-религиозная ниша уже веками была заполнена христианством.
Признаки Баал Шема
Но какие же тому имеются признаки? Из чего можно заключить, что описанный в Евангелии Проповедник был именно Баал Шем, каббалист?
Прежде всего следует отметить, что Евангелие построено на той классической противопоставленности двух эпох — эпохи пророков и эпохи законоучителей, — о которой говорит еврейская традиция. В трактате Иома (72) рассказывается о том, как Израиль лишился пророческого вдохновения, после чего сложилась та талмудическая традиция, на которой базируется весь последующий иудаизм. Но законоучение было не единственным преемником древнего пророческого общения народа с Богом, возникла также и каббала — мистическая составляющая устного предания. Каббалистическая мудрость, соответствующая уровню Святого Духа (Руах Акодеш), считается наследницей пророческого вдохновения, находящегося на уровне Шехины. На смену вдохновенному Пророку пришел не менее вдохновенный Праведник (Цадик).
Но Иисус строит свою проповедь именно на этом же противопоставлении эпох. («От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его. Ибо все пророки и законы прорекли до Иоанна» Мф 11.12.)
Более того, он различает и противопоставляет эти служения («Кто принимает пророка, во имя пророка, получит награду пророка; и кто принимает праведника, во имя праведника, получит награду праведника» Мф 10.41)
Как известно, каббала придает значение каждой отдельной букве Торы. Существует немного столь же древних как Евангелие текстов, в которых бы с такой ясностью провозглашалась идея важности не только каждого закона и каждого слова, но именно и каждой буквы Торы: «Доколе не прейдет небо и земля, ни одна иота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все» (Мф 5.18) («Иота» — это, разумеется, перевод ивритской буквы «йод», наименьшей из всех)
Описанные в Евангелии чудеса также напоминают те чудеса, которые творили еврейские мистики. Так, превращение воды в вино или умножение хлебов и рыб, о которых рассказывается в Евангелии, сродни описанному в Гемаре созданию теленка рабби Акивой. Однако признаки Баал Шема можно усмотреть уже в тех повседневных врачеваниях, которые осуществлял Иисус.
Отмечая, что выражение «сын Божий» применялось прежде всего по отношению к целителям, Давид Флюссер сопоставляет Иисуса с другими целителями, описанными в Гемаре, прежде всего с рабби Ханиной.
Между тем по характеру своей целительной практики Иисус как раз существенно отличался от рабби Ханины. Рабби Ханина был молитвенник, он исцелял, обращаясь к Всевышнему. Иисус же очень часто обращался к самому человеку или к его недугу; он прикасался к больным, накладывал на них руки и т.п. Обвинения в знахарстве и колдовстве были в такой ситуации вполне закономерны.
В этом свете понятны многие евангельские полемики. «Фарисеи сказали: он изгоняет бесов не иначе, как силою веельзевула, князя бесовского. Но Иисус, зная помышления их, сказал им: «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет… Если сатана сатану изгоняет, то он разделился сам с собою: как же устоит царство его? … Если же я Духом Божиим изгоняю бесов, то конечно достигло до вас Царствие Божие. Или, как может кто войти в дом сильного и расхитить вещи его, если прежде не свяжет сильного? И тогда расхитит дом его» Мф 12.25-29)
Этой борьбой с темными силами пронизано по существу все Евангелие. Достаточно напомнить, что дар чудотворства Иисус обрел сразу после своего сорокадневного уединения в пустыне, т.е. после того, как он выстоял в дьявольских искушениях («связал сильного»).
Но это опять же подтверждает причастность Иисуса к каббалистической традиции. Ведь по существу иудаизм не отрицает, что практическая каббала родственна заклинанию духов. Например, рабби Абайе (Сангедрин 67а), сравнивая субботние запреты с запретами на колдовство, поясняет это сравнение тем, что как среди тех, так и среди других имеются «исходно разрешенные». При этом к числу такого «исходно разрешенного» вида колдовства он относит известный рассказ о создании мудрецами живых существ путем мистической перестановки букв. Это в свою очередь вынуждает Роша однозначно квалифицировать данный случай использования каббалистической мудрости как своего рода заклятие демонов.
Наконец, учение Иисуса отмечено тем же подвижническим и харизматическим духом, который был характерен для всех последующих мистических учений внутри иудаизма: и для средневекового германского хасидизма и для хасидизма нового польско-украинского. Кроме того, уместно отметить, что во всех этих учениях вера явно или неявно противопоставляется Закону, который тем не менее не отрицается (как не отрицался он и Иисусом: «Сие надлежало делать и того не оставлять» Мф 23.23).
Имеется лишь один пункт, в котором Евангелие существенно отличается от аутентичных мистических еврейских течений, и это весть о воскресении. Эту весть следует признать сердцем христианства, его началом и концом. Как сказал апостол Павел: «Если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна» (1Кор 15.14).
Я не стану спорить, что это существенный пункт. Возможно, для того чтобы стать Богом народов, недостаточно было оказаться первым каббалистом, возможно, для этого необходимо было бы еще и воскреснуть (не будем здесь выяснять как, в «культуре», в «религиозной парадигме» или в действительности).
Именно вестью о воскресении обязано Евангелие своей мировой славе. И это в то время, когда ни рабби Шимон бен Йохай, ни Иегуда Гахасид, ни Баал Шем Тов не ставили перед собой цели воскреснуть раньше других, до наступления «последнего дня».
Но в то же время нельзя сказать, что задача частного воскресения совершенно чужда иудаизму. Так, в числе ближайших учеников рабби Шимона бен Йохая был рабби Пинхас бен Яир, которому принадлежит следующая брайта: «стяжание Святого духа ведет к способности воскрешать мертвых».
Как бы то ни было, но тот образ, который предстает нам со страниц Евангелия, вполне уместно воспринять как образ еврейского мистика, мистика не ложного, а вполне благочестивого.
Странности враждебной тебе религии вполне естественно и закономерно объяснять ложностью учения ее основоположника и ущербностью его личности. Но когда возможно также и иное объяснение, оно на мой взгляд предпочтительнее.
Один хасид, которому я в свое время высказал гипотезу о каббалистической подоплеке проповеди Иисуса, с ней в целом согласился. Но вместе с тем он указал на другую проблему. Он заметил, что коль скоро «международный» успех проповеди Иисуса принес еврейскому народу неисчислимые страдания, то значит этот Баал Шем открыл тайную еврейскую мудрость не ко времени, не подумав и за эту ошибку несет суровую ответственность.
Я не берусь об этом судить. Примеры, когда ученики искажали до неузнаваемости намерения своего учителя, бесчисленны. Тем не менее, в следующий раз я бы хотел коснуться темы преследований евреев со стороны христиан в свете тех представлений, которые были порождены проповедью Иисуса. Ибо у того, кто знаком с историей преследования евреев, невольно возникает впечатление, что Иисус не столько «связал сильного», сколько напротив, «развязал» его.