«Очень силен стереотип: евреи как смиренная нация, не способная на бунт»
Константин Хабенский — о фильме «Собибор», МХТ имени Чехова и патриотизме
Сергей Пивоваров
В российский прокат 3 мая выходит фильм «Собибор» — режиссерский дебют Константина Хабенского, рассказывающий о лагере смерти в Польше, где в 1943 произошло восстание заключенных. Главную роль в картине — лейтенанта Красной армии Александра Печерского, организовавшего восстание, — исполнил сам Хабенский. Кинокритик Антон Долин поговорил с актером и режиссером — об ответственности, теме холокоста в российском кинематографе и предложении возглавить МХТ имени Чехова.
— Когда известный актер берется за режиссуру, понятно, что фильм должен быть чем-то очень личным, персонально для него важным. Потому что иначе вообще непонятно, зачем этот груз на себя взваливать. «Собибор» — такой случай?
— Это не личная моя история. В отличие от моих коллег, которые некоторыми дебютами пытались рассказать личную историю, я сначала получил предложение актерское, а потом уже мне предложили возглавить этот проект. Мне показалось, что территория подобных событий в кино настолько еще мало исследована…
— Особенно в российском кино.
— …Особенно в российском кино, что у меня есть возможность сказать что-то свое и так, как я это понимаю, как я это чувствую. И так, как, я думаю, надо показывать подобные вещи: не с холодным носом, а эмоционально. Иногда с перебором зрительских эмоций.
— «Собибор» явно задумывался продюсерами как большое кино, даже скажу страшное слово — блокбастер. Интимная и болезненная тема картины не очень сочетается с таким масштабом и размахом. Сложно было уравновешивать одно с другим?
— Этот баланс, наверное, зависит от воспитания и от внутреннего вкуса. Приходилось именно балансировать, чтобы не свалиться в то, что проще всего: показывать насилие, мертвые тела, кровь. Я постарался максимально убрать это из фильма, оставить только там, где надо. Основной акцент — на актерской игре, и это очень важно. Мы, как ни крути, русская драматическая школа, и нужно пользоваться теми козырями, которые у нас сегодня есть.
— Русская драматическая, но проект-то международный, и актеры — со всего мира. Кристофер Ламберт, например.
— Не было никаких различий, потому что все актеры так или иначе начинают с системы Станиславского. Мне повезло, что за редким исключением практически 99% актеров в фильме — блестящие. Я их открыл для себя и наслаждался общением. Даже пришлось некоторым чуть-чуть удлинить киножизнь.
— Кастинг был твой или это было совместное с продюсерами решение?
— Естественно, частично отбор актеров определялся решением продюсеров, которые учитывали европейский прокат и другие обстоятельства. Естественно, я это поддержал. Фильм должен был стать многоязыковой историей, историей вавилонского побега. А продюсеры и прокатчики поддержали мою идею оставить в фильме многоязыковость, не дублировать диалоги на других языках. В этом, наверное, есть и новаторство, и дерзость для нашего рынка.
— Сложно было одновременно пробовать себя в режиссерской профессии и играть центральную роль?
— Я, когда бегал с площадки к монитору и обратно, иногда на достаточно большие дистанции, мысленно вспоминал Никиту Сергеевича Михалкова, его первый большой фильм «Свой среди чужих, чужой среди своих». И понимал, что немножко завидую: у него было на тот момент чуть больше времени на подготовку, своя команда, с которой он говорил на одном языке… Тем не менее, сжав зубы и скрипя ботинками, я бегал и работал.
— А как этого добиться — понять про самого себя, что находишься на нужной волне, не фальшивишь?
— Не сфальшивить — да, это важно. Очень не хотелось в этой истории псевдоправды. Существование актеров — я сейчас не про себя говорю, а про всех, — все-таки тут не бытовое. Я просил их иногда делать вещи парадоксальные, может быть, немножко неудобные в их понимании той же европейской школы актерской игры. Недавно я с поляками разговаривал на премьере в Варшаве, они мне признались уже на премьере, что мы делали вещи не совсем им свойственные и привычные, они так не привыкли работать.Это такой сочащийся внутренний трагизм, который нужно было совместить с элементарными физическими действиями и ощущениями.
— То есть, почти гротеск?
— Почти гротеск, абсолютно верно. Что касается себя, то, конечно же, я как режиссер уделил актеру Хабенскому намного меньше времени и внимания, чем можно было бы это сделать. Наверное, больших открытий как актер я в этом фильме не сделал. Но, по-моему, не испортил, что тоже очень важно.
— Нельзя сказать, что «Собибор» — фильм про подвиг Александра Печерского, поднявшего восстание в лагере смерти. Твой герой — лишь один из равноправных персонажей картины.
— Главный герой — это лагерь смерти. А все остальные — эпизоды в жизни главного героя. Я старался уделять одинаковое внимание всем эпизодам, сколько бы экранного времени ни было. Предположим, Михалина Ольшанска появляется в самом начале, и тут же, к ужасу многих любителей красивых женщин на экране, попадает в газовую камеру. Или история ювелира, который сходит с ума, его сыграл замечательный голландский актер… все-таки это эпизоды. В конце фильма я попытался сделать акцент на рождении нового героя. Это мальчик Шломик. Я придумал, и мне удалось это снять в самый последний день, его пробег, его дыхание. С ним рождается новый кровавый герой-мститель.
— Фильмов о восстании в Собиборе было достаточно много — и игровых, и документальных. Недавний «Сын Саула» тоже затрагивал эту тему. Зачем нам сегодня еще один «Собибор»? Ты нашел для себя ответ на этот вопрос?
— Скажу очень просто: если фильм производит на зрителя эмоциональное воздействие, если люди, приходящие в кинотеатр, начинают чувствовать и сопереживать, значит, наверное, этот фильм не проходной, не история освоения бюджета. Такие фильмы имеют право быть наряду со всеми остальными — спортивными драмами, комедиями, фантастическими триллерами. А то огромное количество хихик и хахак на киноэкранах вместе с телевизором куда-то чуть-чуть нас в другую сторону уводят.
— У тебя есть свой ответ на вопрос о том, почему в России до сих пор снимается так много фильмов о войне и так мало — о холокосте? Понятно, что тема была табуированной в советское время, а сейчас? Или никто просто не решается пойти наперекор советским традициям?
— Я думаю, что советские традиции еще живы и продолжают по инерции работать. Они в нас все равно сидят. Надо отдать должное смелости продюсера. Эльмира Айнулова взяла эту тему и сделала ставку на меня, на мою дебютную работу: это отчаянная смелость для продюсера. Ведь люди этой профессии в последнее время больше заняты зарабатыванием денег. Дело только в бизнесе: тема считается рискованной.
— Пресловутых советских традиций в «Собиборе» практически не чувствуется. Во всяком случае, это точно не история мужественного советского офицера, который пришел на помощь несчастным узникам лагеря и всех их спас.
— Я меньше всего хотел показать детективную историю о том, как строились планы и создавались подкопы. Само восстание мы оттянули на самый финал: оно вообще не очень нас интересовало. Интересовало эмоциональное накопление и взрыв, который привел к восстанию. Если бы не было этого накопления, боли, страданий и даже любви в этом совершенно не подходящем для любви месте, никакого бы взрыва не произошло.
— Ты задавался неизбежным вопросом, почему восстание было только в Собиборе и больше ни в одном лагере?
— Восстание — да, оно было единственным. Был еще один массовый побег из лагеря, но без разоружения и убийства офицеров… Очень силен стереотип: евреи как смиренная нация, не способная на бунт. У меня есть еврейская кровь, и я позволял себе какие-то шутки на эту тему — «нормальный еврейский подход», «еврейский бунт». Фильмом я попробовал ответить на вопрос, почему восстание было только в этом лагере. В том числе, попытался понять — но не оправдать — людей с другой стороны. Они ежедневно, как на работу, приходили убивать других: что с ними произошло? Их трансформация — одна из причин того, что в итоге произошел взрыв. Но я могу размышлять только при помощи своих инструментов. Все остальное — вопрос к историкам.
— Для тебя важно было в себе вспомнить и ощутить еврея, когда ты делал эту картину?
— Печерский в фильме — собирательный образ. Мой герой — это советский человек, который в какой-то момент становится просто человеком. В чем советскость? Советские люди больше обеспокоены и заняты общественными, коллективными вещами, какими-то большими стройками и работами, и не замечают порой ни себя, ни людей, которые рядом. В какой-то момент у Печерского произошел перелом, и он впервые нашел корявые слова, чтобы признаться в любви той девочке, которая стучится к нему в сердце. Нашел и перевоплотился. Может быть, это помогло ему. Думая о Печерском, я попытался держать в памяти своего отца. А внучка Печерского на премьере в Ростове подошла ко мне и сказала: «Вы знаете, я иногда во время фильма видела дедушку».
— Мы видим в фильме, как из рядового узника лагеря рождается лидер. Он, можно сказать, вынужден им стать. Ты чувствовал, как лидер рождается в тебе? Ведь режиссура — это лидерство и ответственность.
— Я понимал, что на меня смотрят и от меня ждут решения. Например, я решил, что изменю финал, который предполагался по сценарию, и что мы будем снимать новый. Подобные вопросы возникали практически каждый день, и мне приходилось отвечать на них в режиме блица.
«Собибор». Фрагмент фильма
Meduza
— Себе в том числе, наверное?
— Себе в первую очередь.
— Тогда другой вопрос о лидерстве. Действительно ли после смерти Олега Табакова возникла идея предложить тебе место худрука? Как это случилось, как ты к этому отнесся?
— Да, поступило такое предложение — выставить кандидатуру от театра для рассмотрения в Министерстве культуры. Когда мне это рассказали, я, конечно же, был в шоке. Ничего такого не предполагал, думал, скорее, о тех, кто был учениками Олега Павловича. Но предложили выдвинуть меня. Я сказал: «Ваше желание. Если труппа поддержит, то попробую думать в этом направлении. Ничего не обещаю, не знаю, как это и что это, но давайте попробуем подумать». Потом был сбор труппы, где многие люди высказывали свое мнение. Попросили меня о чем-то сказать, я сказал, что думаю и чувствую на сегодняшний день. Потом пошли обсуждения. Но кто что говорил, я не знаю, потому что ушел репетировать детский спектакль.
— Ты был разочарован или почувствовал облегчение, когда худруком не стал?
— Мне было любопытно, что я услышу в свой адрес. Наверное, я из породы людей, которым нужно сначала потрогать, пощупать, убедиться во всем самому. Посмотреть на реакцию. Реагировали по-разному. Но это было интересно. По-еврейски отвечу — те люди, которых я уважал, я их продолжаю уважать, те люди, в которых я сомневался…
— Перестал сомневаться?
— Нет, не перестал. Я больше стал доверять собственному первому ощущению от встречи с людьми.
— Тогда про Сергея Женовача, нового художественного руководителя МХТ. Ты как актер с ним работал. Как тебе кажется, чего сегодня ждать МХТ, как может сложиться альянс театра с этим худруком?
— Мне самому чертовски любопытно. Я не был, к сожалению, на сборе труппы, когда Сергей Васильевич был представлен, потому что был на премьере в Варшаве. Но мне нужно будет лично встретиться с человеком, который возглавил художественное руководство МХТ, чтобы ответить на этот вопрос. Я Сергея Васильевича давно не видел, мы репетировали в последний раз больше десяти лет назад. Потом общались по телефону, когда что-то я у него спрашивал или приглашал на премьеры. Теперь опять необходимо личное общение, чтобы что-то сказать и понять.
— Вернемся к «Собибору». Сегодня считается, что исторический фильм о войне — априори патриотический. Хотя само это слово начинает терять свой смысл.
— Почему, это правильное и хорошее слово.
— Изначально — да, конечно. Но патриотизм — любовь к родине, а здесь говорится о других чувствах, общечеловеческих. Скорее, «Собибор» — космополитический фильм, разве нет?
— Я называю патриотическим фильм, если он направлен на созидание. Патриотический фильм — про людей, про человеков, который кому-то непременно напомнит либо себя, либо близкого. Он наполнен детальками и маленькими нюансами. Мне очень важно было уйти от красного кумача с любой эмблемой на этом красном. Не снять фильм, где не люди, а функции ходят. Бывают картины, где затрагиваются серьезные темы, а у меня никаких воспоминаний, никаких подробностей в памяти от них не остается. Поэтому я и старался по максимуму наполнить картину деталями, понятными и запоминающимися. Может быть, еще и благодаря этому «Собибор» понятен всем.
— Будешь еще режиссировать?
— Я сейчас надеюсь, что осенью в Московском художественном театре я как режиссер и актер выпущу спектакль «Поколение Маугли, или Чудак на букву М». Это моя фикс-идея, я начинал еще с детьми, со студийцами, и сейчас надеюсь, что спектакль найдет свою пристань в МХТ со студентами колледжа Табакова и с актерами МХТ. Это еще и проект, задуманный для обучения будущих актеров практике большой сцены. Думаю, что подуспокоюсь я на эту тему и займусь своими прямыми обязанностями, которые у меня записаны в дипломе: актер театра и кино.
Постскриптум:
Константин Хабенский – это тот, кто заслуживает называться «человеком». Он – не только замечательный актер, но и настоящий герой нашего времени. В 2008 году Константин основал фонд помощи больным детям. Кто-то скажет: «Полно артистов занимающихся благотворительностью!» Да, таких много, но тех, кто делает это не для личной выгоды, – единицы.
В декабре 2019 года Константин Хабенский удостоился государственной награды «за выдающиеся достижения в области благотворительной деятельности». Знаменитый актер помогает детям с онкологическими заболеваниями с 2008 года. За все это время он финансово поддержал более 2 500 маленьких пациентов. Благодаря фонду Хабенского было куплено и передано в больницы 47 единиц дорогостоящей медицинской техники. Актер оплатил курсы повышения квалификации для 5 500 врачей! С прошлого года фонд Константина оказывает помощь не только детям, но и молодым людям, столкнувшимся со страшным диагнозом «рак».
Хабенский до сегодняшнего дня всецело посвящает себя фонду. Его желание спасти других уже давно перевесило желание пожалеть себя. Этому есть простое объяснение. Константин не понаслышке знает, на что способен рак. В 2004 году от онкологического заболевания ушел в вечность отец актера – Юрий Аронович. А в 2008 году из-за опухоли головного мозга оборвалась жизнь супруги Хабенского. Константин лишился любимой женщины, а его годовалый сын Ваня – родной мамы.
Есть в жизни Константина и другая больная тема – еврейская. Актер всячески старается обратить внимание общественности на еврейский вопрос. Он сыграл героев-евреев в фильмах «Свои», «Статский советник», «Распутин». А в 2018 году Константин стал режиссером, сценаристом и главным героем в военной драме «Собибор». В своем кино актер наконец смог воплотить задуманное – показать, как концлагерь менял еврейских заключенных. Снять такой фильм Хабенский решил после того, как узнал реальную историю, случившуюся в лагере Собибор. Тогда советский еврей Александр Печерский организовал самый масштабный интернациональный заговор заключенных. Считается, что это восстание стало единственным успешным за все годы войны. Благодаря Печерскому более 300 узников смогли сбежать из концлагеря.
В одном из интервью Хабенский ответил, почему все-таки решил снять свой первый фильм именно про это событие: «Очень силен стереотип: евреи как смиренная нация, не способная на бунт. У меня есть еврейская кровь, и я позволял себе какие-то шутки на эту тему – «нормальный еврейский подход», «еврейский бунт». Фильмом я попробовал ответить на вопрос, почему восстание было только в этом лагере. В том числе, попытался понять – но не оправдать – людей с другой стороны. Они ежедневно, как на работу, приходили уничтожать других: что с ними произошло? Их трансформация – одна из причин того, что в итоге произошел взрыв. Но я могу размышлять только при помощи своих инструментов. Все остальное – вопрос к историкам».
Премьера картины «Собибор» состоялась в Еврейском музее и центре толерантности. Тогда мероприятие посетил даже израильский премьер-министр Биньямин Нетаньяху. 5% от покупки каждого билета шли в фонд помощи онкобольным детям.
Источник: https://meduza.io/feature/2018/04/28/